Сказка о Кружевном Бельишке

— Итак, жила-была девушка по имени Кружевное Бельишко, — вкрадчиво начинает зеленоглазый, медленно расстегивая лифчик. — Которого она вскоре лишилась… — Еще одна Санта-Барбара с интригами и героями из нашей реальности? — брюнетка понимает, что дальнейшее сопротивление глупо и бесполезно, однако против строптивой натуры не пойдешь — надо поломаться хотя бы для приличия. Но когда Такуми прикусывает кожу на шее возле яремной ямочки, из горла вырывается полукрик, а натура начинает проповедовать совсем другое — желание. — Нет, это небольшая сказка, в ней всего два героя. Ты и я. Кружевное чёрное белье — такое открытое, просвечивающее, до жути эротичное — действует на блондина точно красная тряпка на быка. Шелк, так приятно ласкающий кожу, срабатывает лучше всякого афродизиака. Длинные крепкие пальцы чуть не вырывают металлическую застежку, почти срывая ткань со столь желанного в эту минуту тела.  Мисаки хватает мужа за плечи, стягивая с него рубашку и прижимая к себе, чтобы страстно впиться в губы — похоть дурманит и застилает глаза. Обнаженные полушария груди соприкасаются с прохладным торсом — резкий контраст заставляет женщину податься вперед. Соски соприкасаются, и от ударившей в мозг крови приходится зажмуриваться и прикусывать нижнюю губу до слез. Но неожиданная волна дикого экстаза тут же проходит, стоит Такуми приподнять корпус тела и, обхватив лицо Мисы ладонями и запустив пальцы в смоляные волосы, продолжить ее целовать: по-французски, со всей зверской нежностью, со всей ласковой жестокостью. Прижать ее руки, чтобы не сопротивлялась, и аккуратно, точно смакуя, коснуться кончиком языка соска. Он всегда задерживается, пока не дождется со стороны Мисаки томного «ах!», и только потом переходит к более активным действиям. Это похоже на рисование тушью, когда, чтобы получить различные линии, приходится умело крутить кисточку. Где-то припадать губами, оставляя слегка болезненные засосы, в другом месте прикусить и тут же зализать ранку; особо чувствительных точек следует касаться и проводить по ним самым кончиком. Настоящая каллиграфия требует особого мастерства, чтобы достичь наилучшего эффекта. Пока эйфория будоражит Мисаки мозг и сознание, Такуми снимает с себя остатки одежды вместе с нижним бельём. Подцепив кружевные трусики жены зубами, блондин медленно стягивает их и, наконец, тоже отбрасывает в сторону. Теперь они оба обнаженные, но Такуми не спешит к самому главному. Этот процесс — слишком большое искусство, чтобы спешить. Сегодня все будет медленнее; он будет растягивать эту приятную истому, медленно проводя холодными кончиками пальцев по чувствительным точкам, случайно и не очень касаясь эрогенных зон. Мучая Мисаки, сильнее раздувая пламя желания. Мучая себя; терпишь дольше — получишь больше. Брюнетка где-то в области безумия; хочется плакать, ибо более терпеть эту пытку она не в силах. Стоны перемешиваются с всхлипами, и в образовавшейся тишине, когда блондин легко касается губами низа живота, раздается тихое: «Такуми». Всё. Крышу мужчины можно выносить вперед ногами. Все точно разом пробуждается в Усуи, переворачивается и подпрыгивает; кровь ударяет в голову и начинает играть там совершенно сумасшедшую симфонию. Резкое движение — Миса громко вскрикивает, и ему в удовольствие этот крик; в голове скользит мысль«Кричи, Мисаки, кричи!». Он принимает эти крики, стоны, малейшие звуки с ее губ также, как тело брюнетки принимает блондина в себя. С великим наслаждением. Крик только выходит из губ Мисаки и уже оказывается где-то внутри Такуми, вибрируя в районе солнечного сплетения, вливаясь в горло дорогим виски. Стройные ножки брюнетки скрещиваются на талии мужчины, тем самым углубляя проникновение, а ноготки впиваются в лопатки. Усуи не привыкать; он рычит больше от удовольствия, чем от боли, неразборчиво целуя Мису в шею, точно опьяненный. — Моя, — шепчет блондин, кусая Мисаки за мочку уха, не сбавляя темпа движений.  