Urban legends. Полынь

Тихо спит моя любовь, Закрывает окна на ночь. Дай ему волшебных снов Ветер с неба ровно в полночь. Её губы сухие и потрескавшиеся, но продолжают тихонько напевать колыбельную. Голос немного дрожит, но всё ещё чист. В руках — небольшой свёрток с притихшим младенцем, чьё бледное пухлощёкое личико выражает безмятежность, вечную и, увы, необратимую. Безутешная мать продолжает баюкать холодное тельце, не находя в себе сил принять утрату, в то время как муж её громит квартиру, кричит, сходит с ума, захлёбываясь горем. — Это ты виновата, Цянь, ты! — Его рычание оглушает, а сильные руки трясут её сутулые плечи, словно желая вытрясти из тела душу, уставшую, поникшую. — Почему ты не уследила за ним?! Он не вспоминает о том, что сам давно живёт работой, что сам не согласился помочь. Ничего не вспоминает. В свои неполные тридцать он выглядит демоном, высланным прямёхонько из Ада, чтобы доконать, уничтожить всё, что осталось у Цянь. Остатки любви и былого обожания. — Умолкни, ты его разбудишь, — глухим голосом отвечает она, аккуратно поправляя вокруг детского личика одеялко. — Ты же не любишь, когда он кричит, верно? Мужчина поджимает губы, зло вытирает рукавом снова выступившие слёзы, а после даёт пощёчину на прощание и уходит. О том, что они в разводе, Цянь узнаёт от соседки намного позже. *** Никто не знает, сколько нужно времени на реабилитацию после подобной трагедии. Никто не знает, что нужно говорить в таких случаях. Семья покорно надевает чёрный цвет и избегает разговоров о детях, не желая тревожить свежие раны в молодом сердце. — Дети — маленькие ангелочки, не успевшие согрешить на земле, — тихо рассказывает бабушка Сон, пока её внучка жмётся к морщинистой ладони, по детской привычке ища ласки. — Боженька забирает их обратно к себе, в лучший мир, где невинным душам никогда не будет больно. Цянь прикрывает красные воспалённые глаза и позволяет себе задремать под вкрадчивый старушечий голос. Она хочет верить этим словам, иначе не справится. Бабушка всегда знает лучше, чем кто-либо другой. Спи пока тебе ласковый ветер поет песню, Спи пока тебе звезды шепчут что есть я, Спи пока тебе небо открыло все тайны свои, Спи, спи, спи, спи. Слова колыбельной звучат в ушах тихо, но настойчиво, заставляя покорно принять тяжелый сон. Малыш снова ангелочек. *** — Тао, негодник, иди сюда! — Пожилая повариха строго смотрит на парня, которого знатно заносит влево из-за нескольких ящиков в его руках. Не то чтобы он дохляк, но центр тяжести явно нарушен. — Господи, такому бездарю доверить ничего нельзя! Тао выдыхает через рот, едва слышно посылая адову бабищу обратно к Сатане, после чего растягивает губы в вежливом оскале, усилием воли заставляя себя ответить спокойно. — Я тоже рад Вас видеть, госпожа Чжоу, — пропевает он, заруливая с трудом в узкий проход кухни. Два ящика — один с яблоками, другой с картошкой — не кажутся такими тяжелыми, если таскать по отдельности, но ведь все сегодня куда-то спешат, чёрт возьми! Тао чувствует, как пальцы и предплечья жжёт от напряжения и, стиснув зубы, почти добегает до кладовой. Чувствуя себя героем, он аккуратно ставит ящики наземь, коротко растирает чуть онемевшие смуглые руки, после чего снова идёт к небольшому грузовику — там ждут бидоны с молоком и ещё несколько ящиков и корзин. — Как вас, таких бездельников, рожают? Неужели матери что-то перед родами пьют? Не удивлюсь, если твоя мамаша пила как не в себя! — Тао становится интересно, каким боком он в очередной раз становится козлом отпущения для этой старой больной женщины, у которой и семьи-то нет — муж сбежал от такой сварливой, —, но оставлять так не собирается. — Смотрите, как