Чертоги Разума. Слой первый. Танец с Чудовищем.
Вертятся цилиндры в Фонаре Волшебном. Тени, словно дети, пляшут по стенáм. Замирает вдруг движение – Тень пышного Дворца замирает там. Лишь разума три только в тень дворца вступили, Как вдруг коварная Рука Другой цилиндр поверх спустила И жёсткий профиль Чудища Чертоги скрал. – Шерлок, друг мой, иль подзорная труба меня подводит, иль мы все, возможно, угодили в переплёт. Сейчас, если позабыть, что тела наши покоятся в гипнотическом сне на лабораторных кроватях, мы по точным расчётам должны быть на пути в Чертоги твоего Разума. Однако увядает моя уверенность, ведь сколь бы я ни всматривался вперёд, не вижу я ничего, хоть отдалённо подходящего под данные тобой координаты, а ведь дирижабль иллюзорный наш в тумане на перепутье разумов уже не меньше четверти часа. – Джон, дай взглянуть мне. Экипаж, доложите о состоянии полёта, ведь кое-кто считает, что ощущения каждого из вас различны и самобытны, и вообразил, что это может быть полезным для адекватной ориентации в путешествии. Для того вас и навязали… хм, рекомендовали нам в помощь для выполнения Миссии. Грегори, есть ли проблемы с транспортным средством? Если вдруг окажется, что фармацевты совершили ошибку, это должно найти отражение и в перемещении между разумами. – В этой связи, Шерлок, вы можете быть спокойны. С дирижаблем неполадок нет, хоть он всего лишь плод воображения. Оболочка шара крепка, словно орех, напоенная газом в нужную меру. Люлька гондолы пассажирской надёжно к шару прикреплена и брешей в ней не наблюдается. Системы стабилизации в норме, воздушный винт работает без перебоев, как сердце молодого дракона. Здесь вы можете быть спокойны, Шерлок. И хотя реальность тут переменчива, дирижабль этот доставит нас к Чертогам невредимыми. – Молли, доложите, что творится в пространстве перепутья? – Под нами молочный пух снегов и аконитовые склоны гор стелют свои сглаженные пики. Мне мнится, что краски здесь ударились все в бегство, бросив негатив горного хребта на произвол одиночества. Нормально ль это, признайтесь, Шерлок? Нормально ль, что дирижабль наш огромной колыбелью плывёт в дымчатой перине облаков, и слышно лишь, как, баюкая, скрипят его снасти? – Ну, что же ты, Шерлок, хмуришься. Ответь нам, друг! – Джон, твоя уверенность померкла правильно. Отцвёл спектр, и чёрно-белая бездна разостлалась под нами, а этого быть не должно, хоть я не могу понять причины. – Возможно… будет лучше… коль повернём мы вспять и возвратимся? – Мисс Хупер, робкое ваше предложение пришлось совсем не к месту! Ни шагу назад, пока Миссия ваша не будет выполнена. – Майкрофт, мой братец дорогой. Похоже, что глас твой вездесущий достанет нас и на краю земли, даже если лика твоего не видно нам. Ответь же, как в наше отсутствие реальность поживает? Быть может, ты нам объяснишь, что в вашей лаборатории приключилось? – Уверен, ты будешь рад это услышать, но я сам не разобрался. Проникновение в твой разум, если судить по показаниям приборов, прошло гладко, и фармацевт, что занимался тобой и экипажем – специалист, прошедший многочисленные проверки. Вы все добровольно возложили на себя эту Миссию, и я не могу приказывать вам и заявлять, что не дóлжно вам возвращаться в реальность с пустыми руками. Но могу я напомнить, что судьба всего Лондона находится сейчас в силах ваших разумов? Очень надеюсь, что мне нет необходимости напоминать и то, что серийный убийца, прозванный таблоидами «Чудовищем», «Зверем», погрузил столицу во мрак и страх. Строго говоря, убийцей он и не является, ведь все жертвы Чудовища, побывавшие в его лапах, сами лишают себя жизни, уже находясь в руках врачей и Скотланд-Ярда, не в силах пережить всего перенесённого ими. Зверь не убивает человека, нет, он опустошает его, выворачивает его сознание наизнанку, забавляется с ним до полного его истощения души и тела, и всё ради собственной потехи. И, лишь насладившись жертвой сполна, он позволяет обществу её обнаружить и метаться в безуспешных попытках спасти несчастного или несчастную. Я не принуждаю вас, нет, всего лишь сообщаю, как обстоят дела в Лондоне, уже объятом волной зарождающейся паники. Сотрудники Скотланд-Ярда перепробовали все возможные методы поимки, перебрали все зацепки, чтобы найти и нейтрализовать Чудовище, однако все попытки бравых сотрудников правопорядка оказались провальными. – Почему я не удивлён? – Твой сарказм сейчас не к месту, братец мой. Не мне это говорить, в очередной раз донося до сведения твоих спутников. Ты и сам прекрасно осведомлён о том, что твои Чертоги Разума – единственный источник улик, которые способны навести на след Чудовища. Всего раз, единственный раз в своей жизни, но ты, мой драгоценный брат, пересекался со Зверем, задолго до творящегося сейчас в Лондоне ужаса. Это может показаться всем вам недостаточным, но, единственное, что усвоили мы на своём горьком опыте, так это железная верность Чудовища своим привычкам. Однако твоё злоупотребление веществами определённого рода в один из «прекрасных» периодов твоей развесёлой жизни частично изменило сознание и стёрло из твоей краткосрочной памяти любые зацепки. Но в глубинах сознания, в самых удалённых подвалах твоих Чертогов Разума должны были остаться следы. Итак, вам предстоит найти их – три факта. Нам вполне будет достаточно трёх зацепок. Какие места предпочитает Зверь, чтобы полиция смогла найти его действующее укрытие? Каким образом его должно обезвредить? И как возможно спасти его ещё оставшихся в живых жертв? Ясно ль вам? – Ясно. – Ясно. – Ясно. – Тогда в путь, и хоть реальность ваша переменчива, дирижабль этот доставит вас к Чертогам невредимыми. Помните, я не прощаюсь... – Шерлок, я не хотела вас перебивать, но тень... – Пропал голос братца с горизонта? Вот и славно. Можем спокойно продолжать свой путь. – ... крылатая бело-чёрная тень бьётся за бортом, накрывая тучей, и накрывают меня подозрения, что... – Порой мне чудится, что Майкрофту не лишним было бы попридержать свой яд в клыках. Его трепет за державу и королеву способен доходить до абсурда. – ...что птица-тень здесь не случайно распустила крылья и когти над шаром дирижабля... – И, кстати, братец мой так и не удосужился понять, что всё-таки стряс... – ШЕРЛОК!!! Друг мой, берегись! Когти тьмы вцепились в шар, и тенью тени тебя заволокло! – Глаза мои застит туман не хуже того, что кутает в осеннюю пору наш Скотланд-Ярд. Джон, разобрал ли ты, что сейчас произошло? – Ни капли, к сожалению. Лишь Молли почуяла напасть. Но, постойте, кажется, глас слабый друга я слышу! Шерлок, здрав ли ты? Подай нам знак, молю! – Тускнеют мои краски... Лик и голос и слаб... Я пленник ныне... Но... я... не желаю... оставлять... тебя... ему... Джон, страшись! Зверь уже в пути, и вскоре он придёт. За вами. За тобой! Но я не желаю оставлять тебя ему! – Шерлок! – Шерлок! – ШЕРЛОК! Шерлок... дыхания не хватает на последний крик. Пропал друг, и, возможно, он уже в когтях врага. – Джон, я могу ошибаться, и слова ободрения от старого сторожевого пса страны вас вовсе не утешат, но обратите взор вперёд. Я вижу вдалеке дворец с зубцами башен, что врос в массив горы. Уж не туда ли отправился наш товарищ, не в свои ль Чертоги Разума, и не зря ли мы так скоро отчаялись? – Сомнения всё ж вороньём кружат в душе моей, Грегори. Чувство опасности не покидает меня. Что предположите вы, Молли? – Дворец – единственный оазис цвета среди этой пропасти теней и снега. Возможно, это светлый знак. Однако меня, как и Джона, не отпускает тяжесть дурного предчувствия. Не лучше ль нам с Майкрофтом попытаться наладить связь? – Всё глупости. Нельзя ж всё время плыть нам, бесконечно оглядываясь на начальство. Джон, уверен, что не погрешу, когда скажу, что вы лучше всех сможете ориентироваться в запутанном сознании друга. Принимайте командование, а мы с мисс Хупер примем управление дирижаблем. – Так и быть. Держим курс на вершину горы, друзья. Однако я сейчас смотрю вдаль и вижу лишь пух голубой туманной дымки, дымки моей собственной меланхолии. Вы не знаете, друзья, и не узнаете никогда о том, что творится в моём разуме и моей душе, шепчу я тихо. Возле дворца дымка обрела цвет, но над горной пропастью стелется чёрный шлейф. Шлейф чёрной меланхолии, чёрной хандры, что вижу только я и о которой умолчу пред вами. Шлейф не является порождением Чертогов Разума, нет. Он тянется за мной, из пропахших порохом и кровью ангаров, из душных афганских пустынь, из цепких лап Войны. Он никогда меня не отпустит, это я знаю твёрдо. Новый мир, новый Лондон, новый товарищ – лишь отдушина, отсрочка до того момента, когда моя меланхолия меня поглотит. Но никогда ни одна живая иль призрачная душа об этом не узнает. Однако довольно мне зарываться в свои копошащиеся проблемами глубины. Друзья, я вижу, мы близки к цели! Уж слышу ваши восторженные вскрики в два голоса и невольно расплываюсь в улыбке. – Да, дворец сияет пред нами в колдовстве напева мириад звёзд. Как прекрасно! Посадка мягче некуда прошла у золочёных двустворчатых ворот, и вот мы уже внутри, вошедшие без страха и с надеждой! Глаз режут краски после бело-чёрной горной бездны, что маячит за окном. Какой великолепный пиршественный зал! Здесь радуга вольготно гуляет по столу, разливаясь звоном на каждом инкрустированном подносе, стелясь всё ближе к главе стола. Здесь радуга приправляет каждое блюдо, пропитывая жареный рис с лимоном, кроваво-сочную дичь, томно-сладкие фрукты и хрустально-ледяные напитки, стелясь всё ближе к главе стола. Здесь пляшут ароматы пьяные, свиваясь вкруг колонн рука об руку с пёстрыми радужными лентами, что теперь уже расстелились к самой главе стола. И восседает там... Ох, рассеялось веселье... Джон, что это? Как так? Ведь быть не может! Джон, поясни же нам! – Слова застыли в горле колким льдом. Нет, не друг мой, Шерлок, ожидает нас в своём приюте... Чудовище венчает сей коварный пир. Огромный муж, хоть сходство его с человеком отдалённое. Голову короной венчают два прихотливо витых рога, что смолью с чёртом бы могли равняться. Два тёмных махаона крыльями-ресницами бьются над подведёнными глазами. Глаза ж горят чернее аконита в вальпургиеву ночь, с насмешливой игривой жесткостью и бесконечной властью. А тело Зверя... там, где кончался мрамор кожи, натянутый от богатырских мышц, плавно начиналась шерсть – переливчатое черно-серебристое море. И неясно, где же начинался тугой чёрный шёлк одеяния, едва покрывающего столь же звеняще-тугое напряжённое тело. В когтистой лапе сжимая кубок из черепа человечьего, Чудовище венчает пир. Низкий, словно глас моря, грудной голос долетает до меня. – Вы, как я вижу, все разочарованы. Кого здесь вы ожидали увидеть? Вы, незваные гости, вломившиеся в чужой дом Разума на чужой пир! И хватит ли у вас духу признать мне в лицо, с какой целью? Убить Зверя, загнав и затравив его, когда он безоружен? Рискну разочаровать вас, один охотник уже пытался и поплатился. – Что ты сотворил с Шерлоком?! – Джон, умоляем, не рвись на пики, приостуди ярость... – Не держите меня! Где друг мой, Зверь? В