Медитация вдохновения

       Лес вокруг становился темнее и гуще, недоверчиво покачивали ветвями старые толстые сосны. Я шел вперед по влажной земле, слыша высоко над моей головой стрекот и свист лесных птиц. Только они видели меня так глубоко в вековой чаще, где рыжеватые болотные травы и папоротники вытеснили обыкновенные лесные цветы. Капал мелкий дождик, словно в поддержку окружающей сырости. Казалось, любой человек заблудился бы здесь и давно пытался разглядеть между ветвей следы своего неудачного маршрута, чтобы только повернуть назад и выбраться из этой топкой, темной глуши. Но я уверенно шел дальше.        Никогда не любил места жизни человека. Города, деревни и поселения - все они угнетали меня бесконечной рутиной. Они не давали свободно вздохнуть и действительно успокоиться. Особенно остро я понимал это, оказываясь в отдалении от людей: в редких походах и случайных экспедициях, куда меня, по рекомендации историка, брали помощником - и оттого мне обыкновенно так не хотелось возвращаться в заключение четырех стен.        Сейчас я был совершенно счастлив, проходя по почти неразличимым тропкам, спрятанным в мелких кустиках брусники. Иногда новую тропинку приходилось прокладывать самому, напрямик, осторожно ступая мимо обманчивых топких болотец, отталкивая низкие черные ветви. Каждый шаг прибавлял мне радости того редкого уединения, о котором я мечтал с тех пор, как вернулся в школу. В будничном шуме, среди сверстников и учителей очень сложно было поймать тот необходимый настрой, который помогал мне писать. Я мог ненадолго раствориться в зелени парков и скверов, но это были совершенно не те чувства, которых я желал. Мотивы не шли, а тем временем я чувствовал, как их не хватает мне. Я мог забыть о них на день-другой, но они приходили снова. Слова искали выхода, но выходить среди людей они не желали.        Я долго терпел и пытался настроиться среди людей, но, в конце концов, пришлось смириться с капризами моего призрачного вдохновения. Лес, сумрачный воздух, смешанный со смоляным и цветочным запахом - вот, что было ему нужно. И в ближайший свой выходной, сообщив лишь дяде, что желаю прогуляться подальше от любопытных глаз, я сложил в небольшой походный мешок то, что могло мне пригодиться в дороге, сел на виндрайдер, и за какие-то десять минут добрался до одного из культовых мест Магикса. Пройдя, никем не замеченный, мимо отдыхающих и медитирующих здесь, мимо величественных монолитов, возвышающихся в каком-то оцепенении, точно замерев во времени, я углубился в лес, который сейчас был для меня большим источником душевной энергии и успокоения, чем гигантские магические валуны, к которым съезжались, чтобы поймать призрачную "энергию космоса". Обойдя молодые сосны, еще редкие, совсем не такие высокие, как в чаще, я обернулся. Люди. Они сидели, негромко переговариваясь в своих маленьких группах, или молча вбирая энергию этого места, значимого для них. К сердцу подошла какая-то странная волна. Я почти с нежностью подумал, что даже они, эти случайные посетители монолита, могут дать мне образы, из которых потом родится что-то большее, чем пара фраз на белой бумаге.        Брусника под моими ногами начала сменяться голубыми фиалками и мигающими тут и там темными глазками-ягодами вороники. Высокие колоски лесных трав задевали мои руки. Легко дышалось; я чувствовал, что готов петь, хотя у меня никогда не было голоса. По стволу ближайшей сосны проползла любопытная белка, но, заметив меня, степенно умыла мордочку и легкими прыжками скрылась. Наконец, заросли кончились, и передо мной раскинулся чистый, "грибной" лес, лишенный густого травяного покрова. Здесь начиналась граница монолита, проложенная несколькими крупными камнями. Дождик уже прошел, но кусты бузины, открывавшие мне путь, были усыпаны крупными каплями. Слегка намочив рукав рубахи, я, как завороженный, ступил на мягкую почву, тут же втоптав несколько мелких шишек.        