В комнате становится слишком жарко: воздух точно плавится под накалом их страсти. С каждым толчком — грубым, мощным, расставляющим все точки над «I» — из опухших от поцелуев губ судорожно вырываются стоны. Мисаки подстраивается под Такуми, двигаясь с ним в одном темпе; она чувствует его, каждой клеточкой тела, каждым нервом ощущая его в себе. Ее вторая половина, с которой она стала одним целым.  — Такуми! — брюнетка задыхается от переполняющих эмоций; умопомрачительный полустон-полукрик выходит хрипло, надрывно. Блондин ускоряет темп, с силой сдавливая женские плечи — обидно, наутро появятся синяки, но об этом сейчас никто не задумывается. — Такуми! — крики становятся громче: они оба близки к концу, как бы не хотелось его оттянуть. Вся тяжесть, скопившаяся на душе, вот-вот готова прорвать тонкую пленку, вылететь из самой глубины организма легким воздушным шариком. И почему-то так страшно улететь вместе с ним, что приходится что есть силы сжимать сбившуюся ткань уже ослабевшими пальцами. Третий громкий выкрик в темноту ночи — на долю секунды Мисаки кажется, что ее сердце остановилось. Новый удар органа разбивает мир на миллион разноцветных осколков, рассыпающихся звездочками в ее душе. Немыслимый фейерверк высшего блаженства заставляет женщину податься вперед, прогнувшись, а затем рухнуть обратно на мокрые от пота простыни. Такуми опирается на локти, нависая над брюнеткой, и тяжело дышит, опаляя дыханием резко остывшую кожу. Выйдя из Мисы, он ложится рядом на бок, прижимая любимую к себе и стараясь восстановить дыхание. Каждой клеточкой кожи блондин чувствует все еще испытываемый ею мощный оргазм, мелкой быстрой дрожью прыгающий по ослабевшему телу. Он сам все еще не может прийти в себя: сердце бьется неестественно быстро, напрочь отказываясь восстанавливать привычный темп, а на щеках полыхает румянец. Да, давно у них не было такого чувственного секса. — Я уже говорила тебе, что ты — лучший сказочник на свете? — шепчет Мисаки, утыкаясь носом в шею Такуми. Тот улыбается — сейчас не та ситуация, чтобы отпускать какое-нибудь ехидство — и ничего не отвечает, вместо слов легко целуя любимую женщину в висок. — Мне следует рассказывать тебе такие сказки почаще, — также тихо говорит блондин, прежде чем покрепче сжать Мису в своих объятиях и погрузиться в сон. *** — Доброе утро, — потирая сонные глазки, проговорил Рин, зайдя на кухню, где сейчас находились мать с отцом. Такуми, оторвавшись от чашки кофе, улыбнулся и, подозвав сына, посадил его к себе на колени: «Доброе. Как спалось?» — Отлично, правда, печально, что я сказку почти не помню, мне очень жаль, хотя я помню несколько самых ярких моментов, — увидев заинтересованность на лице папы, мальчик, усмехнувшись, подставил пальчик к щеке и задумался. — Ну, я помню, что-то типа криков «Не надо, разбудим его», потом «Я вхожу», дальше про какое-то кружевное бельишко говорилось, а потом в моей голове какие-то долгие и протяжные стоны. Дальнейшая реакция его родителей была для парнишки непредсказуема: мама почему-то стала шастать рукой по кухонной столешнице, а папа вздрогнул и, переместив сына на пол, поднялся со стула. Когда ладонь матери соприкоснулась со сковородой, мужчина, улыбнувшись, быстрым шагом ушел с кухни: «Я ушел, пока-пока!» — Ты у меня отгребешь, Усуи Такуми! — прокричала Мисаки, швыряя предмет для готовки, но увы, сковорода встретила лишь дверь. Сегодня они обязательно расскажут друг другу сказку на ночь еще раз…