плену твоём? – Уместно и такое выраженье. Шерлок Холмс в плену своём, среди своих теней и бесов, под бесконечным надзором. Взгляните ж в окно. – Что я вижу? Что бьётся за стеклом отчаянно вороным крылом? Да ведь это ж та крылатая тень, что дирижабль наш атаковала и друга моего накрыла. Мерзавец, ты заточил Шерлока в эту тень? – Он сам обрёк себя, когда ворвался сюда без ведома хозяина! – Соратники, шепчу вам вдали от ушей Зверя и заклинаю. Отыщите хотя бы крохи сведений, хотя бы единственную улику, что могла бы помочь следствию, чтобы жертва Шерлока не пропала зря. А я тем временем сделаю всё, чтобы вызволить нашего друга. Одна улика, и мы уйдём из логова Зверя прочь. Эй, слышишь меня, Чудовище! Предлагаю тебе сделку: ты отпускаешь Шерлока, а мы взамен удаляемся из твоего дома с миром и не причиняем тебе никакого вреда. – Хах, какое нахальство! Определённо, меня развлекают ваши жалкие потуги соревноваться со мной. – Я готов заплатить любую дань. – Не зарекайся, воин. Однако знаю я, что ты пойдёшь на сделку. У меня есть одна душа, которую ты хочешь освободить. Что ж, взамен я возьму себе другую. Твою. Ты – моя цена. Неужели я вижу, что храбрый воин дрогнул? – Никогда. Что именно тебе хочется от меня? Жизнь мою? – К чему мне пустая мёртвая игрушка? Нет, гораздо увлекательнее мне Игру продлить... пока игрушка не сломается. – Долго тебе придётся ждать тогда конца игры. Твоей жизни не хватит, чтобы сломить иссушённое пустыней древо, что перед тобой. Назначай же цену, и покончим с этим. – Танец. – Что? Я не ошибся? Ты хочешь... Танец? – Пустыня иссушила и твой слух, ужель? Да, я желаю танца тур с тобой. И предупреждаю – не искушай судьбу! Если что-то пойдёт не так, в следующий раз цена будет выше... Станцуй со мной, Чудовище. Играй моим телом ради своей потехи. Я вступаю в твоё царство и втайне надеюсь, что горящие ошмётки моей гордости спалят к дьяволу твою безупречную шерсть. Стол с яствами исчез, и зала пышного Дворца теперь обнимает нас простором и золочёной пустотой. Нас, странную пару, человека и Зверя, застывших лицом к лицу для свершения сделки. Неужель тебе подобная Сделка доставляет удовольствие? Что до меня, то мне едва ли. Я вкладываю свою длань в твою лапу и невольно передёргиваюсь, когда когти второй с намёком вминаются в ткань рубашки на моей спине, придавая мне выправки и одновременно вжимая в твоё тело. Я вздёргиваю подбородок и встречаюсь с насмешливым оскалом клыков меж полных, очерченных рубином крови губ. Лёгкий рывок с твоей стороны, и ноги мои, томимые злобным бессильем, одеревенело повторяют твои движения, нехотя шаркая по медового цвета паркету. Танец не будет во мне ни одной реакции, кроме того, что однообразные движения по кругу вызывают лёгкое головокружение и тошноту, да к тому же в нос бьёт острый мускусный запах твоей шерсти. Шелковисто-чёрное море с серебряными всплесками отдельных ворсин покрывает твою чудовищную грудь с бугрящимися мышцами, и сухой кашель порой раздирает изнутри моё горло. Я – кукла, очередное забавно-нелепое украшение этой залы для тебя. Мои верёвки находятся в твоих когтях, и ты в состоянии шутя оборвать их вместе с моей жизнью, однако не представляешь, что они уже трещат на пределе моего терпения. В особенности, когда ты встаёшь позади меня, обхватываешь сжатыми вместе руками-лапами за живот и тянешь на себя, сопровождая эту грубую попытку домогательства удовлетворённым грудным звуком. В моём же горле при этом клокочет рык бешенства. Играючи, ты сдавливаешь меня в своих руках, притираясь своим колоссальным телом к моему, жаром дыхания оставляя на шее унизительное клеймо. Внезапно ты, без предупредительных движений, проталкиваешь свою ступню меж моих и постыдно раздвигаешь их, расширяя мой шаг. Злобное шипение обметало мои губы в ответ, и в этот миг темп танца изменяется. Играя моим терпением, танцуй со мной, Зверь. Мелодия – только лишь сейчас я улавливаю её и испускающий её источник, осыпающий нас искрящимися нотами, что направляют наш танец. Шлейф радужных лент, что вился раньше над столом с яствами, теперь плывёт по зале вслед за нашей скользящей по паркету парой. Ленты поднимаются спиралями вдоль колонн, стелясь у потолка, и ведут переливчатые беседы с золочёными сводами пиршественной залы. Чем стремительнее мы кружим по зале, тем насыщеннее, звонче и быстрее становится мелодия этих бесед. Медленный темп степенного танца отброшен и забыт. Нежданно я замечаю, что движения мои утратили угловатость, и ныне я вливаюсь в бесстыже-томный убыстряющийся ритм. Когда сонное блуждание по паркету сменилось лихим радужным вихрем, неким непостижимым образом я чувствую себя в приятной мне стихии. Где-то в глубине моего существа распускается неестественное желание продолжать. Хоть это и противоречит моей мужской природе, но меня охватывает азарт Танца с тобой, Зверь. Играя моей волей, танцуй со мной, Зверь. Калейдоскоп пляски уносит оболочку моего сознания прочь, оставляя лишь острия сколотых нервов с животной пульсацией эмоций. Танец наш практически превращается в соревнование. Всем телом я ныряю в вихрь воздуха впереди, не желая отставать, не желая уступать тебе, и мы на мгновение связаны лишь сцепленными ладонями на вытянутых руках. Стремительной спиралью ты притягиваешь меня обратно и совершаешь удивительно изящный для твоего сложения вензель ног. Моя скованность давно срезана с мясом в безумной свистопляске, и твои глаза горят мраком пропасти, когда я в ответ готов потерять последний стыд. Словно угадав это, хватка твоей лапы на моей спине внезапно становится жёстче, заставляет меня прогнуться в пояснице и отклониться назад. Мысли путаются в голове, когда у своих приоткрытых губ я ощущаю влагу клыков, и в груди вспыхивает мстительное дикое желание заклеймить твою кожу, твои губы в ответ... И тухнет, когда в следующий миг я ощущаю колкую эмаль у своей ярёмной вены. Тупица. Доверчивый дурак. Обманутая глупая кукла. Ты не сдержишь своего слова. Что для тебя эта Сделка, когда мы и так в полнейшей твоей власти?! Развлекаясь, ты почти добился моей капитуляции. Сейчас же, прильнув клыками к моей шее, в момент своего триумфа ты перегрызёшь мне горло. Моя ладонь судорожно шарит в воздухе, натыкается на гладкую поверхность какой-то подставки и, наконец, обхватывает прохладный металл. Я бью наотмашь, с силой, и кровь брызжет из твоих уст на меня, когда они соприкасаются с кубком. Кубком из человеческого черепа с металлической ножкой, из которого ты пил, когда мы доверчиво влетели в твоё логово. – Друзья, мнится мне, я слышу ваше приближение! Успели ль вы найти, что искали? – Удачной, Джон, явилась наша вылазка! Мы обнаружили, что подвалы Чудовища полны речного песка, а также смеси корицы и перца. Шерлок бы разобрался в находке в момент, однако и мы попытались это совершить. Мы вспомнили, в конце концов, что есть такая сеть кондитерских, где изготовляют особую остро-сладкую выпечку. И одна из лавок, ныне закрытая, как раз находится на берегу Темзы. Возможно, где-то там и устроил своё логово Зверь, и теперь осталось… – Грегори, твой голос оборвался! И чувствую я сильную вибрацию в замке, такую, что гуляет пол в безумной пляске под ногами, и сыплется извёстка с потолка.. – То рушится дворец от травмы, что ты Чудовищу нанёс. Страдает его разум, страдают и Чертоги Зверя. Джон, Молли, бегите прочь отсюда, а я доставлю Майкрофту его улику. – Но, Грегори, тебя здесь погребёт руинами! – Прочь, я сказал! Со мной не приключится ничего дурного, ведь я здесь, как и вы, иллюзия рассудка лишь. Лишь только тень Дворца без разумов-гостей осиротела, Как тут же властная Рука прищёлкнула – и та сгорела.Чертоги Разума. Слой второй. Поцелуй Чудовища.
Вертятся цилиндры в Фонаре Волшебном. Тени, словно дети, пляшут по стенáм. Замирает вдруг движение – Тень одинокой Башни замирает там. – Вновь плывём мы, Джон, в мерцающем тумане, но только лишь вдвоём уже. Кругом лишь дымная голубизна и вечный холод звёзд. Так холодно, что коченеют руки, и в унисон надломлено скрипят замёрзшие снасти заблудившего дирижабля. Прости меня, Джон, не слишком хороша компания унылого патологоанатома. – Ты не суди себя напрасно, Молли. Уж если кто и дарит судну крохи тепла, так это ты. От меня ж не много прока. Я смолчал вначале, однако признаюсь сейчас: та звёздно-голубая дымка есть меланхолия моя, что не покидает меня со времён службы. Я скрыл в реальности депрессию, грызущую меня изнутри, но здесь, в приюте разумов и душ, не скроешь подноготную свою. – Джон, на самом деле мы с Грегори тоже не всё тебе рассказали, так что не терзай свою совесть. Я говорю тебе это в слабой надежде, что наша затея каким-нибудь образом может пригодиться тебе в спасении Шерлока, хоть он её и высмеял, когда узнал о ней. Дело в том, что, условившись со мной, Грэг перенёс из коридора в лабораторию, где сейчас наши тела, информационные плакаты об оказании первой помощи пострадавшим. Знаешь, три плаката в картинках, как освободить верхние дыхательные пути, как сделать искусственное дыхание и как оказать помощь при обмороке. Всё это глупость, конечно, но, когда дело доходит до странного путешествия в иллюзорные миры, начинаешь верить во всё. Я своей рукой подписала под ними на стене, что они должны защищать от напастей. Мы взяли первое, что подвернулось нам под руку, и сделали из этого своеобразный амулет – он связывает нас с реальностью и одновременно несёт в себе нечто светлое, спасительное, так сказать. Амулет, за образ которого можно уцепиться, чтобы не потеряться и не сгинуть в закоулках сознания и, с другой стороны, чтобы опереться об него, ведь он всё же о «помощи пострадавшим». Глупость, конечно, мы сделали это, почти не думая, а повинуясь порыву, но вдруг вам это поможет... прости, что сморозила такое, Джон. – Это вовсе не глупость, Молли, не смущайся. Не сомневайся, я буду рад любой помощи, а вы действительно позаботились не только о наших разумах, но ещё и о душах. Молодцы. Однако меня волнует, что дымка вновь обрела цвет. Уж не означает ли это явление, что Зверь рыщет где-то неподалёку? Возможно ль это, ведь разрушил я ударом кубка его влияние? Возможно ль, но... я вижу очертания одинокой башни вместо целого дворца. – Джон, я... я, кажется, примерно осознала, что стряслось. Мы сейчас находимся в Разуме Чудовища, а не в Чертогах Шерлока, заброшенные сюда чьей-то вероломной волей. Ударом своим, Джон, ты разрушил планы Зверя, расколол дворец, как скорлупу. Но всё же сейчас видна нам башня, сей одинокий кривой зуб, торчащий в горе. Словно мы прошли на более глубокий уровень Разума Зверя, словно расколов первую скорлупу, мы наткнулись на вторую. Извини, должно быть, это всё звучит ужасно глупо. – Молли, ты скрываешь в себе ум намного мощнее и острее, чем ты думаешь. Спасибо. Да, теперь я понимаю, что всё закономерно: первое призрачное пристанище на горе, первый контакт (первая часть Сделки), первая улика о местонахождении. Мы добились результата, а теперь надо озаботиться тем, чтобы вернуть тебя в безопасную реальность. Я ж тем временем