бы язык не прикусили — вдруг окажется непереносимость собственного яда? — елейным голосом произносит он, подмигивая с озорством, когда бидоны с молоком опускаются в опасной близости со стопой поварихи. — Хорошего Вам дня, госпожа Чжоу. Продолжая растирать болящие руки (это до сих пор удивляет, ведь Тао уже второй год развозит продукты от их магазина по городу — пора бы привыкнуть), он идёт к главному входу, где, обиженно надув щёки, его ждёт малыш Минхуэй — братишка упрямо отказывается заходить в садик, не попрощавшись с любимым геге. Тао закатывает глаза, но это больше для виду: от вида карапуза внутри всё отпускает, и никакие противные тётки не смогут испортить настроение. — Ты почему снова стоишь здесь? А если тебя кто-нибудь украдёт? — Он присаживается на корточки перед ребёнком, не замечая, как мимо них проходят ещё несколько мамочек с малышами — какое ему до них, собственно, дело? К любопытным взглядам он давно привык, но если дети от него первое время шарахались, то некоторые мамы выделялись довольно плотоядными взглядами. Хранительницы очага, ага. — Ты должен был со мной попрощаться. — Минхуэй дует губки и задирает подбородок, глядя куда-то в сторону. Это выглядит так забавно, что Тао не может сдержаться, чтобы не потянуть брата за щёчку, за что справедливо получает полный негодования взгляд. — Скоро увидимся, мелкий, — смеётся Тао, прикрываясь от атаки плюшевым медведем (хорошо, что сегодня он не взял пластмассовый паровозик). Во время этой шуточной потасовки что-то идёт не так: Минхуэя кто-то поднимает на руки, оставляя Тао удивлённо хлопать глазами. — Простите, но детей сейчас нужно собрать всех вместе в игровой. — Молодая женщина широко улыбается, удобнее перехватывая сидящего на её руках шокированного мальчика. — Будем знакомиться с ними. — А Вы кто? — поднимаясь на ровные ноги, спрашивает Тао, чуть склонив голову: что-то есть в этой незнакомке. Не то чтобы красавица, но внешность запоминающаяся. И эта улыбка, нежная и спокойная, добавляет ей очарования. — Новая воспитательница, Сон Цянь. — Она кланяется, насколько это позволяет ей поза малыша. Минхуэй испуганно цепляется за тонкую шею молодой женщины и нечаянно утыкается в основу туго заплетенной косы, правда, почти сразу смущённо отворачивается. — Госпожа Ли ушла на пенсию. — Хуан Цзытао, развозчик продуктов, — неловкий поклон в ответ. Наверное, надо сказать что-то ещё, но он не очень знает, как правильно — уже как-то и отвык, что говорят без вызова в голосе. — Мы пойдём, простите, — лёгкая улыбка и последующее воркование со смущённым Минхуэем на руках. Тао впервые так сильно завидует брату — в конце концов, он давненько не видел здесь молодых сотрудниц — одни только ископаемые согласны работать за такую мизерную плату в их небольшом городке. Дорога до грузовика занимает чуть меньше двадцати секунд по шуршащему гравию, до магазина — не больше четверти часа. Он думает, что обязательно узнает о ней побольше. Но вряд ли Тао мог бы подумать о том, какие масштабы горя есть в чужом прошлом. *** — Кто умеет ещё завязывать шнурочки? Кто поможет мне подготовить группу к прогулке? — Цянь рассматривает детей, напоминающих стайку цыплят, и смеётся с того, как напряженно затихает малышня, не зная, как отвечать на этот вопрос. – Что, никто не умеет? — Я умею, — выступает вперёд Минхуэй, чувствуя, как у него горят кончики ушей от собственной смелости. — Геге недавно научил. — Какой у тебя хороший геге, — Цянь ободряюще улыбается, не ослабляя внимания: детей — десять человек, и каждый норовит заняться своим делом. — Тогда давай ты поможешь девочкам с обувью, а я — мальчикам, идёт? — Мальчик кивает и топает к