Меня окружала чистая, волнуемая лишь редкими птичьими трелями тишина. Такая бывает либо ночью, когда все, что составляет оживленную суматоху дня, уходит ко сну, дабы оглашать следующий день новым неумолкающим шумом, либо в лесу, где ни один человек, что случайно оказывается здесь, не в силах нарушать безмятежность природы.        Остро хотелось сесть, но хвоя под моими ногами была мокрой после недавнего дождя, так что пришлось оставить эту соблазнительную мысль. В голове роились тысячи идей для новых строк, жаждущих своего законного оформления на бумаге, но я не спешил предавать ей плоды своего ума.        Мимо, надрывно каркая, серым пятном пронеслась ворона. И снова окружающий меня лес погрузился в трепетную тишину. Я вздохнул и достал свой потрепанный альбом, своего единственного друга и хранителя собственных мыслей, сопровождавшего меня везде. Он сменил уже не одно лицо в виде цветных обложек, не раз переплетался в новые одежды и пополнялся новыми страницами. Открыв его, я записал первую строчку: "Узлы ветвей. Цветы в пять лепестков, И яблонь пьяный аромат цветущий . Но для любого сада - лучший из цветов... "        - Росток капризной юности кипучей, - последнюю строчку я произнес вслух, по привычке. Слова лились на бумагу, строка за строкой, я не замечал уже, что говорю вслух, я только ловил строки и переносил их в альбом. Одну, другую, третью... Я исписал целую страницу, не делая разрыва между совершенно, может быть, разными стихотворениями, мешая между собой мысли о смерти и жизни, юности и увядании, красоте и бездушии. Все это были наброски, этюды, какие я делал и кистью, и пером. Это и было моей медитацией - расслаблением и осмыслением.        Это было так же естественно, как дышать, или записывать потоки моих слов ручкой. Я ловил каждый случайный возглас моего вдохновения, каждую мысль старался обработать так, как она того заслуживала, не жалея никаких сил.        Наконец, полностью опустошенный, я с гордостью взглянул на, казалось бы, испорченный лист. Все эти минутные зарисовки стихотворений когда-нибудь обязательно найдут окончания и продолжения, и неплохо было бы выделить наиболее удачные, подаренные мне истинными порывами. Я читал и перечитывал, и увидел их, строки, рожденные чем-то давно стучащимся изнутри: "Кожа твоя - молоко и корица, Волосы - света лесного лучи. Кто же в тебе должен был возродиться, Чтоб на моем оказаться пути?..        Я улыбался душой, улыбался глазами и, наверняка, выглядел как последний дурак. Кто же пишет такое? Кто изменяет музам и вдохновению, отдаваясь стишкам влюбленного? И тут же отпустил эти мысли. Пусть дурак. Пусть влюбленный. От себя ведь не убежишь, верно? Я снова перечитал. "Кожа твоя - молоко..." Несказанное имя замерло в моей голове.        Солнце стояло высоко и светило вовсю. Откуда-то со стороны монолита послышались шорохи, словно кто-то шел сюда. Я совсем не хотел, чтобы меня видели в состоянии эйфории творчества, это было зрелище не для чужих глаз. Быстро закинув альбом в сумку и спрятав ее за ближайший камень, я сел на него сверху, скрестив ноги, закрыл глаза и прислушался. В школе эта поза позволяла сконцентрироваться в себе и немного прийти в порядок, сейчас же она должна была скрыть следы моего недавнего состояния. А шуршание хвои под ногами становилось все ближе - шли точно сюда. Вдруг шаги остановились. Мне было любопытно, кто же последовал вглубь леса, но глаза я не открывал. И тут будто бы шелест листьев принес мое имя к камню, на котором я сидел.        - Гелия...        