вызволю Шерлока из лап Зверя, и мы с ним присоединимся к остальным. – И вновь я слышу крамольные речи об отступлении. Однако не ожидал я услыхать их от вас, Джон. – Майкрофт?! Что с Грегори? Жив ли он? Вернулся ли разум его благополучно? – Инспектор ныне без сознания, но жив. Угрозы нет его здоровью. Измотан, но успел он передать нам треть тех сведений, что Скотланд-Ярду необходимы. По-прежнему нам неизвестно, как обезвредить Чудовище и как спасти его жертв. – Майкрофт, выяснили вы, что ж пошло не так в лаборатории? Коль вы ещё не догадались, Молли вам подскажет. Мы в Разуме Чудовища, а в ваших рядах бродит предатель. – С тяжёлым сердцем признаю: несмотря на меры безопасности, кто-то сумел вмешаться в ход эксперимента и изменить его в роковую сторону. Однако это не отменяет вашей Миссии. – Уж не ослышался ли я? Майкрофт, помнится, добровольным было наше решение. Позвольте хотя бы Молли возвратиться... – И что же ваше холодное сухое сердце сможет исследовать без неё? Ответьте, Джон, на сколько мгновений путешествия хватит вашей чувствительности? Молчите? Так я вам заявлю. В то время как вы малодушно решаете вернуться с пустыми руками, Лондон пропадает в пучине мрака! Жизни людей для вас, воина и патологоанатома, судя по всему, не стоят ни гроша. Однако знайте, что не будет безопасной жизни в реальности ни для вас, ни для ваших близких и друзей, если Чудовище не будет сломлено. Желаете вернуться – пожалуйста, способ вы знаете. Так Грегори вернулся. Однако от меня снисхождения не ждите. Вам, возможно, всё равно, но я верно служу своему делу и своему королевству. Прощайте же, до следующей улики. – М... Майк... Майкрофт, не смейте! Пропал голос... Чёртов деспот! Молли, боюсь, придётся продолжать наш путь и двигаться к той башне. И хотя реальность тут переменчива, дирижабль этот доставит нас в логово Зверя, надеюсь, невредимыми. – Подлетаем, Джон. Уже без прежнего энтузиазма, с ядовитым кинжалом отчаяния в сердце проникаем в полутёмное округлое пространство башни. Как память о прошлом визите и сгинувшем Шерлоке, прежняя несчастная крылатая тень бьётся за стеклом. Глаз больше не режут краски. Лишь погребальный свет сотни свечей в сотне зеркал, где зловеще маячат сотни отражений Зверя. В липком стылом полумраке копошатся алые ошмётки пламени, словно останки нашей мёртвой надежды. Стены увешаны искривлёнными гримасами бальных масок – единственными мазками цвета. Остальное же пространство покрывают судороги огненных теней предметов, а в черноте углов затаились старые бочки, полные отравы для разума. Пасть камина разверзлась огнём преисподней, и пред ней грозный Зверя силуэт застыл. – Чудовище, ты изменилось (и не могу не отметить это без мрачного злорадства). Нет больше скалы мышц и океана шерсти. Теперь же ты лишь скорее надменный одинокий осколок мрамора, разящий холодом и высотой, в плащ тьмы одетый. Рога по-прежнему кудрятся, венчая смолью голову, и махаоны притаились у коварных глаз, но цвет их ныне сменился на кошачий жёлтый. Впечатление от взгляда укрепляет отблеск жёлтой круглой маски, которой ты развязно машешь пред лицом. Лимонно-кислая широкая улыбка маски словно насмехается над каждым вошедшим сюда с огарком надежды. Губы твои ныне также золочёный оттенок обрели. Молли, шепчу тебе, отправляйся за второй уликой, твоё чутьё здесь справится, я ж вновь приму удар Чудовища на себя. – Как видишь, бывший воин, мы вновь с тобой наедине. Что ты молчишь без дани вежливости? Твоя спутница, уверен, проявит больше учтивости, вкусив моей гостеприимности. Мне догнать её? – Приветствую (цежу сквозь зубы). – И чем же? Кубком, направленным в моё лицо? Иль чем-нибудь иным? Ладно, обиды предадим забвению на время. Желаешь ли выпить со мной «старинной отравы для ума», как выразилась спутница твоя? – Пить с тобой? Зверем, томно развалившемся у очага, в то время как один мой друг заключён в оболочку тени, а другой отправлен в забытьё? – Не я нарушил Сделку и не виновен я в нынешнем плачевном состоянии твоих друзей! Ты нападенье совершил! Однако я готов забыть и Сделку ту продолжить, но, как я уже предупреждал, взлетит цена. – Чего ради я должен тебе верить? Озвучь хоть единственную причину. – А у тебя нет выхода. Ваш же покровитель бросил вас, оставив на произвол моей грубости. Так что сядь и выпей со мной. И могу пообещать, что, когда закончу с тобой (и на тебе), я не буду слишком груб. Что скажешь? – Примитивный каламбур. И вино, на мой вкус, кисловато. - Хах, мне импонирует твоя строптивость. Как она раззадоривает! Но ты лукавишь, бывший лекарь и бывший воин. Тебе нравится, как креплёное золотое вино касается твоих губ. Посмотрим, как тебе понравится, когда место вина займут мои губы. Что ж ты поперхнулся? – К чему тебе всё это? Какая тебе радость? – А так. Меня забавляет сбивать с тебя офицерскую спесь. К тому же, алкоголем я пресытился. Я хочу испить иного напитка. – Надеюсь, что насмехаясь надо мной, ты захлебнёшься насмерть. – Хм, ещё раз убеждаюсь, что ты вполне подходишь. Пойдёшь ли ты на это, чтобы драгоценного друга выручить? – Согласен я. Но только предложи вина мне также после – рот прополоскать. – Идёт. Целуй меня, Чудовище. Подпои меня, чтобы превратить в подстилку. Я поднимаюсь с кресла навстречу тебе и вновь открыто надеюсь, этот поцелуй встанет в твоём горле смертельным комом. Нет больше праздной мишуры, что в пиршественном зале приукрашала первую нашу встречу. Лишь голый полумрак залы да огненные тени, помноженные в хладных зеркалах, обнимают нас, странную пару, усталого воина и изощрённого врага, прильнувших друг к другу для свершения новой сделки. Неужель тебе подобная Сделка доставляет удовольствие? Что до меня, то сомневаюсь я. Я терплю, когда угол рта игриво пробуют клыки из-под золочёных губ, а горло – захват когтистой длани. Твёрдое на вид, золото твоих губ оказывается на удивление податливым и одновременно напористым, вкусом напоминая солнечную сливу в креплёном вине. Скорпионом вторая твоя длань заползает в мои волосы, принуждая запрокинуться в ненавистной мне позе покорности, и строптивый рёв рвётся из моего заткнутого горла. Взгляд твой горит, радужка наливается расплавленным золотом, и теперь уже полные луны глаз в затмении аконитовых зрачков меня буравят. Но что это? Почудилось, иль вправду алкоголь с твоих сладко-терпких губ струится в моё горло, сшибая рассудок с прямой мысли в дикую петлю? Нет, только не новое помешательство, только не новая пульсация моих неожиданно-бесстыжих эмоций, нет! Опоив до беспамятства, поцелуй меня, Зверь. Не представляю, что могло быть подмешано в моей чаше, или, быть может, что за яд сочится в твоём рту, но меня уносит. Жало твоего языка беснуется у меня во рту так, что мне нечем дышать. Лучина паники занимается в моей голове, но тело, в противовес, безропотно слабеет, и ты победно проникаешь поцелуем глубже. В один из моментов ты ухватываешь когтистой дланью меня за подбородок, а другой перекрываешь доступ кислорода в нос, так что я дышу лишь воздухом из твоего рта. Тебе, должно быть, это кажется забавным, подобное скольжение на лезвии смерти? Наконец, ты даешь мне глотнуть немного воздуха и оставляешь мой нос в покое, через пару мгновений возвращаясь к нормальному поцелую. Я перевожу дух после твоей чёрной шутки, напряжение немного отступает, и я чуть расслабляюсь… Слишком поздно я чувствую бусины тёплой влаги на горле, там, где уже более не игриво давят твои когти. Стоило ли тебе такой мороки, чтобы всего-навсего придушить меня? Сознание моё тухнет, и ты, Чудовище, продолжаешь растерзывать мой рот, уже не церемонясь, до боли сгребая волосы на моём затылке. Опоив до наваждения, поцелуй меня снова, Зверь. Сознание покидает меня с тихим мерцанием, когда я отмечаю, что вкус поцелуя изменился. Золочёные губы сменяет зеркально-гладкий совершенный холод. Приподнимаю веки и отшатываюсь – я вижу перед собой... самого себя! И тебя, Зверь, рядом. Однако нечто кажется мне неправильным. Объём тела твоего ушёл в плоскость, и рой бликов играет теперь на мраморе кожи. «Зеркально-гладкий совершенный холод» – твержу как мантру про себя... Догадка стрелой пронизывает меня – зеркало! Целуй меня, Чудовище. Выверни мою гордость и моё сознание наизнанку. Тот «я», что передо мной – не я, но моя искривлённая чьим-то развращённым разумом копия, моё отражение в одном из сотен зеркал этой залы. Отражение, что живёт своей собственной жизнью. Я не в силах постичь этого фокуса, как и того, как ты целиком переместился за блестящую грань, не оставив тела подле меня. Мой разум обдирают зеркальные осколки, отражая и переиначивая мои эмоции, переворачивая все чувства во мне, и под острыми гранями кровоточит моя растерявшаяся сущность. Я не в силах постичь, как может другой «я» подставлять себя под твои навязанные ласки, сам льнуть за новым поцелуем! Голова моя пылает, когда я безуспешно пытаюсь оторваться от зеркала, но картина в нём продолжает как ни в чём не бывало свой извращённый спектакль. Вывернув меня наизнанку, поцелуй меня, Зверь. Лучина паники в моей голове, в конце концов, прогорает, и я чудовищным усилием привожу свои мысли в отдалённое подобие порядка. Я заставляю себя смотреть на зеркальную сцену, раз уж это входит в условия сделки, не желая выдать тебе своей слабости. Покорно наблюдаю, как ты ласкаешь моё отражение, становясь смелее миг от мига. Прилагаю усилие, чтобы не отвернуться и брезгливо не дёрнуться, когда ты оглаживаешь призрак моей щеки костяшками сияющих пальцев. Но что это? Почудилось ли мне, или я и в самом деле ощутил это прикосновение? Нет. Невозможно. Никогда. Продолжая убеждать себя, провожаю взглядом твою белую длань, подобную ладье на непокорных крутых волнах, которая скользит по отражению моей напряжённой груди, спускается по животу, по бедру и к паху, накрывая мраморной пригоршней. Студёной испариной мой проступает ужас – Я... Это... Ощутил. Вывернув мою природу наизнанку, поцелуй меня снова, Зверь. Златая улыбка расцветает вокруг острой белоснежной эмали – ты понял, что добился своего. Нет, не твою кожу и твои прикосновения, я прочувствовал миг назад. Эмоции и ощущения моего отражения ядовитыми кинжалами пропороли остатки моей обороны. И ныне мне передаётся его томление. Его жажда ласк. Его неприкрытый бесстыжий восторг. Способ, которым зеркало внушает мне срам и сладость своего падения – загадка, против которой мой поверженный мозг всеми оставшимися силами пытается бунтовать. Это хуже, чем удушье, и в борьбе я иссыхаю скорее, чем если бы разом вскрылись все мои вены. Последний всполох бунта – и я решаю, что легче умереть, и пусть подавишься ты моей смертью. Секунда после, как я сдался, и капля силы вдруг вернулась в моё тело. Ещё секунда, и ещё, и тут внезапно приторный поток слаще нектара хлынул свежими силами в моё тело, когда отражение полностью сдалось в твою власть, Чудовище. Снова и снова взаимные поцелуи расцветают отравленными бутонами в зазеркалье, снова и снова блаженство порциями втекает в моё тело. Я крепчаю, подпитываемый флюидами наслаждения, что