одногруппницам, которые с интересом наблюдают, как он неловко собирается выполнить миссию, а не завязать узлы из шнурков. Цянь просит присесть малышей на лавочку и ловко справляется с обувью. Она испытывает чувство умиротворения, выполняя столь однообразное действие, ощущая в руках маленькие ступни и цепкие внимательные взгляды. Словно то, что она когда-то упустила, вернулось к ней, только умноженное в стократ. Странная смесь радости и тоски распирает рёбра, отчего рука непроизвольно ложится на грудь. — Вы красивая, — говорит Минхуэй, когда его задание пусть немного криво, но выполнено, а дети становятся по парам у входа, пока воспитательница проверяет, чтобы никого и ничего не забыли. Мальчик плотнее прижимает к себе плюшевого медведя и берётся за руку Цянь, потому что пары ему не хватило. — Я абсолютно согласен, — раздаётся довольный голос со спины. Дети тут же тушуются, и только некоторые из них машут Тао в знак приветствия — определённо, этих он уже успел покатать на своих плечах. Минхуэй возмущённо дует губы, потому что брат обычно забирает его последним, а сейчас пришёл раньше всех, да ещё и не к нему, а к Цянь! Как так вообще можно?! — Мне приятно это слышать, спасибо, — смеётся Цянь, глядя на плохо скрытую обиду Минхуэя. Она ласково треплет его по макушке, приободряя. — Минхуэй, ты, кстати, тоже похож на ангелочка, — заговорщицки подмигивает она мальчику. — Что ж, пойдёмте на улицу? Будем ждать ваших родителей. Минхуэй всё равно уходит самым последним из детского садика, потому что его брат не может заставить себя отойти от новой воспитательницы ни на шаг, с умным видом помалкивая о том, что он ушёл из магазина раньше на полтора часа и завтра ему предстоит выговор — брошенный напарник наверняка его сдаст. Но это ведь завтра, верно? *** В субботу детский садик не работает, что позволяет со спокойной совестью никуда не спешить и не бояться возможных коллапсов из-за собственной невнимательности. Разве что успеть с утреца за свежими овощами, потому что по выходным их завозят едва ли не с рассветом, и уже к девяти никого нет за прилавками. Но потом можно спать дальше. Ну, или забыть о витаминной составляющей питания. Неподалёку от центральных ворот рынка, сразу за рядами, где продают живую птицу, стоят небольшие лавки, заваленные только привезёнными овощами и фруктами. Наверное, в обилие коробок и ящиков можно потеряться, если не быть осторожным. Но и это в субботу не кажется страшным — лишний повод побыть на свежем воздухе подольше. Цянь присаживается у одного из ящиков с краснобокими помидорами, подхватывает один и разглядывает его на солнце — когда-то в детстве она была уверена, что помидор под солнцем могут пожелтеть. Только помидоры всё так же красные, Цянь повзрослела, а привычка на месте. — Вам чем-нибудь помочь? — Цянь улыбается овощу, прежде чем поднять глаза на обладателя уже знакомого голоса: Тао заспанный, с вороньим гнездом на голове, но счастливый до невозможности. — Меня обычно не пускают работать с клиентами — я их пугаю, если верить слухам, - но, надеюсь, в этот раз меня поймут. Мне слишком сложно устоять за прилавком. — Как можно пугаться таких милых юношей? — с лёгкой улыбкой спрашивает Цянь, возвращая помидор на место. Она замечает скрытое озорство в тёмных глазах, которое, должно быть, не должно быть присуще человеку с такой агрессивной внешностью. Но оно есть, и всё первое впечатление разлетается в пух и прах — перед ней стоит великовозрастный ребёнок, который совсем не жаждет жить одной сплошной рутиной и бесконечными ссорами. — Потому что я похож на злого духа, — фыркает Тао, неряшливо зачёсывая пятерней волосы назад. Он коротко смеётся, пока