Когда мигрень, как данность.

Джордж Пирсон вяло шагал с работы в направлении дома. Густой городской смог, буквально поглотивший весь город, неприятным осадком оседал в легких, а затем сразу на душе. Становилось трудно дышать. Видеть. Чувствовать. Пирсон, может быть, и не нашёл бы дорогу до дома, если бы за эти три года, что он работал в офисе обычной торговой компании, не выучил её наизусть. Девятьсот девяносто семь шагов. Дым индустриализма мощным и уверенным потоком вытекал из труб заводов, кирпичными шеями гордо глядящими ввысь и прожигающими, точно сигаретные окурки, в небесах дыры. Таких заводов в районе, где жил Джордж, было множество, отчего небо было похоже на тост с вишнёвым джемом, изъеденным жадными и голодными муравьями: розоватый цвет небу придавало солнце, которое иногда, преимущественно по утрам или вечерам, когда заводы еще не открывались или уже были закрытыми, сонно выглядывало из-за смога, а затем снова пряталось. Всё в таком сером тумане кажется иллюзорным. Даже сама жизнь. В таком сером тумане ты мнишь обман в любом и всяком. Оттого вышеупомянутый Господин Пирсон старался ускорить свой шаг, поддаваясь внутренней панике и желая как можно скорее спрятаться от этого тяготеющего над ним мира за железной и, к счастью, плотно закрывающейся дверью его маленькой квартиры. Перешагнув через порог и закрыв за собой дверь, Пирсон выдохнул. Ему даже показалось, что он заметил сероватый дымок городской повседневности, вышедший из его рта и устремившийся через замочную скважину прочь, обратно во внешний и такой страшный и чужой мир. На тумбочке как обычно лежали две таблетки от головной боли, приготовленные еще с утра. «Черт! Мигрень как данность», - он закинул в себя таблетку одну за другой, при этом испытывая к себе отвращение, от чего поморщился, запил их жадным глотком воды и уселся в кресло, заваленное каким-то старым шмотьем и тряпками. Эта процедура повторялась изо дня в день, из-за чего вся жизнь казалась каким-то глупым дешевым сериалом, каждый раз начинающимся с одной и той же заставки, сопровождающейся соответствующей музыкой соседских криков за стеной, собачьего лая за окном и безустанно капающей воды из уже давно протекающего крана. Пирсон еще немного так посидел, взял в руки газету месячной давности, устало и, скорее, по привычке пробежал глазами по давно прочно засевшим в памяти заголовкам, а затем, отложив газету, встал с кресла, посмотрел на манящую его, хоть и такую неудобную, кровать, дурные мысли (да и вообще мысли всякого формата) пропали, и Пирсон без чувств упал на твердую поверхность серого цвета, которую когда-то можно было назвать матрасом.