ты даришь моему отражению. Твои пальцы прогуливаются по моей коже с нежностью, подобной омовению водой из розовых лепестков, и хоть подобная издевательская нежность кажется мне тошнотворной, в груди от неё постепенно разливается волнение, будто вскипающей морской пены. Угадывая мои желания, ты переключаешься с приторно-мягкого на более будоражащий и жёсткий темп. Теперь от твоих отрывистых сильных касаний рук и губ колкие грозовые всполохи сверкают в каждой моей нервной клетке. В довершение, от твоих действий всё больше нарастает моё плотское возбуждение, что с вкусным матовым стуком жемчужин перекатывается внизу живота. Я не могу определить, что кошмарнее: слабеть от бесплодной борьбы или восстанавливаться, роняя своё достоинство к твоим лапам. Простая солдатская смерть сейчас – заветная мечта. Но ты принудил меня изведать, как сладко можно отдаваться произволу твоей грубости. Как приятен может быть капкан твоих губ, как изощрённо нежны ладьи ладоней, как может всё моё тело содрогаться от предоргазменных судорог блаженства, если отпустить себя. Я. Должен. Вырваться. Иначе я могу захотеть. Моя ладонь лихорадочно порхает в воздухе, пока, в конце концов, не натыкается на нечто плоское и круглое. Замах, и диск в моих руках вдребезги разбивает зеркало на миллион хладных лоскутов, в каждом из которых отражается твой искажённый отчаянием оскал и лимонно-кислая улыбка. Улыбка жёлтой маски, которой ты прикрывал собственную издевательскую улыбку, и которой я разбил навеянный тобой морок. Сбегаю я навстречу соратнице и по дороге прихватываю поблескивающий закалённой сталью предмет, небрежно брошенный кем-то поверх одного из сундуков. – Молли, ужель я слышу твоё приближение? Удачным был твой поход в подземелье башни? – Удачным, хоть я с трудом дух перевожу. В подземелье, средь цепей и кандалов, я обнаружила сосуд. Вначале я приняла его за обычную бутыль, однако внутри оказался сжатый воздух. При ближайшем рассмотрении мне помнилось, что этот сосуд – символ респиратора. Джон, у Зверя астма. Если Скотланд-Ярд при задержании пустит газ, то его легко будет нейтрализовать... – Всё ясно, Молли, и без продолжения. Беги, скорей из залы, где сотни зеркал в горячечном бреду мечут осколки, а пол заливают огненно-кровавые ошмётки агонизирующих свечей. Треснул купол башни, и солнечная труба единственного луча пробилась в этот ад. Беги к ней, Молли, спасайся и прощай. Я вернусь обратно или вдвоём с Шерлоком, иль в вечной паре с дубовым футляром. Беги! Лишь только Башни тень без разумов-гостей осиротела, Как тут же властная Рука прищёлкнула – и та сгорела.Чертоги Разума. Слой третий. Близость с Чудовищем.
Вертятся цилиндры в Фонаре Волшебном. Тени, словно дети, пляшут по стенáм. Замирает вдруг движение – Тень Балдахина замирает там. - Один остался я у руля опустошённого дирижабля, лишённого ныне команды. Что же молчит вечный страж спокойствия Её Величества? Как же ваши неотвязные наставления, Майкрофт, или на этот раз вы поняли, что со мной они не нужны? О, нет, кажется, вы всё-таки предпочли оставить сухую безмолвную инструкцию. Вижу, как в клубах звёздно-голубой дымки формируются слова: «Одна улика. Ни шагу назад. Последняя капля миража, Джон». Излишне, Майкрофт, полёт мой уж не остановить. И хотя реальность тут переменчива, дирижабль этот доставит меня Чертогам моего пленённого друга, мёртвым или живым. В третий раз наблюдаю на одинокой горе очертания пристанища Чудовища. Ни дворцов, ни башен не осталось и в помине, всё облетело, словно шелуха. Лишь стены единственной комнаты, колеблющиеся в меланхоличном мареве. Ступаю из деревянной кабины дирижабля в это зыбкое, словно пустынный мираж, строение и различаю впереди полупрозрачную струящуюся ткань высокого балдахина, занавешивающего колоссальное ложе. На сей раз ни пиршественных залов, ни зеркальных гостиных – вообще ничего, хоть отдалённо напоминающего декорации. Сквозь призрачные стены угадывается звёздно-голубой туман, и прежняя бело-чёрная крылатая тень. Я высвобожу тебя, друг мой, хоть бы и цена этого оказалась выше жизни. Не трудно угадать, что включит в себя третья часть сорванной Сделки с Чудовищем. Однако теперь и у меня есть свой аргумент, который я втайне успел схватить в зеркальной гостиной за миг до обрушения. Кинжал, которым я перережу Зверю горло. Сработает ли это здесь, в царстве разумов, не знаю, но теперь, когда нет поблизости команды, и не стоит тревожиться за жизни их, я готов пойти на риск. Да, Чудовище, чей тёмный профиль я уже угадываю за струями ткани, ты об этом не подозреваешь. Ты изменился вновь. Пропали все символы твоей мощи, осталось лишь, кажется, нагое тело гармоничного сложенья и кольца смоляных волос, сменившие рога. Не кубок и не маску ты на сей раз теребишь в руках, но нечто небольшое, очертаниями напоминающее изгибы женского тела. Тонким перстом ты касаешься предмета, и томный звук прокатывается в мареве. Словно звон металла, усиленный деревом. Словно тонкий вздох струны, отражённый декой. Скрипка. Простая нота, однако, впитав её, мне становится не по себе. Душу мелкими птичьими когтями скребёт странное ощущение, что здесь кроется подвох. Звучит до горечи смешно, ведь козни подстерегали нас с самой первой секунды путешествия, но нечто совершенно иное жгуче тревожит меня сейчас. Что я упустил во всех наших встречах с тобой, Зверь? В голове плывёт туман, и стая подозрений вгрызается в душу с новой хваткой – впервые я внезапно задумался обо всей нелепости нашей вылазки в пристанище разумов. Целью нашей было добыть воспоминания об уликах из Чертогов Разума Шерлока, но они каким-то образом в строгом порядке обнаружились в твоей голове, Зверь. Да и вообще к чему тебе допускать нас в свой разум? И почему Майкрофт, столь упорно настаивающий на продолжении путешествия, не произнёс ни единого слова тревоги о сгинувшем брате? И, наконец, для чего тебе понадобилась эта нелепая Сделка, выглядевшая как тривиальное домогательство? Не легче ль было бы тебе просто убить всех нас разом, защищая себя и не рискуя? Однако тебе понадобилось устроить напыщенный спектакль, устроенный будто лишь для того… того, чтобы… соблазнить меня? Нет, не может быть, меня, должно быть, сжирает паранойя! К чему тебе я, сломленное войной бесполезное существо, более не воин и не врач? К чему ты встречал меня с плотоядной улыбкой вкруг клыков, приветствуя с кубком, маской иль музыкальным инструментом…? Кубком из человеческого черепа… Маской с жёлтым шутовско-улыбающимся лицом… И скрипкой… Стальная стрела догадки пронзает моё сердце. Всё это время я пытался вызволить тебя, мой единственный друг, из лап несуществующего Зверя. И всё это время ты находился подле меня, смеясь мне в лицо. Как я не осознал этого раньше, видя все эти знаки из того уютного угла на Бейкер-стрит, где вновь закипела моя жизнь и, похоже, закончилась она там же. Теперь глаза мои открыты, чтобы узреть твою чёрную изнанку. Всё путешествие – фарс, лишь декорации для моего падения. Угроза Лондону – пустая выдумка. Чудовище – лишь гнусная маска для тебя, мой бывший единственный друг. Одна лишь вещь остаётся для меня покрытой мраком – коль, если захотел ты, Шерлок, растерзать моё достоинство и моё тело, не легче ль было сделать это в каком-нибудь углу безлюдном? Среди глухонемых стен, которые б никому не рассказали о тех придушенных содроганиях никчёмного мужа без родни, что видели и слышали они? А братец твой замёл бы все следы, истирая из памяти общества само моё существование. О, хотя нет, теперь я понимаю – двум Умам, как ваши, нужна была изощрённая Игра, чтобы развлечься всласть. И понимаю также, что из Чертогов Разума мне не уйти. Вы заперли меня надёжно. Ты ожидаешь, Шерлок, что я пойду на заключительную часть Сделки? Да, я на неё пойду, но не из-за тупика, в который вы меня ввели. Моя меланхолия иссушила меня, и я устал бороться с ней. Я бы мог покончить с собой в любой момент и выбраться отсюда в мир иной, однако я вдруг тоже полюбил спектакли. Уж если уходить, так под звон фанфар, изведав неизведанное доныне, вкусив сполна всего того блаженства, что было мне обещано в зеркальной комнате. Да, я стану твоим, а после, как и задумал, пущу кинжалом кровь из твоего и своего горла. Я приближаюсь к балдахину, где, в укромном сумрачном пространстве за тяжёлым водопадом ткани, схоронились последние осколки твоих красок, Шерлок. «Последняя капля миража», последняя капля лжи, коей ты поил меня, мой вероломный друг. Я не вздрагиваю от удивления, когда ты, нагой и отчуждённый, предстаёшь передо мной без мишуры, таким, каким я помнил тебя в реальности. И говоришь единственное… – Догадался? – Да. И я иду к тебе. Изнасилуй меня, мой друг. Овладей моим ртом. Я взбираюсь на край огромного ложа, и следую за тобой под водопад ткани ... нет, не на простыни, но на укромную лесную поляну. Крохотный целый мир, полный твоих сочных красок, остался от разрушенного дворца и горной бездны, и сейчас он принял подобное причудливое обличье. Выпуклые стволы древних дубов и кедров высятся из шоколадно-коричневой земли, окружая поляну, а над ними раскинул кружево кроны, словно столп мира, колоссальное камфорное дерево*. Еле пробирающееся сюда полуденное солнце дарит атласу листвы оттенок охры. Ведомый тобой, вероломным другом, я вступаю в твоё крохотное царство, готовый, наконец, отдаться на произвол твоей грубости сполна. Теперь мне нет смысла задаваться приевшимся вопросом, однако он всё же в дань новой привычке вертится у меня в голове. Неужель тебе подобная Сделка доставляет удовольствие? Что до меня, то я уверен – мне, да! Я знаю, что не хочу этого, потому что моя природа не потерпит твоей власти. Но также твёрдо знаю, что какая-то тёмная часть меня хочет. Поэтому моя просьба и не противоречива. Ты вздёргиваешь моё лицо к себе за подбородок, и я дарю тебе последний глоток себя – отчаянный привкус моей звёздно-голубой меланхолии. Сил у моей души осталось не так уж много, и ты запросто можешь осушить меня до дна. До самого дна. Похоже, что ты намерен так и поступить, потому что движения наших губ и языков трудно назвать простым поцелуем. Мы настолько увлеклись, что от недостатка кислорода нас качает: ступни топчут упругие травяные стебли, а пальцы в эйфории шарят в пространстве, хватая и бездумно сминая сочные бусины ягод на ветке. Спелая кровь древа каплет с пальцев, когда ты берёшь мой рот своим, иначе не скажешь. Я чувствую, что вкус твоих губ стал иным с нашего последнего поцелуя: теперь это терпкая вишня в коньяке, чей привкус дерёт горло жаждой новых ласк. Если ты вновь надеешься таким образом опоить меня, но теперь это излишне. А, возможно, ты сам желаешь упиться мной допьяна, низвергнув меня до самых иссушённых глубин подчинения. Цвет твоих глаз также подвергся метаморфозам: масло луны сменила непоколебимая зелень сияния жестокого севера. Теперь, когда ты заламываешь мне руку за спину, до хруста сплетая наши пальцы вместе, глаза твои обрели истинную суть. Свободной рукой ты рвёшь на мне ворот рубашки, и я понимаю намёк. Когда