поправляет на себе затасканную футболку. — В последний раз мне заявили, что мои предки были цыгане. Придумают же. -Травят? — Цянь обеспокоено укладывает свою ладонь на смуглое плечо. — Отчаянно пытаются, но пока плохо получается, — подмигивает Тао, после чего отбирает у Цянь корзинку. — Но вернёмся к делу: чего Ваша душа желает? — Моя душа желает, чтобы ко мне обращались на «ты», если рядом нет моих воспитанников, — ещё один короткий смешок. — А ещё неплохо было бы килограмм помидоров, лука и отборных бобов. — Обслужим по высшему разряду, и доставку на дом организуем. — Тао присаживается у ящика с помидорами, точными движениями выбирая спелые и сочные, но почти сразу останавливается, чувствуя на себе изучающий взгляд. — Или доставку на дом ещё рано? — Если доставка не ночная, то почему бы и нет? — Цянь легонько толкает парня в плечо, который в утроенным усердием подбирает ей овощи. Детей нужно поощрять, даже если эти «дети» выше тебя на целую голову. — Где здесь можно раздобыть полынь? Мои запасы закончились, а у меня она почти как лекарство от всех болезней. — Полынь горькая и совсем невкусная. — Тао даже морщится так, словно только что вспомнил вкус отвара из полыни. — Но отыскать её можно у бабули через ряд отсюда — у неё огромный список трав и специй имеется. Цянь кивает и уходит за последним предметом собственных покупок, который, судя по заинтересованному взгляду в спину, понадобится ей совсем скоро. *** — Я первый её нашёл! — Минхуэй сжимает небольшие кулачки и топает ножками. — Цянь моя! Тао в первую секунду даже не понимает, что происходит, и почему младший брат сходит с ума, но когда осознаёт, то начинает хохотать, да так сильно, что уже через минуту болит живот, а в уголках глаз собираются слёзы. У Минхуэя задета мужская гордость, и он стремится отомстить геге за такое отвратительное поведение, начав от всей души лупить того по ногам, животу — куда дотянется. Кулачки у него пусть и маленькие, но прилетают туда, куда надо маленькому мальчику. Тао ойкает, когда в тренированном теле всё же находят слабые места и подхватывает сердитого братца на руки. — Мин-Мин, тебе Цянь может быть только сестричкой, но никак не твоей женщиной, договорились? — Тао щёлкает мальчонку по носу и перехватывает удобнее. — Так нечестно! Она на меня раньше внимание обратила, чем на тебя! — Минхуэй дует щёки. — Я вырасту и женюсь на ней! — Когда тебе будет хотя бы двадцать, то Цянь исполнится сорок четыре, — заговорщицки шепчет Тао, наблюдая как распахиваются в ужасе детские глаза. — Она ж совсем старая будет! — суфлёрским шепотом шепчет изумлённый Минхуэй. — То-то же, так что Цянь — моя женщина, — подмигивает Тао, отпуская брата играть дальше. Тот щурит глаза с долей подозрительности, но уже через секунду убегает к остальной детворе играть в догонялки. — Моя. — Тао сам не верит, что он смеет это признать, но щекочущее чувство внутри восхитительно. Он делает глоток чая, заваренный ещё с утра, но благополучно давится горьковатой остывшей жидкостью, но это не может убить в нём тот восторг, вдохновляющий на всякие глупости. Это немного странная реакция двадцатидвухлетнего парня на обычный поцелуй, но вполне нормальная для влюблённого по уши. За последние несколько недель частые встречи украдкой ли, в рабочее время ли, на полноценном свидании ли заставляют Тао как-то по-новому себя ощущать. Он старается быть лучше, не опаздывать нигде и даже пробует наладить контакт с окружающими, снова. Совсем не хочется, чтобы Цянь, которая только переехала в их город, пострадала только по вине чужого необоснованного мнения. (Драки за нелицеприятные слова в сторону Цянь уже были, но Тао с видом