Воспоминание

В желтом мареве полудня тонет шмелиный звон. Летнее небо смотрит на нас янтарным глазом. Хмурюсь недовольно — мои темные волосы притягивают июльскую жару словно магнитом, а она лишь смеется и прячет веснушчатый нос под дырявой соломенной шляпой. Колокольчики ее смеха вспугнули кузнечиков, и во внезапной душистой тишине я слышу лишь биение своего сердца и шелест травы у нас над головой. Кошусь лениво на старую шляпку, что скрывает от меня пряди ее волос цвета сосновой смолы. Солнце щедро разбросало искры по светлым локонам, и кажется вдруг, что слева от меня течет смоляная река. Я щурюсь, наслаждаясь нежданной иллюзией, но она вдруг встряхивает головой, приподнимается на локте, и, смешно морща нос, глядит на меня. — Жарко. В нескольких ярдах от нас — обрыв. Если не испугаться и прыгнуть, а потом еще немножко проплыть вниз — можно коснуться рукою волнистого песка на дне реки. Из-под неуклюже растопыренных пальцев смешно брызнут крошечные рыбки, а если повезет, то можно найти на дне коричневую овальную раковину-моллюска. А еще, если прыгнуть не раз и не два, песок на дне превратится в перламутровый шторм. Если немного подождать, то она тоже нырнет следом, и тогда в бежевом мороке вязких песчинок можно отыскать кончики ее пальцев, поймать их, словно самую редкую драгоценность, и так, держась с нею за руки, всплыть на поверхность. Но сегодня слишком жарко, и вся затея с пробежками и прыжками в воду кажется слишком утомительной. Хочется плыть ленивой рыбой, и чтобы волны гладили спину и щекотали живот. Хочется просто плыть и плыть, чувствуя плавниками ее узкие плавники и прохладный бок. Идем к реке, касаясь друг друга локтями. Острые травинки колют босые ступни, а от отблесков солнца на поверхности реки невольно слезятся глаза. Подойдя к воде, отвожу в сторону взгляд и смотрю, как она осторожно трогает прибрежные волны запыленным пальчиком левой ноги. Теплая. Какая же она теплая. — Кто быстрее на тот берег? Миг — и она, словно обернувшись розовой форелью, юрко ныряет в реку. Узкие ладони ловко рассекают быстрое течение, а белый сарафан, который она так и не скинула на берегу, становится похож на тонкую рыбью чешую. — Догоняй! — слышится уже в нескольких метрах от меня. Медлю всего одно мгновение, чтобы еще раз полюбоваться ее тонким силуэтом. А потом, сбросив рубашку, ныряю и плыву за ней. В ушах звенит от ее звонкого смеха и плеска воды. Оказывается, догнать ее сегодня очень просто. Другой берег уже не манит, и мы, развернувшись, плывем вдвоем вдоль одинаково-желтого берега, и в этой долгожданной прохладной монотонности есть еще непонятная мне, тайная отрада. Кажется, что даже если пройдут десятки лет, я буду помнить и этот полдень, и этот ее смех, и речку, в которой ощущаешь себя свободной рыбой. ...Вечереет. Мы накупались и лежим уже на другом берегу реки. Голову кружит от густого аромата нагретой земли и цветущего клевера. — Северус. Правда, так будет всегда? Нам всего по четырнадцать, и так легко поверить, что так, действительно, будет. Перед нами распахнуто безоблачное небо и целая жизнь. Будущее кажется картой с миллионами дорог, а наши с ней судьбы, кажется, кто-то уже переплел красной нитью. — Правда, Лили, — отвечаю я. Я и правда в это верю. * * * Надо мной склонился ее сын. Где-то на краю мутнеющего зрения маячит друг ее сына и девочка, которая так похожа на нее. Холодно, и под спиной жесткие камни, и руки уже такие слабые, что отодвинуться от непрогретой стены просто не получается. Просто уже не получится. Я так много раз слышал, что перед смертью перед глазами проходит вся жизнь. А мне, по неизвестной причине, опять кажется, что мне четырнадцать, и над головою немыслимо палит июльское солнце, и она хитро косит на меня глазами из-под своей соломенной шляпки. Голову кружит от жары и тяжелого запаха клевера, а она тянет ко мне руку и улыбается так, как улыбалась лишь в то лето. — Догоняй! Я шагаю по теплой траве, и с каждым шагом во мне остается все меньше боли и жесткого холода. Она улыбается и ждет меня, и я — кажется, впервые за почти два десятка лет — тоже улыбаюсь. Ей.