оба наших тела наги и открыты, словно беззащитный мягкий луб, с которого стальным топором содрали кору, мы, измотанные поцелуем, валимся наземь. Точнее, ты опрокидываешь меня спиной на покрывало комковатой почвы и низкой упругой травы и, подхватив за ноги, рывком притягиваешь к себе. Но стоит тебе только пригвоздить меня собственным весом, как мои инстинкты начинают действовать быстрее разума и сердца. Я порываюсь выпростать руки и перевернуть тебя, чтобы подмять уже под себя, и в этот миг травяные щупальца туго оплетают мои запястья. Запоздало вижу глумливый самодовольный изгиб вишнёвых губ, с которых только что слетел шорох тихого приказа своему миру. Теперь я полностью в твоей власти. Овладев моим ртом, изнасилуй меня ещё, мой друг. Твой жгучий язык проходится по моим натянутым мышцам груди и живота, сдвигаясь всё ниже и ниже. Словно сотни червонных жал солнца, твой рот ласкает и дразнит мою восставшую плоть. Ты забрасываешь мои ноги на свои плечи, поглощая меня в свой огонь до самого жерла твоего горла. Вскоре жар становится настолько невыносимым, что я буквально вижу объявший нас прозрачный огонь, который лижет и прикусывает соски и кожу, словно вскрывая её острыми ощущениями до розовой мякоти плоти. Наконец, ты выпускаешь меня, оставляя на моём паху сверкающую паутину слюны, и седлаешь, словно бес грешника. Твоя отяжелевшая мужественность лежит на моей, и есть в этом нечто совершенно иное, отличное от любого моего предыдущего любовного опыта – нечто абсолютно мужское. Краем глаза я вдруг с изумлением отмечаю, что сквозь иллюзорные мшистые кочки просвечивает дань, оставленная земле человеческими поколениями. Тут и там заметен металлический блеск старинных кубков, цепей, корон, доспехов и мечей павших воинов и многое другое. Так и наши фаллосы кажутся мне твёрдыми и крепкими, словно платина, и налитыми весом возбуждения, словно золото, тяжелейший из всех металлов. Ты двигаешься, скользя и покачиваясь на мне, и я поддаю бёдрами навстречу, сгребая в кулаках травяные путы. Мы полируем друг о друга своё возбуждение, шлифуем свои мужские плоти до боли, до эйфории, до металлического блеска экстаза в чреслах. Однако подобных ласк тебе, как и мне, дьявольски мало. Потому всполох зудящей неудовлетворённости срывает тебя вверх с меня, и вот ты уже навис надо мной на четвереньках валетом. Твой рот вновь жадно берёт в узники мою плоть, над моим же лицом покачивается мой будущий «смертный» приговор. Всё же личина Чудовища истёрлась с тебя не до конца, оставив единственный, но весомый отпечаток. Возможно, что страх усугубляет моё восприятие твоих размеров, естество твоё и вправду подобно тому могучему первородному древу, под чьей сенью скрыта поляна и остальные мощные дубы и кедры, казавшиеся на его фоне лишь муравьями. Травяные путы ослабляются, давая моим рукам немного свободы. И я поддерживаю ладонью могучий ствол, овитый рельефом вен, будто питающими взбухшими корнями, и послушно размыкаю губы. Ты немедленно вдавливаешь кончик крепкого члена в мой рот, и, едва почуяв его влагу, начинаешь рывками вталкивать его в меня. Я пытаюсь осилить колоссальный объём и дать тебе хотя бы крохи того огня, каким ты щедро одариваешь меня внизу. Овладев моими губами, языком и горлом, изнасилуй меня снова, мой единственный друг. Забываясь, окунаясь с головой в эту противоестественную для меня ласку, я в благодарность пытаюсь ублажить как можно больше тебя. Я то оплетаю языком твой член, а то зарываюсь лицом между молочно-белых ягодиц с редкими чёрными волосками и толкаюсь языком внутрь, вылизывая жаркую узкую выстилку, словно изнанку вулкана. Ты также теряешь голову и, когда я в очередной раз принимаю меж губ твою плоть, захлёбываешься в животном рокоте и начинаешь всаживаться в меня, забивая стволом моё горло, так что я давлюсь в лихорадочных глотках. Вновь и вновь ты понуждаешь меня взять глубже, пока мои челюсть и горло уже не обметали стежки боли. Однако и о моих чреслах ты не забываешь. Твои пальцы, губы и язык находятся везде. Они обжигают, ныряют и раскрывают, подготавливая меня в сладком предвкушении. В конце концов, прелюдии заканчиваются. Ты разворачиваешься, в последний раз выжигаешь языком полосу на моей вывернутой связанной руке, припечатываешь губами грудь и оседаешь меж моих ног. Оковы из трав вновь ужесточают хватку, и я отчаянно цепляюсь за них, набивая под ногти землю, будто это может мне хоть как-то помочь. Молнией сверкает твой плотоядный оскал, и в следующую секунду я, упёршись подбородком в грудь, лицезрею, как ты направляешь себя в меня. Я чувствую неумолимое давление твоей огромной плоти у самого входа, и эти попытки представляются мне сравнимыми с тем, как если бы древо пыталось врасти могучими корнями в крохотный глиняный горшок. Жемчужный предъэякулянт частично смягчает твой первый толчок. Ты просто вминаешься, головкой давя на промежность, и мои мышцы расходятся под давлением. Ощущения при этом колеблются на тонком лезвие между терпением и мукой, захлёстывая меня до такой степени, что я не в состоянии разобрать, внутри ты уже или только притираешься. Однако вскоре единственный твой ослепительно резкий рывок в моё нутро приводит меня в чувство. Мой вопль из измученного горла разносится вместе со свистом ветра в кронах и дуплах, а пятки непроизвольно пропахивают в почве две борозды – отражение моих судорог. Я лежу лопатками на осклизлой земле с раскинутыми ногами, только чтобы моё нутро могло обеспечить тебе нужные условия для твоего удовольствия. Я – сосуд с подходящей температурой и трением, в который ты всё равно прорвался, даже я не в состоянии тебя осилить. Ты упрямо продолжаешь вставлять себя в узкий проход, и я сквозь мучительную муть перед глазами вижу росу пота, что проступила на твоём высоком напряжённом лбу. Нутро горит так, будто член твой натёрт жгучим растительным ядом, и, в конце концов, я начинаю напоминать себе шар нашего дирижабля, который готов даже от крохотной лишней порции газа вот-вот взорваться (а ведь это ещё далеко не весь ты!). Но как раз тогда ты приостанавливаешься и, постепенно идя на попятный, вырываешься из тесной ловушки моей плоти с тяжёлым хрипом на устах. Ты начинаешь вновь массировать мой вход пальцами, разминать и раскрывать, разводя ягодицы всё больше стороны. А затем ты вновь, положив на свой ствол палец, устремляешься в меня. На этот раз выходит чуть глубже и менее мучительно, однако всё равно добрые две трети тебя всё ещё снаружи. Пока что, остановившись на этой длине, ты ритмично вырываешься и ввинчиваешься внутрь, и с моих губ теперь вместо воя раненого зверя слетают приглушённо-мелодичные стоны, какие издают хрупкие ветки в унисон порывистым толчкам ветра. Запрокинув голову, сотрясаемый, пришпиленный тобой, я вижу, как качается мох на древесной коре перед моими глазами – к небу и к земле, к небу и к земле… Однако где-то после десятков двух толчков тебе надоедает довольствоваться малым. Ты рвано покидаешь моё нутро и раздражённо переворачиваешь меня на живот. Лесные шорохи испуганно примолкают, и мне грезится, что пришёл тот миг, когда ты, наконец, погрузишься весь и доведёшь напором своим до смерти. А моим ладоням даже не дотянуться до приготовленного клинка, чтобы ответить тебе тем же. Однако через мгновение оказывается, что пока в клинке нет необходимости. Шелест облегчения сквозит в моём дыхании. Ты не разрываешь меня, а, напротив, сдвигаешь мои ноги вместе и плотно стискиваешь мои ягодицы, формируя мягкий капкан из моего тела. А затем проникаешь вновь ровно настолько, насколько мог и в предыдущий раз. Я начинаю догадываться о твоей задумке и с облегчением роняю лоб на скрещенные запястья, отдаваясь ей. Самая чувствительная часть твоего естества теперь находится внутри, в моей горячей тесноте, а остальное зажато между податливой мякотью ягодиц и бёдер, чтобы компенсировать ощущения. Ты пощадил меня, я чувствую твою милость с каждым твоим толчком, заставляющим меня выгибать голову вверх, где пляшут сквозь листву небесные блики. Свет понемногу заполняет моё тело, и часть меня начинает стремиться к солнцу и воздушной лёгкости, несмотря на ощущение пришпиленности из-за твоего члена во мне. Аромат солнечной пыльцы забирается в нос, понуждая сознание мелко вспыхивать, а тело – подаваться навстречу за очередной призрачной порцией лёгкости. Я лишь немного приноравливаюсь к этой роли солнечного маятника, раскачиваемый тобой всё быстрее, пока твои сумасбродные всё крепчающие и убыстряющиеся рывки не сливаются в сияющую реку, и на пике твоего золотого водоворота огненная лава затопляет меня внутри. Изнасилуй меня, мой друг. Используй мою плоть. Когда лава твоего экстаза схлынула, я открываю глаза. Огонь оргазма выжег весь мир в балдахине до белого полотна. Но когда пепел развеивается, в расплывчато-пастельном мареве начинают проступать размытые очертания невысокой мачты, одинокого паруса над головой и волн за деревянными бортами. Выходит, даже в уцелевшем островке твоих Чертогов есть свои слои, и когда земля прогорела, как временно прогорел и ты, текучее море заполонило всё. Но как бы умиротворённо не скользил наш парусник, во мне стучит корабельной качкой растравленное возбуждение и неудовлетворённость. Путы более не сдерживают моих рук, и я спешу обласкать твой белый стан, утягивая к себе и намекая на свои желания. Ты с ленивой томностью откликаешься, размякший после извержения своих сил. Колыхания молочно-пенных волн мелькают за бортом в тихом утреннем туманном море. Я лежу по-прежнему на спине, только теперь вместо комковатой хладной почвы кожу согревает золотистый песок. Я уже не пытаюсь понять, каким образом пляж заполнил дно судна. В твоих Чертогах Разума возможно всё. Томные незабываемые поцелуи и ласки овевают нас, каждый раз немного другие, словно никогда не повторяющие свои очертания волны. При очередном колыхании парусника на волнах ты выплываешь из моих рук, как бы ни пытался я тебя удержать, и вновь седлаешь меня... но теперь уже спиной ко мне, покачиваясь и притираясь к моим бёдрам. Сплю ли я, или безумие, наконец, сотворило со мной своё дело? Неужели ты даешь мне такую милость? Ты уступаешь мне себя? Но потому, как твоё лоно меж ягодиц жарко печёт мою колом стоящую плоть, я понимаю, что мне не причудилось. В предутреннем морском мареве проходит подготовка, так что от волнения я не запоминаю ни одной детали. И вот, наконец, я спешу помочь тебе, когда ты с плавностью, присущей только таинственным морским созданиям, опускаешься на меня, изгибаясь и легко принимая меня в себя. Низкий хриплый шёпот пены вырывается из твоего горла, я же восторженно вторю глубинному гулу раковин. Я не смел о таком и мечтать. Я слежу за движениями твоей изящно изогнутой спины, нежной и белоснежной, будто суфле, когда ты размеренно, привыкая, то поглощаешь, то выпускаешь на волю мой член. Пробивающееся блики утреннего солнца играют в каплях пота на твоей коже, из-за чего ты кажешься сияющим изнутри, будто чистой воды горный хрусталь. Будто бы и не осталось и следа от той