рыцаря не считает это чем-то плохим — он же отстаивал её честь, верно?) — Будешь витать в облаках — в гости ко мне не попадёшь, — шепчет в самое ухо вернувшаяся после встречи Цянь, отчего Тао вздрагивает и весело смеётся секундой позже. Он легонько дёргает её за длинную косу и тянет к себе, чтобы не убежала. — Мне нравится, когда у тебя распущенные волосы, — негромко говорит Тао, подцепляя пальцами кончик вплетённой ленты. — Ты у меня в принципе распущенный мальчик, — бормочет Цянь, отодвигаясь на безопасное расстояние: не хватало ещё, чтобы ещё сплетней пустили о развратных воспитательницах на публике. — Идём? Тао щурит глаза, но кивает и кричит матери, вышедшей во двор, что он ушёл, а Минхуэй у дерева со сливами. В этот день Тао впервые ночует у Цянь. *** Цянь негромко рассказывает сказку, проходя между кроватками и поправляя одеяла. Малыши ворочаются, перешептываются и сдавленно смеются, стоит только воспитательнице отойти подальше. Эта сонная возня (как бы дети не брыкались, а в сон их клонит) потихоньку успокаивается под всё такой же тихий голос Цянь, вещающей о непослушных осьминожках. Сказка выдумана на ходу, но трущим слипающиеся глаза малышам нравится. Цянь присаживается в кресло недалеко от выхода и рассматривает небольшую общую спальню с её светло-голубыми стенами и белыми шторами на высоких окнах. На стульчиках у кроваток аккуратно, насколько это возможно ожидать от детей, сложена одежда, в то время, как мальчики и девочки спят в пёстрых пижамах, всем своим видом демонстрируя полное удовлетворение своей жизнью. Но только вот Цянь считает иначе, словно ощущая, что сказка детства останется позади значительно раньше, чем рассчитывает каждый из этих маленьких людей. — Давать детям жизнь, не спрашивая, хотят ли они этого. — Цянь устало трёт переносицу и снова оглядывается. — А потом оставлять их здесь мучиться, ждать своей участи. Как несправедливо лишать выбора. С тихим скрипом она поднимается с кресла и собирает стаканы с недопитым молоком, которое дети обычно пьют перед сном — надо всё убрать, а затем сходить проверить самых маленьких. Хотя, вроде, не кричат. Цянь чуть морщится, когда несёт поднос с посудой на кухню: недомогание и тянущая боль внизу живота напоминают ей о том, что на неё претендуют, причём претендуют так, что оставили ещё одну жизнь в её чреве. И эта связь будоражит и пугает одновременно. Цянь наперёд жалко Тао. Она задумчиво разглядывает пустые стаканы, которые тут же принимается мыть повариха, и думает, что дети могли бы остаться и без проблем взрослой жизни, насыщенной тоннами несправедливости, ненависти и злости. Стоит им только немного помочь. Жить ради любви? В любовь верят только дети, и Тао тому пример. *** — Я беременна, — поглаживая совсем ещё плоский живот, говорит Цянь, когда Тао снова неторопливо её раздевает в небольшой спальне. Его руки застывают на округлых плечах, обжигая прикосновением, и это немного пугает. Цянь мысленно готовится даже к ударам — в прошлом уже доводилось испытывать на себе тяжесть мужской руки не в лучшем смысле этого слова. Она чуть ёжится, нагая и беззащитная, напряжённая из-за неизвестности. Но Тао падает перед ней на колени, как перед божеством и ласково касается губами её живота, словно от любого неверного прикосновения что-то во Вселенной треснет и произойдёт Разлом во всеми демонами наружу. — Это лучшее, что я слышал за последнее время, — урчит Тао довольным котом, поглаживая бархатистую кожу. — Тогда… ты выйдешь за меня? Мы вместе всего тридцать пять дней, но я готов быть рядом ещё тридцать пять веков рядом, только соглашайся. Цянь тихо смеётся с абсурдности: они оба нагие недалеко от постели, Тао