Невозможно. Но кровь застучала в голове, руки похолодели, а в мыслях произошел взрыв - я мог уловить только обрывки слов "она", "не может быть" и "что делать". Открывать глаза было страшно - я боялся того, что мне придется сейчас делать. Что делают в таких случаях? Дикая мысль, что мне померещилось, обнадеживала и пугала. Мне стоило больших усилий заставить себя открыть глаза и повернуться в сторону, откуда донесся этот шелест.        Не показалось. В тени зеленых молодых побегов орешника стояла она. Кажется, даже прижимая что-то к груди, а увидев, что я обернулся, выронив. Оказалось, книги... и конверт. Я не видел ничего этого - только ее лицо. "Молоко и корица..." - услужливо подсказала память. На ее щеках - стыдливый румянец, как на картинах позапрошлого столетия, розовые губы открыты в невольном вздохе. И широко распахнутые глаза, в которые я не посмел взглянуть. Я боялся, что в моих глазах она прочтет тот же страх, который так жестоко заставлял ее трепетать.        Все это длилось секунды. Я соскользнул с камня и подошел, чтобы помочь девушке поднять книги, но она уже спешно собрала их. Взгляд мой упал на конверт, чуть отлетевший в сторону. Я наклонился и взял его. Он был украшен большим розовым лотосом, покоящимся на зеленом листе. Я стоял и смотрел на него, забыв, казалось, что она стоит рядом. Мысли путались.        - Подожди!.. - ее тонкий голос вывел меня из задумчивости. Она смотрела не на меня, но на конверт в моих руках с таким видом, словно я держал бомбу. Руки, которыми она судорожно прижимала к груди книги, словно опасаясь, что они снова упадут, мелко дрожали.        - Что-то не так, Флора? - голос не изменил мне, как я боялся. Я смотрел куда-то над ее головой. "Только не встречаться с ней взглядом", - молил я. Я не выдержал бы прямого попадания в свою душу, нет, сломаться нельзя, нельзя потерять своего лица.        - Ничего, - я не чувствовал ее взгляда на себе. Неужели тоже боится? Страшно, должно быть, падать в неизвестность.        - Ничего? - я прищурился и, осмелев, посмотрел ей в лицо. Так и есть, ресницы опущены, взгляд бежит по опавшей хвое мимо. Внутри меня все ликовало - оставалось лишь закрепить если не победу, то уж точно отложенное сражение. - Не так много слов имеют столько оттенков смысла.        "Зачем ты пугаешь ее? Зачем снова холодеют твои руки, а лицо становится непроницаемой маской: от хмурых черных бровей до опущенных уголков рта? Зачем ты опять бежишь от себя, Гелия?"        - Просто... это письмо...        - Твое. Держи.        Я отдал ей конверт, удерживаясь от очередного взгляда на него. "Кто же в тебе должен был возродиться, Чтоб на моем оказаться пути? Неужели ты будешь вечно бежать?" Но, отпустив плотный лист бумаги, я не почувствовал облегчения. Зачем? Почему я опять веду себя, как последний трус?        - Увидимся позже, - почти шепчет она, пряча заветный конверт среди книг, чтобы и самой на него не глядеть. "Скажи. Неужели она думает, что ты не поймешь без слов? Ты же не дурак?"        - Угу, - пробормотал я, отворачиваясь. "Слабак."        Я не видел, как она ушла, потому что когда я, нарочно медленно вытаскивая рюкзак из-за камня, оглянулся, ее уже не было. Я снова сел, но на этот раз в моей голове крутились не строки. Я был рад, что все осталось неразрешенным, запутанным... что будто бы все обошлось. Но также я понимал, как это глупо - снова и снова бояться быть человеком. Особенно рядом с той, которая заставляла меня быть живым вне творческих порывов. Я снова представил ее образ - не тело, волосы, лицо - образ истинной гармонии, зачем-то принявший человеческий облик. Строки стихов снова замелькали в моей голове.        Вдохновения на сегодня было достаточно. Откидывая прочь мысли, я побрел обратно к монолитам, чтобы вернуться в школу и постараться забыться там, в толпе. Впервые я не хотел одиночества, потому что оно обязательно заставило бы снова бранить себя.