демонической сущности, что восседала на мне верхом на лесной поляне. Сейчас мне грезится, что меж твоих лопаток вот-вот прорежутся крылья, хоть я и знаю твою тёмную душу. В тебе трепещет грация воздушного рассвета, и ты легко порхаешь вверх и вниз на моей плоти, мой падший ангел. Внутри ты подобен нераспустившемуся диковинному морскому цветку, и обтекаешь меня трепещущими стенками до головокружения славно. В особенности, когда ты внезапно меняешь тактику и вместо вертикальных движений совершаешь тазом несколько до одури тягучих круговых движений, так, что мне совершенно вышибает рассудок, и, в довершение всего, ты с блаженной одышкой на развратно-прекрасных губах оборачиваешь ко мне лицо, замираешь и взмахом ресниц приглашаешь действовать самому. Использовав мою плоть, изнасилуй меня ещё, мой друг. Меня не требуется просить дважды. Морской ветер крепчает, и небо над нами густеет подобно моему скопившемуся возбуждению. И точно также, подобно тому, как наша одинокая мачта взлетает на крутых волнах, вонзаясь в предгрозовую темнеющую высь, я ввинчиваюсь в тебя с новым запасом проснувшихся во мне сил. Я долблюсь в тебя, отрывисто и мощно вскидывая свои бёдра вверх со всей энергией и страстью, на которую способен. Ты же упиваешься моим огнём, моими соками и жизненными силами. Ты вновь опустошаешь меня, загоняешь как лошадь, насыщаешься моим наслаждением, мной внутри себя, и в то же время щедро одариваешь и меня. Вымотавшись от этой гонки, ты доверчиво откидываешься спиной на мою грудь, словно обрушиваясь с небес удовольствия, мой усталый падший ангел. Я подхватываю тебя и укладываю животом на всё ещё тёплый золотистый песок. Торопливо утыкаюсь своей ненасытной плотью в растревоженное кольцо мышц и жадно пронзаю тебя вновь, продолжая иметь тебя уже в своём ритме. Пружиня на руках, я тараню тебя, резко двигая тазом, а ты лишь выгибаешься на животе и сильнее выставляешь напоказ свои прекрасные полушария ягодиц, будто высеченные из лунного камня. Я наношу быстрые и частые удары бёдрами о них, почти не покидая тебя, почти весь оставаясь внутри. Потому что даже на секунду я боюсь покинуть эту сказку, чтобы не задохнуться вне тебя. Использовав мой ствол, мою влагу и моё семя, изнасилуй меня снова, мой единственный друг. Когда мышцы моего тела уже начинает сводить тяжесть усталости, а ногу внезапно скручивает болезненная судорога, я с досадой понимаю, что надо либо идти на финиш прямо сейчас, либо перейти на расслабляющий ритм, чтобы повременить с развязкой. Ах, как бы мне хотелось ещё вкусить твоей податливости, твоего шелковистого гостеприимного и одновременно тугого нутра, как бы хотелось иметь тебя бесконечно… Держась на трясущихся руках, я дрязняще повожу тазом в стороны, а потом с наслаждением прохожусь в тебе по всей своей длине, ныряя в тебя до самого упора. Я приостанавливаюсь и медленно качаю бёдрами назад-вперёд, вначале полностью выходя, оставляя внутри лишь головку, а затем вставляя себя до самого упора. Ты протяжно удовлетворённо стенаешь, закусывая от невыносимо сильных ощущений ладонь, мой охотно распластанный подо мной ангел. Я нагибаюсь, оставляю на твоей спине след своих пересохших губ… а затем вновь резко возвращаюсь к сумасшедшей гонке ударов на последнем предсмертном дыхании. Штормовое небо мечет дикие молнии в моих чреслах, что с бешеной мощью пронзают твоё нутро. Оно же подобно нежному нераспустившемуся бутону, так же неодолимо рвётся раскрыться навстречу мне. Твой аромат затопляет мой рассудок, небесные литавры грома рокочут в ушах и, впиваясь в твои бёдра мёртвой хваткой утопленника, я сдаюсь во власть оргазма, что поражает меня внезапно и до самого естества, как нож у горла, как гроза в бесприютном грохочущем море… Изнасилуй меня, мой друг. Вторгайся в моё нутро. В пустоте мира на горизонте забрезжил последний зелёный луч заката, заставляющий лениво дрогнуть мои ресницы. Словно одинокий парус, павший в сражении с бурей, но успевший исполнить свою миссию, я истреплен и полностью сыт. Отзвуки прогремевшего блаженства ветхой бахромой колыхаются в теле, и в абсолютной истоме не хочется даже насладиться видом этого луча. Говорят, кто узрит зелёный луч на закате светила, того ждёт вечная удача. Мне же удача уже показала свои клыки, когда я столь “удачно” избрал в соседи и спутники тебя. Я чувствую, как твои ласковые подрагивающие руки укладывают меня на нечто колко-твёрдое. Нехотя размыкая один глаз, я наблюдаю, наконец, последний слой твоих Чертогов, когда с них содрали и кружева лесов, и полотно океанов, и влажное тело почвы. Обнажённый камень, затвердевшие, клокотавшие когда-то, соки земли нас окружают – мы в самом жерле планеты, в её каменном горящем сердце. Мы там, где пасти глубоких пещер оскаливаются зубьями сталактитов и сталагмитов, где под невероятным прессом рождаются драгоценные камни и где умирают горы. В противовес колким касаниям камня твои язык и губы мягки и трепетно-нетерпеливы. Ты порхаешь по моим скулам, лбу, шее, плечам, выступам рёбер, бёдрам, коленям и ступням – ты охаживаешь похотливой слюной с ног до головы всё моё расслабленное тело. Ты опаляешь мою кожу заклинательским шёпотом, приговаривая, кожа моя сочится медовым оттенком янтаря, а отблески пота горят бусинами рыжей яшмы. В памяти теряется момент, когда я, то ли своими силами, то ли с помощью твоего сладострастного напора подымаюсь и вновь поворачиваюсь к тебе тылом. Я лежу на животе, беспомощно и облегчённо свесившись с каменного уступа, вновь отдаваясь твоей воле. Краткий миг моей власти прошёл. Ты умягчаешь мой вход слюной, приглашаешь раскрыться массирующими движениями головки и, в конце концов, чуть проталкиваешься внутрь. Сейчас, размякший после экстаза, я поддаюсь легче. Вогнав лишь самое острие своего члена, ты выходишь, бережно-играючи оглаживаешь пальцами моё раскрасневшееся кольцо мышц, добавляешь ещё слюны и вставляешь себя вновь. Упираясь руками в каменные уступы, ты нависаешь надо мной, повернувшись ко мне почти под прямым углом, так что мы практически образуем крест. Теперь тебе ничего не мешает вминать понемногу в мой проход свою чудовищную плоть, пружиня бёдрами вверх-вниз и цепляясь за мои закинутые назад напряжённые руки. Я впиваюсь ногтями в собственные ягодицы, стараясь отвлечься от нарастающей боли внутри. Истома покинула меня, как изменившая любовница, и в жилах моих вновь копится болезненно-сладкое натяжение. Всё больше ты расталкиваешь моё нутро, всё глубже втыкается в нежные стенки пульсирующая головка, и вот в один миг ты замираешь, испускаешь хриплый звук и начинаешь медленно опускаться на меня... Вторгаясь в моё нутро, изнасилуй меня ещё, мой друг. Стон исполосовывает моё горло мукой, бездушно-серый камень упирается в кадык, когда я в судорожном напряжении замираю под тобой, боясь шевельнуться. Оформленный протест не успел слететь с моих губ, когда я осознал твою затею. Повернувшись параллельно мне, опираясь ладонями о камень, ты накрываешь меня, словно туча, и тщательно и осторожно всаживаешь в меня свою плоть до тех пор, пока моих ягодиц с мягким шлепком не касаются твои яйца. Боль и возбуждение чиркают по нервам кремнием огнива, и искры сыплются из глаз, однако я чудесным образом не разваливаюсь на куски. Клеймя мой затылок жарким выдохом, ты низвергаешь меня до самых тёмных глубин подчинения. Как в сердце земли под невероятным прессом тяжести и огня рождается драгоценность, так и во мне всё спекается, и из почерневшей осыпающейся пытки выкристаллизовывается сверкающая капля удовольствия. Невольно моя плоть вновь крепка как алмаз, и я знаю, что не испытаю ничего подобного никогда, ни в пекле ада, ни в зареве рая, и потому сквозь мои невнятные стенания ты слышишь мольбу не медлить и продолжать! Внемля моей просьбе в полубреду, ты на пробу выскальзываешь и опять вплавляешься внутрь, наконец, одаривая трением весь свой ствол. Слишком большой нерастраченный запал скопился в твоих чреслах с моей подачи (ведь в паруснике ты ещё не достиг пика), и сейчас ты скрипишь зубами от нетерпения излить его. Запустив пальцы в мои волосы, ты припадаешь грудью и подбородком к моей спине, и, резко приподнимая и опуская свои бёдра, несколько раз дёргано с силой бьёшь меня, яростно вонзаясь членом. Охмелев от моего ставшего наконец-то податливым и благодарным нутра, ты подымаешься на колени, вздёргиваешь меня за бока и начинаешь мелко и часто стучать бёдрами по моим ягодицам до развратного звона плоти о плоть. Искрящиеся слюдой слёзы блаженства проступают на моих ресницах, внутри разгораются желанные рубиновые всполохи. Когда у тебя на время иссякает запас сил, твой слух улавливает очередную мою просьбу – видеть северную зелень твоих глаз. Я осторожно поворачиваюсь на бок, и ты умудряешься, не покидая меня, задрать одну мою ногу, положив её себе на плечо. Неспешно, со вкусом, ты вдавливаешься в меня, упираясь ладонью себе в поясницу, чтобы углубить проникновение до максимального, а затем выныриваешь, оставляя внутри лишь головку. Моё морщинистое нутро то сжимается, стягивается до узкого канала, то под медленным, но верным давлением вновь широко раздаётся. Это неимоверно раздражает стенки прохода, однако даёт и мне, и тебе временную передышку. И, спустя некоторое время, ты вновь можешь вспарывать мои нервы молниеносными мощными рывками. Ты всё время чередуешь натиск, и подобный темп до одури хорош, когда ноющее неторопливое томление то и дело сменяет болезненно-ослепительные сладкие вспышки, слитые в единую волну. Я уже чую, что конец близок, что вскоре кровь в нас вскипит последним живым вулканом в твоём почти разрушенном мире, и мимолётным движением пальцев проверяю, рядом ли покоится притаившийся, припрятанный мною стальной клинок… Вторгаясь в моё тело, сердце, душу и само моё естество... люби меня, мой единственный друг. «Последняя капля миража, последняя капля лжи» – вторится в голове, но щемящей пыткой в сердце копошится наивное неверие: неужели ты, отдающий мне все свои силы, бьющийся со мной в агонии соединения лицом к лицу, можешь быть жестокосердным предателем? Да, мы вновь переместились, и это наша последняя поза. Теперь ты сидишь передо мной на подогнутых под тело ногах, я же взгромоздился на них, и сейчас сдавливаю твою талию коленями, оплетая руками плечи. Самозабвенно я принимаю тебя до самого корня, стремительно загоняя твою плоть в своё нутро, что порывисто сокращается в приближающейся эйфории. Испытавший пик не так давно и поначалу сдерживаемый болью, сейчас я подгоняем мощными искромётными толчками в самый эпицентр мужской точки наслаждения. Ты же готов достичь оргазма уже давно, однако едва ли не болезненная для тебя узость моего прохода и постоянная смена темпа с торопливого на расслабляющий помогла тебе оттянуть развязку. Думаю, хоть это и редкий дар, мы сумеем в этот раз кончить одновременно. И эту страсть, и эту жизнь. Вот-вот... уже... рука моя тянется к кинжалу... дрожат неуверенно пальцы... Последняя капля миража... последняя хрупкая скорлупка мира... Вечный бесконечный взрыв