сыплет цифрами, в которых уверен больше, чем она, потому что сентиментальности не хватает, и её сделали наречённой за долю секунду. — Я обязательно подумаю, — отвечает она, сползая на ковёр к горячему Тао, у чьей груди хочется греться этим апрельским вечером. *** Полынь и правда горькая. *** Тао смотрит на неё неверяще, закрывает и открывает рот, не в состоянии выдать и слова. Кажется, в какой-то момент он задыхается, хотя его никто не душит. Снаружи. Внутри же всё узлом заворачивается от чудовищной новости. Он грузно падает в кресло и беспомощно смотрит на Цянь. По смуглым скулам текут слёзы, но мышцы лица словно застыли, не кривятся, и только лишь излом бровей говорит об отчаянии. Как быть дальше? Как исправить? — Это ужасно, — наконец выдыхает он задушено, протягивая руки к молодой женщине, прося подойти к нему, желая поддержать её. И Цянь покорно идёт в эти дрожащие объятья, позволяя обвить себя за талию крепкими руками и вжаться лицом в живот, в котором больше не цветёт ещё одна жизнь. Её пальцы зарываются в смоляные вихри, гладят загривок и, в конце концов, опускаются на широкие плечи. Цянь кажется, что к ней прижимается ещё одно дитя, и она обязана иссушить его слёзы, позаботиться. Разбредутся по домам Все тревоги все печали Я тебя в обиду никому не отдам Не тревожь свой сон ночами — Мы справимся, — ласково шепчет она, даже с каким-то благоговением вспоминая кровавые пятна на простынях, когда случился выкидыш. — А малыш… Он в лучшем мире, где не больно. Наш маленький ангелочек, — на последнем слове её голос вздрагивает, и Цянь прикрывает глаза, стараясь унять истерику, нарастающую в груди. Тао целует её живот сквозь ткань, жмётся ближе и обещает, что-то обещает тому существу, которому не суждено родиться. Цянь не препятствует. *** Цянь почти не разговаривает несколько дней подряд. Она молча выполняет свою работу, и дети, чувствуя её состояние, покорно ведут себя тише воды ниже травы. Она продолжает начитывать им сказки, заботиться на прогулке и изредка просит рассказать о своей семье, сопоставляя после слова детей с собственными наблюдениями. Показательная картинка «нормальности» стирается, стоит увидеть уставшие и/или раздраженные лица родителей, вернувшихся за своими детьми в детский сад. Хотя бывают случаи, когда Цянь приходилось кого-то из малышей вести к себе домой, оставив предварительно записку, где искать ребёнка задержавшемуся родителю. И с каждым минутой в ней зреет понимание, что решение, некогда абсурдное, кажется едва ли не самым правильным, истинным. Детям просто нужно немного помочь, чтобы им не было больно. — Мин-Мин, поможешь мне с молоком? — Цянь гладит мальчика по голове, когда тот с готовностью кивает и широко улыбается: дух соперничества в нём не успокаивается, даже если он почти уступил свою воспитательницу брату. — Тогда позови, пожалуйста, остальных. Попьёте и сразу по кроватям. Мальчик убегает, а Цянь, взяв несколько бутылочек и заперев дверь в игральный зал, идёт к грудничкам, с которыми обычно до обеда возится няня (после двух часов малышей забирают обратно домой), поить тёплым молоком. Фактически младенцы пьют с неохотой, но режим питания нарушать нельзя, и в течение пары минут по комнате разносятся причмокивания с редким хныканьем местами перерастающий в болезненный плачь. Ещё через пятнадцать минут удовлетворённая наступившей тишиной Цянь аккуратно укладывает малышей, поправляя пелёночки вокруг них и одеялка, и разглядывает украдкой безмятежные личики. В спальне она находит детей постарше, которые лежат, кто где: кто-то наполовину сполз с кроватки, кто-то — недалеко от кресла, на котором обычно сидит Цянь, когда дежурит, а у