Пока смерть не разлучит нас

Это просто еще один вечер, не более того. Погас огонь в камине, и в его черной пасти вспыхивали лишь красные огоньки на медленно остывающих углях. За окном опять шел дождь, как и всю неделю до этого — осень вступила в свои права резко, но вполне ожидаемо, и теперь Скинград тонул в пелене нескончаемых ливней. Правда сейчас дождь скорее моросил, тихо монотонно постукивая в витражное окно. Простыня пахла духами и немного — разложением. Вся комната пропиталась смесью этих запахов. Духи должны были перебить второй, но, сколько бы их не лили, мерзкий душок все равно был ощутим. Впрочем, Бэлл привык к этому запаху за те несколько месяцев, пока жил здесь. Он забросил все — артефактологию, которая была делом всей его жизни, задания Ордена, подарившего ему ту силу, в которой он так отчаянно нуждался, когда погиб Мартин. Бэллфегор любил его по-детски эгоистичной любовью, любил за одно единственное проявление расчетливости и жестокости, любил за саму идею влюбленности в него, за то, что тот восхищался босмером и поддавался на все любовные уловки. Бэлл любил Мартина за то, что тот полюбил его. Но это мало объясняло то, что сейчас, после долгих месяцев со дня смерти Императора и всеобщего траура по нему, Бэллфегор лежал, прижавшись щекой к мраморно-холодному плечу мертвого и смертельно уставшего от этого Мартина. …Это был порыв, продиктованный нежеланием проигрывать и обидой на дуру-судьбу, которая пыталась расстроить его планы. И, возможно, немного той верой в собственную влюбленность, которая свойственна молодым и не слишком рассудительным людям. Но после смерти Мартина Бэлл загорелся желанием овладеть некромантией не только ради запретных знаний, которые могли помочь создать новый вид артефактов. И не для того, чтобы обрести бессмертие самому. Он хотел научиться возвращать людей из мертвых. Вернее, ему нужно было вернуть всего одного человека… Банально. Бэлл не любил банальности, но в этот раз — единственный, как убеждал себя он, — босмер решил про это забыть. И когда Бэллфегор, млея от собственной мощи и от предвкушения долгожданной встречи, шагнул навстречу восставшему из мертвых, он совсем не ожидал, что Мартин скажет не: «Здравствуй, любимый» или еще какую-нибудь романтическую возвышенную чушь, принятую говорить совершившим подвиг во имя любви, а отшатнется от него, воскликнув: «Зачем?». В одном этом слове был и шок, и разочарование, и ужас, и отчаяние. А потом были споры, яростные крики до хрипоты, просьбы отпустить и упокоить вновь, потому что «мертвым нет места в мире живых», и — приказы, которые не позволяли Мартину уйти из его дома. Император слушался, он не мог иначе. И было множество вечеров, тихих, меланхоличных. Таких, как сегодня. Это все больше и больше попахивало катастрофой вселенского масштаба. Конечно, учитывая тот факт, что Бэлл искренне считал себя пупом вселенной. Любовь мертвого императора постепенно превращалась в ненависть, а босмер все больше начинал зависеть от Мартина, и его детская влюбленность становилась чем-то более сильным и настоящим. И обреченным, в первую очередь. — Ты меня еще любишь? — тихо спросил новоявленный некромант, едва ли не впервые ощущая неуверенность в этом простом вопросе. Император промолчал, лишь обняв его крепче. Он не говорил уже несколько дней, замкнувшись в себе, сдавшись и больше не умоляя себя отпустить. И хотя впервые за эти дни Мартин обнял некроманта, холодные руки не приносили ни успокоения, ни нежности, вселяя в мага страх перед будущим. Так и не дождавшись ответа, Бэлл вздохнул и прошептал в пустоту, не обращаясь ни к кому, но с тайным желанием услышать хоть что-то хорошее. — Чем все это закончится? — Все будет хорошо, — неожиданно ответил Мартин, прервав молчание. — И я тебя никогда не оставлю, — с грустной иронией добавил он, прижавшись на мгновение оледеневшими губами ко лбу босмера. — И будешь со мной, пока смерть не разлучит нас, — тихо закончил Бэллфегор, уткнувшись взглядом в пустой и темный потолок. Тяжело и болезненно приходило осознание, что однажды, возможно, совсем скоро, ему придется отпустить Мартина. И Бэллу захотелось сказать, что ничего больше хорошо не будет, но он промолчал, провожая мрачными предчувствиями еще один закончившийся вечер.