земли, когда клокочут её магматические источники за секунду, прежде чем излиться... когда клокочет вакханалия в наших чреслах... когда судороги земли сотрясают обрушающуюся пещеру... Каменные монолиты осыпаются с потолка хрупким сахаром, клочья плоти пеплом отлетают от наших чернеющих в агонии оргазма тел. Сейчас или никогда. Но рука с кинжалом поднимается нехотя, обходными путями следуя к твоему горлу. Мир вокруг настолько зыбок и бурлив, что острие случайно в дрогнувшей руке в любой момент может пропороть взбухшую венку на белой шее. Зачем же я удерживаю его, с трудом держа ладонь под контролем? Неужели моя воля ослабла, и размякло сердце? Я всматриваюсь в ясную северную зелень твоих глаз, надеясь разглядеть в ней хоть уголёк ненависти или садизма, чтобы оправдать себя, но встречаюсь лишь с… доверием и доброй волей? Прощальным светом горят минералы... Их радужные оттенки сливаются в единую струю, миг от мига топя пространство в лишающей зрения белоснежности... где выгорает от наслаждения сетчатка... и где с прояснившегося лица твоего исчезает последняя печать личины Зверя… Неожиданно твои пальцы вцепляются в запястье моей руки с оружием, подводят почти вплотную к тебе... И в следующий миг с целомудренной нежностью твои губы прикасаются к моим. Как целует луч солнца новорожденный бутон, так и ты целуешь меня, а затем с языка твоего прямо к моим губам слетает тихий шёпот с единственным словом: «Спасён». И твои пальцы быстро исчезают с моего запястья, так что я не успеваю прокричать: «нет!». НЕТ! Но прощальный толчок землетрясения уже сделал своё дело. Ты изливаешься синхронно: твоё семя бьёт в меня где-то глубоко внутри одновременно с моим пиком, и кровь твоя из белого излома гортани орошает моё лицо, когда клинок инерции с убийственно-лакомым хрустом вонзается в тело. В зелени глаз на миг загорается такой редкий для тебя блеск недоумения и лёгкой детской растерянности… НЕТ! Сходя с ума, едва ли не теряя зрения от застивших глаза солёных капель, я пытаюсь зажать твою рану, поддержать твоё слабеющее тело, из которого с каждой драгоценной каплей утекает жизнь… Что же я сотворил?!! НЕТ! Хотя… я ведь не довёл задуманное до конца… не медля ни секунды, разворачиваю обагрённое острие к себе, и рука моя совершает резкий рывок… так странно, что боли нет, но глаза заволакивает тьма… заключительная картина перед моим взглядом – нежная умиротворённая улыбка смерти на твоих губах… Лишь только Балдахина тень без разумов-любовников осиротела, Рука взлетела… заметалась… однако ж всё равно и та сгорела…***
– Очнулись, доктор Ватсон? Вот и славно. Не беспокойтесь, зрение скоро придёт в норму. Сейчас, только сделаю вам маленький укол, и вы будете как новенький. Гордитесь собой, ваша миссия прошла успешно. Блондин с трудом оторвал голову от хрустящей белоснежной подушки, приподнявшись на койке на руках. Тело его казалось невесомым, но в черепной коробке полыхала боль. Перед глазами было мутно и двоилось. Через полминуты мучительных попыток сосредоточиться мужчина вспомнил, что его зовут Джон, а ещё через полминуты настоящей мыслительной пытки он осилил всю остальную свою биографию вплоть до того момента, как в Чертогах Разума призрачным кинжалом проткнул иллюзорный образ своего тела. Шалым взглядом Джон прошёлся по помещению. Дочиста вылизанная комната со сверкающими стеклянными табло приборами и множеством пластиковых трубок капельниц напоминала лабораторию, в которой экипаж иллюзорного дирижабля и начал своё путешествие из реальности в Чертоги Разума. На соседних койках лежали Молли и Грегори. Лица их были спокойными и без видимых повреждений. Выглядели патологоанатом и полисмен так, будто глубоко спали. Приборы, что были к ним подключены, издавали мерное попискивание. – Не тревожьтесь за своих приятелей, они тоже скоро придут в норму. Они молодцы, как и вы. А сейчас мне нужно только приготовить инъекцию… Джон резко обернулся, от чего комната на миг накренилась вбок, и, поборов головокружение, заметил недалеко от своей койки грузного мужчину в белом халате. Тот стоял к нему спиной, копошась над подносом с инструментами, и постоянно бормоча что-то себе под нос. – Где Майкрофт? – хрипло воззвал к нему Ватсон. – И где Шерлок?! Мы уже в реальности? И кто вы вообще такой? – Я – главный фармацевт, что руководил вашим путешествием в разум мистера Холмса-младшего. Холмс-старший сейчас на совещании, а брат его в другой палате. Ложитесь, успокойтесь, скоро вы со всеми встретитесь. А сейчас вам надо немного поспать. Небольшой укол, чтобы вернуть вам сон и силы… сейчас, сейчас. Но последнее, чего хотел Джон в данную минуту, так это спать. Нет, он уже достаточно пробыл в мире миража. С жадностью взгляд Ватсона блуждал по интерьеру лаборатории, цепляясь за каждый предмет обихода, что был абсолютно реален и материален. Как же разум Джона изголодался по реальности! Почти с маниакальной радостью доктор принялся изучать первое, что попало в поле зрения – учебные плакаты по оказанию первой помощи, неизвестно как оказавшие здесь. Точнее, три плаката с инструкциями в картинках: как освободить верхние дыхательные пути человека от инородных предметов, как делать искусственное дыхание и как оказать помощь при обмороке. Что-то щелкнуло в голове у доктора. Зудом прокатилось ощущение, что он это уже где-то встречал. И тут плакаты с дикой ясностью напомнили Джону этапы Сделки! Танец, когда Чудовище, точнее, Шерлок в буйной пляске как-то стал позади него и обхватил сжатыми вместе руками-лапами за живот, чуть потянув на себя. Джон тогда воспринял это лишь как неудачную попытку домогательства. Поцелуй, когда Шерлок одной когтистой дланью ухватил его за подбородок, а другой на пару мгновений перекрыл доступ кислорода в нос. Джон тогда счёл это «убийственно-остроумной» забавой Зверя. Близость, когда… инструкция при обмороке гласила уложить пострадавшего на спину, приподнять повыше ноги и расстегнуть тесную одежду… и Шерлок проделал это. Джон тогда верил, что это измена их дружбе. Конечно же, друг не совершал действий первой помощи в буквальном смысле – все эти эпизоды были не больше, чем символом, но… чего? Зачем?! Какой в них был смысл?! Раздирающая болезненная пытка в голове Ватсона не утихала, но он не прекращал лихорадочно думать, пока фармацевт рядом всё продолжал приговаривать: – …сейчас, сейчас, чтобы вернуть вам сон и силы… сейчас, сейчас, всего одна крохотная инъекция… Не обращая внимания на его болтовню, Джон ещё раз всмотрелся в надпись на стене над плакатами жирными печатными буквами: СПАСЕНИЕ ПОСТРАДАВШЕГО. И осторожная мелкая подпись женским почерком от руки внизу: «для защиты близких людей от зла». С Ватсоном произошло столько всего, что лишь сейчас он вспомнил робкое признание Молли об их с Грэгом решении сделать из плакатов своего рода защитный амулет, светлый образ, связующий их с реальностью! И Шерлок знал об их поступке! Что если он, Джон, зря… боже, если он зря заподозрил друга в коварстве?! «СПАСЕНИЕ» – гласила стена, и Холмс перед иллюзорной (надеюсь!) смертью радостно прошептал ему: «Спасён». Мысли заплясали в голове доктора с сумасшедшей скоростью: действительно, если всё путешествие было задумано только для его совращения, зачем было привлекать сюда Молли и Грэга? Для правдоподобности? Чушь! И почему же тогда фармацевт сейчас поздравлял Джона с успешно завершённой миссией? А если всё-таки эта миссия по поиску улик не была вымыслом, почему Майкрофта нет рядом, чтобы получить последние сведения? Какое к дьяволу совещание, если в лаборатории был кризис! «Британское Правительство» никогда бы не отошёл от поста, пока не выжал бы до капли из Джона и других всю необходимую информацию. И где же всё-таки экипаж призрачного дирижабля побывал: в Чертогах Разума или в голове Зверя? Черепная коробка разламывалась от боли и сумбура, и Ватсон ощущал приближение нервного приступа. – Сейчас, сейчас, доктор Ватсон. Один укол – и вас ждёт долгий отдых… Игла сверкнула совсем рядом. Джон вздрогнул и впервые взглянул прямо в лицо Фармацевту. Бледные обвислые щеки, словно собачьи брыли, от широкой улыбки стали напоминать белые крылья, а снизу их покрывала угольно-чёрная щетина. Образ из памяти прострелил Джона догадкой. Бело-чёрная крылатая тень, что налетела на дирижабль и неотступно следовала по всему маршруту! Джон принял её за пленённого Шерлока, а самого Холмса принял за Чудовище. Но если всё было наоборот? Тогда выходит… выходит, что Зверь сейчас перед ним. Бешенство отразилось в глазах Джона. – Догадался, ублюдок? – злобно прошипел мнимый фармацевт, занося шприц. – Да поздно. Обычно я не убиваю своих жертв, но для вашей сладкой парочки сделаю исключение. Не медля, Ватсон вскочил с койки и попытался оказать сопротивление, однако тело его было лёгким как эфир и дико ослабло. Рука преступника со шприцем стремительно приближалась к его шее, легко преодолевая попытки Джона удержать её. Секунда, и игла бы вонзилась в плоть, но вдруг лицо Чудовища исказила ещё большая гримаса ненависти и какого-то животного отчаяния. Мужчина захрипел с выкаченными глазами и свободной рукой потянулся к горлу, которое опоясала неизвестно откуда взявшаяся пластиковая трубка. – Издохни, Зверь, – озлобленно с натугой процедил знакомый баритон, и в следующее мгновение Джон увидел позади маньяка измученное напряжённое лицо Шерлока. «Жив» – ликующе мысленно выпалил Джон и одним движением, от которого сам пошатнулся, выбил из второй руки Чудовища шприц. Однако преступника одолеть было не так легко. Зверь отпихнул Джона ногой и дёрнул локтем назад, ударяя детектива под дых и получая свободу. На миг бывший военврач едва не поддался панике: маньяк был грузным, но сильным мужчиной, и сейчас одолеть и ускользнуть от двух ослабевших «потерпевших» ему ничего не стоило. Какое его слабое место, лихорадочно соображал врач секунду и вдруг вспомнил весть, принесённую Молли. У Чудовища непорядок с дыханием! На их счастье, на столе с инструментами рядом оказалась приоткрытая банка с белым порошком, кажется присыпкой из талька. Не раздумывая, Ватсон схватил банку и сыпанул её содержимое в лицо врагу. Тот в мгновение зашёлся кашлем, и Шерлок вновь накинул на его горло пластиковую петлю, а Джон впился в ненавистное омерзительно-рыхлое тело голыми руками… «Рука», – хрипел в агонии обезумевший, свихнувшийся преступник, уставившись с диким ужасом куда-то в потолок. – «Рука, она идёт за мной по пятам… она идёт за…», – бред его понемногу затих… Друзьям стоило прекратить… им стоило дождаться представителей закона… суда и справедливого наказания для этого человека… но два измученных доведённых до отчаяния человека видели перед собой лишь Зверя… и не остановились до тех пор, пока его грузное тело безжизненным мешком не осело на пол. Они очнулись только тогда, когда дверь в лабораторию с грохотом отворилась, и внутрь влетел взъерошенный Холмс-старший. Джон ещё никогда не видел «Британское Правительство» в таком сумбурном виде, изменившем своему обычному лоску и выдержке: – Что за сумасшедший дом здесь