самого порога с широко распахнутыми глазами лежит Минхуэй, который до последнего был исполнительным мальчиком, раз пытался выбраться отсюда и предупредить. — Надеюсь, крысиный яд не очень сильно вас мучил, — шепчет Цянь, принимаясь укладывать деток в кроватки, словно ничего не произошло. И, наверное, зайди сейчас кто в спальню, и мысли бы не возникло, что лежащие в своих постелях дети не способны засмеяться или расстроенно заплакать. Цянь удовлетворённо усаживается в кресло и привычно поёт для детей колыбельную. Тихо спит моя любовь, Закрывает окна на ночь. Дай ему волшебных снов Ветер с неба ровно в полночь. Спи пока тебе ласковый ветер поет песню, Спи пока тебе звезды шепчут что есть я, Спи пока тебе небо открыло все тайны свои, Спи, спи, спи, спи. *** О случившемся узнают почти сразу: повариха, заждавшись стаканы, сама пошла проверять, всё ли в порядке. Едва ли не впервые вредная женщина испытала ужас, когда осознала, что ни один из младенцев не дышит. Уже через полчаса в детском садике объявляется полиция, скорая помощь и кто-то из родителей, кто успел так быстро сориентироваться по первому же звонку. Тао прибегает одним из первых, совершенно забив на то, что бросил открытый магазин на произвол судьбы. Он просто не может поверить, что в один миг лишился всего. В помещение не пускают, но Тао упрям и силён, чтобы позволить себе пропихнуться вперёд и тут же пожалеть об этом: из детской спальни выносят Минхуэя, а сразу за ним выходит Цянь с каким-то благоговением глядя на уже безвольное тело мальчика. Тао чувствует, как его сгибает пополам от этой картины, а в груди болит так, что и врагу не пожелаешь. — Зачем? — шепчет он одними губами, чувствуя, как рыдания наступают ему на горло, рыдания, в которых мешается отчаяние, боль и истерика. Воздух отказывается поступать в лёгкие. Это так больно: обжигает внутренности, скручивает все нервы в узел, а ты сам никак не можешь предотвратить. Ощущение бессилия и потери давят на некогда сильные плечи, заставляя ссутулиться и из последних сил смотреть на ужасные последствия поступка любимой женщины. Цянь останавливается в опасной близости от Тао, отстранённо улыбается ему и гладит по щеке. — Все маленькие ангелы вернулись на небо. Теперь они вместе с нашим, правда, здорово? — Тао не хочет ничего понимать, не хочет помнить то, что видит сейчас. Его жизнь рушится, начиная с основания. Ничего больше не осталось. *** — Говорят, он здесь и повесился, не смог пережить утраты и предательства. — Мальчишка кутается в куртку и кивает на заброшенное после того случая здание детского сада. Февраль холодный и тёмный месяц, но в четырнадцать хочется казаться бесстрашным и всемогущим, что даже злачные места больше привлекают любопытство, чем внушают страх. И детская площадка перед заброшенным садиком самое оно, когда на улице темнеет. — А как же его мать? Слабак, — фыркает другой мальчик, подтягивая воротник куртки до носа. — Не знаю — я слышал только эту часть истории, — пожимает плечами первый, после чего напрягается всем телом, слыша посторонний звук. — Знаешь, там кто-то есть, — он указывает в сторону второго этажа садика, на окна которого падает тень деревьев. И эти почти живые силуэты создают впечатление, что за стеклом кто-то есть. — Не пугай, — отмахивается его собеседник, но когда тихий детский смех повторяется, а за ним слышится обрывок детской считалочки, оба мальчишки, не сговариваясь, уносятся прочь, как можно дальше от проклятого детского сада, похоронившего в себе тринадцать детских невинных душ. Разбредутся по домам Все тревоги все печали Я тебя в обиду никому не отдам Не тревожь свой сон ночами Все ангелочки вернулись на небо.