творится? Кто, чёрт возьми, отправил меня на несуществующее совещание? Джон? Шерлок? Что вы... Потрудитесь объяснить, это то, что я думаю? – Майкрофт указал на бездыханное тело на полу. – Чудовище, – мрачно кивнул Шерлок, оправляя на себе больничную пижаму. – Можешь сверить по картотеке отпечатки пальцев и зубную карту. – Зубную карту? – с брезгливым изумлением переспросил Джон. Детектив в ответ вяло взмахнул рукой: – Да, укусы на жертвах... так, не важно. А с тебя, милый братец, – Шерлок обернулся к Майкрофту, и взгляд его отяжелел, – объяснение. Почему мы оказались наживкой для Зверя?! Если я не услышу внятной причины, клянусь, ты окажешься рядом с ним, – нога детектива с омерзением пнула труп преступника. – Не горячись и веди себя благоразумно. А теперь, если бы оба сейчас под моим надзором примите надлежащую помощь от медперсонала и приведёте себя в порядок, я введу вас в курс плана... ... Во-первых, я хочу, чтобы вы поняли главное: все участники миссии ни при каких обстоятельствах не должны были знать настоящего замысла. В сфере разумов Чудовищу ничего бы не стоило раскрыть ваши помыслы. Итак, начнём. Некоторое время назад я позволил просочиться информации о том, что в этой самой лаборатории готовится тайная операция по сбору улик на Зверя, и что она будет включать в себя путешествие в Чертоги Разума Шерлока Холмса, который, действительно, в прошлом сталкивался с преступником. Как мы и предполагали, Зверь узнал об этом и предпринял попытку сорвать операцию, проникнув в лабораторию и, как он думал, направив ход эксперимента в нужную ему сторону. Преступник считал, что внедрился в Чертоги Разума Шерлока, и в образе крылатой тени попытался управлять ходом событий, захватив Шерлока. На самом же деле ситуация обстояла так. Нам было выгодно, чтобы Зверь полагал, что перехитрил нас. А мы тем временем заманили его в ловушку и сами забрались в его мозг. Точнее, мы поместили некий образ Чертогов Разума моего брата в мозг Чудовища, когда он с помощью нашего оборудования попытался включиться в процесс иллюзорного путешествия. Разумеется, Шерлок, твой настоящий разум остался невредим. Таким образом, мы получили сложную многослойную конструкцию разумов. Первый самый наружный слой: Разум Чудовища. Вам он представлялся чёрно-белой горной бездной, в которой начиналось ваше путешествие, куда мы вас четверых: тебя, брат, вас, Джон, и также мисс Хупер и инспектора Лестрейда, – отправили. Всё, связанное с настоящим Чудовищем, было лишено красок, в то время как зона действия разума моего брата была многоцветной. Внутри первого слоя находилось созданное нами подобие Чертогов Разума, также многоуровневое. Эти уровни мы создали для вашей защиты и продления путешествия, чтобы вы смогли собрать все улики незаметно для Чудовища, который полагал, что ведёт свою игру. Зыбкие переходы же между слоями оказывались под неким влиянием разумов самих путешественников, в частности, как вы выражаетесь, Джон, вашей меланхолии. Мы попытались наделить ваши образы в Чертогах Разума ощущениями, как можно более приближенными к ощущениям ваших же живых тел в плане эмоций и чувственного и плотского восприятия, надеясь, что это поможет вам в поиске улик, и, - Майкрофт подавил усмешку, - как видно слегка перестарались. В конце концов, с одной стороны, Зверь сам, во плоти, оказался у нас в руках, и, хоть я не рассчитывал на это, был нейтрализован вами. А с другой стороны, теперь мы знаем местоположение его убежища, где томятся остальные его жертвы, а также способ их спасти. И всё благодаря вам двоим. – Да неужели? – саркастически скривился Джон. – Надеюсь, вы позабавились всласть, глядя на нас. Вы хоть представляете, что мне пришлось… пришлось… А, чёрт с вами, Майкрофт! Что за способ спасти людей? – Любовь и жертвенность близких, – просто ответил Холмс-старший. – Шерлок, ты позволил убить себя, чтобы помочь Джону вернуться в реальность. А также помогли светлые образы, связующие вас с реальностью. На основании этого мы попробуем создать для жертв подобные эмоционально-позитивные ассоциативные образы, где, в дополнение, кто-то дорогой им из реальности готов пожертвовать собой ради них, чтобы пробудить в жертвах тягу к жизни. Разумеется, придётся ещё анализировать приборную запись вашей Сделки, в особенности её третий этап, для сбора дополнительных данных. При этих словах Джон залился пунцом, а Майкрофт лишь ухмыльнулся: – Надеюсь, теперь у вас нет ко мне претензий. О, кажется, двое других членов экипажа просыпаются. Не желаешь им всё пояснить, брат? – Я желаю уложить тебя рядом со Зверем, желательно придушенным, – процедил в ответ Шерлок. – Только, к твоему счастью, сейчас у меня сил не хватит. – Так всё же, – подал голос Джон, – вы так и не пояснили, что за дьявольский спектакль, где даже наша речь была исковеркана, разыграл с нами преступник, захватив Шерлока? – Это вам лучше поведает мой брат. Думаю, у вас будет много времени обсудить случившееся…***
– Ну вот, Шерлок, мы, наконец, наедине в нашей квартире. Поведаешь мне, что за чёрт с тобой творился в путешествии? – Думаю, мои извинения по этому поводу не помогут тебе... – Правильно думаешь. Начинай, я жду. – На самом деле всё довольно просто – я был одержим Чудовищем. Оно надело на меня свою личину, пыталось управлять поступками и со стороны забавлялось происходящим. – Да уж куда проще? Весьма удобное объяснение. – Придержи яд, Джон. Думаешь, мне понравился весь этот фарс?! Думаешь, мне доставило большое удовольствие играть этот грёбаный спектакль страсти, что навязывал мне Зверь, нарядив в свою шкуру?! – О, конечно, пользовать меня как заблагорассудиться было препротивным занятием. Насколько плох я был? – Замолкни! О, Боже… Джон, разве ты не видишь, что Зверь продолжает убивать нас, даже когда сам уже испустил дух? Ты хочешь, чтобы он праздновал триумф у себя в преисподней? – Тогда попробуй оправдаться передо мной, наконец! – Да ты даже не пытаешься слушать! Как во время чёртовой миссии. Два проклятых раза ты срывал Сделку, когда я пытался отправить тебя назад!! – Так это так ты пытался меня спасти??!! – Да, дьявол тебя побери!!! Я высмеял затею Молли и Грэга, но, когда Чудовище напало на дирижабль, я горько пожалел о своём смехе. Зверь вплавил в меня свои эмоции, пытался управлять мной как куклой. Он хотел, чтобы доставший его детектив совратил своего соседа, чтобы мы оба сошли с ума от противоестественной страсти и потеряли к друг другу доверие, чтобы разумы наши спеклись, и мы поубивали себя! И у него почти получилось, верно, Джон. Я мог слышать твои мысли о себе! Ты заподозрил меня в предательстве! – Шерлок, я… – Что, уже подрастерял яд? – Да, чёрт. Мне жаль, но что я мог подумать? – Эх, Джон. Ведь именно это Чудовище и проделывало со всеми своими жертвами. Именно подобными фокусами оно и уничтожало их морально и эмоционально. Физические забавы с жертвами на их фоне казались невинной прелюдией. Зверь проводил жертв по всем закоулкам постепенного безумия, лишал всякого доверия к людям и даже к самим себе и в апогее пытки подводил к мысли о самоубийстве. Я до сих пор бы не поручился, какие в иллюзорных Чертогах желания были моими, а какие – Чудовища. Поначалу надетый на меня образ представлял собой сплав наших личностей, только позже с переходами на другие уровни сознания я начал освобождаться от влияния Зверя. Я должен был подыграть ему, чтобы он не убил нас на месте, и потому не мог открыто помочь вам. Грэг и Молли смогли вернуться при обрушении слоёв Чертогов, но они были малоинтересны Зверю. Он был увлечён нашей Сделкой, она отлично отвлекла внимание от поиска улик. – Так всё-таки кто из вас двоих был её зачинщиком? – Не знаю, Джон. Признаюсь, что не смогу сейчас отличить, чья это была первоначально идея. Моя голова пылает от одной попытки, совсем как тогда, когда я был одержим. – Я представляю, Шерлок… Моя тоже. – Знаю только, что в каждый этап я добавил по спасительному символу из реальности. Я продолжал Сделку, стараясь вести себя так, чтобы Зверь ничего не заподозрил, чтобы он верил, что всё идёт под его контролем. Я не мог подать ни тебе, ни другим открытый сигнал. – Ты бы мог хоть намекнуть. – А я что делал по-твоему? Ещё при первой встрече я сказал: «Шерлок Холмс в плену своём, среди своих теней и бесов, под бесконечным надзором». И указал на крылатую тень за окном, под чьим надзором был. И потом, я сумел протащить в мнимые Чертоги образы из нашей квартиры, чтобы сделать тебе подсказку. И ведь, теперь тем, как исчезнуть в когтях Зверя, я же крикнул тебе, что не желаю оставлять тебя ему! – Да, всё верно. И ведь я узнал те образы, в конце концов: череп, смайл и скрипку. Только воспринял по-другому. Знаешь, ты порой бываешь прав, когда называешь меня идиотом. Боже, я же хотел тебя убить! – Но ведь передумал. Твоё доверие нас и спасло. – Нет, нас спасла твоя жертвенность. – Ладно, и то и другое. Я рисковал, когда позволил последнему уровню обрушиться таким образом, через смерть, но чувствовал нутром, что это единственный способ выбраться и оттянуть нападение Чудовища. Ему захотелось насладиться последней каплей твоего удивления, когда ты осознаешь весь замысел в реальности. Он был ненасытен. Практически псих, помешанный на своём деле. – Кого-то он мне напоминает. Ладно, согласен, моя шутка жестока, Шерлок. Однако помешательство Зверя оказалось нам на руку – оно его и сгубило. Слушай, Шерлок, я только сейчас понял – ты сказал, «в плену своих бесов». Неужели… ты не был против всего происходящего с нами в глубине души? – А ты? – Я? Разумеется, против. – И я, Джон. – Я даже вспоминаю с содроганием… – Даже вспоминать и не хочется, Джон. – Все эти влажные касания рта… – Отвратительно, Джон. И эта потная обнажённая возня… и неотёсанная дикая пляска… – И бесстыжие видения в зеркалах… – Джон?... – И развратно колыхающееся подо мной море… – Джон?... – И отдающий алкоголем прыткий язык… – Джон?... – Ну что ещё? … – Может, повторим? – О, ГОСПОДИ, ДА!***
Лишь только бурный вечер двух любовников отцвел в постели, Рука заботливо им пожелала объятий мирных сновидений… Рука с бледно-молочной кожей медленно приблизилась к лицу, и пальцы утомлённо потёрли переносицу, скользнув по чуть длинноватому носу с едва заметными веснушками. Затем рука протянулась к лежащему на стеклянном столике мобильному и, изящным жестом подхватив его, поднесла к уху: – Да, господин министр, мы свяжемся с вами по поводу отчёта о прошедшей операции. «R101» успешно справилась с миссией, «Зверь» нейтрализован. Всего доброго, господин министр. Опустив телефон обратно на столик возле графина с бренди, рука Британского Правительства с сожалением протянулась к догоревшим останкам Волшебного Фонаря и с осторожностью убрала со стола ошмётки цилиндров. – Эх, – раздался тихий мелодичный вздох, – долго бы вы бродили вокруг да около, не подозревая о своих чувствах, если бы не моё вмешательство? Сколько же усилий пришлось затратить, какую операцию понадобилось развернуть... Однако теперь, слава королеве, сыщик и бывший воин разобрались в себе.