Легенды не будут забыты

Он смотрит вдаль, туда, где буревестники кружат над островом, кричат, будто плачущие и смеющиеся одновременно дети. Он смотрит на расплывающийся от тумана горизонт, где пар заслоняет своей жгучей солью закат, сияющий огнем. Первые звезды созвездий зажигаются в высоком безразмерном небе, указывают путь морякам: путешественникам и первооткрывателям, торговцам и охотникам, военным и пиратам. На небе ни облачка, а между тем наглые большие белоснежные птицы вспархивают с песчаных берегов одинокого острова, кричат беспокойно, будто переругиваются, и летят совсем низко над морем. Старый кок, натиравший палубу до блеска, замирает, глядит на низкие волны, что лижут животы буревестникам, свистит весело: – Конец хорошей погодке-то, а! Хмурый матрос, шедший в каюту, толкает того в плечо и смотрит исподлобья: – Ну, теперь конечно. Черт возьми, ты так насвищешь нам шторм, старик. Но вовсе не удивительно, что кок позабыл о давнишнем морском суеверии, а когда-то дружная команда переругивается, будто и не плавали долгие годы вместе. Не погода сделала их такими, но капитан, жажда наживы и сама пиратская жизнь вкупе с беспокойными птицами и заходящим солнцем. Семь месяцев назад Эдвард Кенуэй потерял хорошего друга, легенду и лучшего человека в Нассау, однако и обрел кое-что. *** "В мире без золота нам бы поклонялись", – тихо говорит Тэтч из ночных кошмаров, смотрит пронзительно, а в следующую секунду оказывается насаженным на клинок офицера, и Эдвард в испуге отступает на шаг. Он смотрит с какой-то лихорадочной надеждой и замечает, как Черная Борода силится сказать что-то еще. А в следующий момент тяжелый удар врезается в грудь, и Кенуэй падает в иссиня-красную от огня воду, вскрикивает и подскакивает в постели. В тот день он был пьян без рома, хотя поспешно это исправил, а где-то в груди ныло, и пират очень сомневался, что только от удара тяжелым офицерским сапогом. Когда из гущи сражения удалось выбраться, Эдвард поручил Аде плыть, куда тот посчитает нужным, и ушел к себе в каюту. Голова кружилась, тело ныло, и капитан опустился прямо на пол в компании с бутылкой. От усталости, пропущенных ударов и уколов палашами, боли и шока он тут же отключился. Как было бы хорошо, если бы это был такой обморок, когда тонешь в расслабляющей тьме и освобождаешься от нужды видеть сны. Было бы лучше, даже если бы это были привычные кошмары, странные видения с белоголовыми птицами, орлами, кажется, полетами и голосами вокруг и нигде. Но Эдвард сидел у потрескивающего костра со старыми друзьями, жарил рыбу, пахнущую родным морем, и живые глаза напротив горели тем уютным пламенем, когда мир в зрачках темнеет от сонного спокойствия, а тело приятно покалывает, и кажется, что ты где-то вне, около, что ты просто наблюдаешь со стороны. Он и сам чувствовал это. От костра шел жар, что было весьма кстати такой прохладной ночью. Друзья спорили о чем-то пылко, вели разговорчики не для дамского слуха, хохотали, и ром выплескивался понемногу из бутылок, что пираты держали уже некрепко. Эдвард сидел где-то в стороне, потому что бревна на всех решительно не хватало, но вот Вэйн попрощался со всеми грубо и ушел, и тогда Кенуэй увидел прямо перед собой руку. Он резко вскинул голову – движения были неловкими и, пожалуй, слишком быстрыми, как бывает, когда выпил лишнего, – и, покачиваясь, уставился вверх. Тэтч улыбался тепло, сейчас, когда никто не смотрит, можно, и Эдвард скользнул по ладони без перчатки пальцами, взялся осторожно за запястье и поднялся, поддерживаемый Тэтчем, с места. – Что ты сидишь как не родной? – расхохотался Тэтч, потащил за собой, к друзьям, и усадил на бревно, примостился совсем рядом. Эдвард смеялся со всеми, кричал что-то, но сам был как в тумане. Он понял вдруг, что дом-то тут, не хочет он ни в какую Англию, пусть даже пэром провозгласят, это не для него. Его семья – эти люди, неотесанные грубые пираты, жестокие убийцы, но верные друзья. С пьяной нежностью он посмотрел на Тэтча, но все, что дозволено здесь и сейчас – чокнуться со стеклянным тихим звоном горлышками бутылок и пить, пить и не думать ни о чем. Кенуэй открыл глаза медленно и поморщился болезненно. Он не сразу понял, где находится, когда и, главное, почему. А когда память медленно неохотно возвратилась, тот взвыл от боли и разочарования, закричал, будто это его проткнули насквозь, да так оно, похоже, и было. Перед глазами плыло, а одежда так и не просохла и неприятно липла к телу. Эдвард нащупал в кармане что-то размокшее и аккуратно вытащил. Карта с размытыми очертаниями островов в имущество Кенуэя раньше явно не входила. Он вспомнил, как Тэтч быстро сунул ему в карман какой-то клочок бумаги перед самым абордажем, сказал, что объяснит потом, а у Эдварда не было ни времени, ни желания расспрашивать друга. Он осмотрел промокшую бумагу, поднялся даже, расстелил на столе и наклонился, изучая. Самая обыкновенная карта, знакомые острова, проливы и форты. Почерк грубый, буквы толстые и подскакивают, кляксы кое-где. А потом Эдвард понял, что не кляксы это вовсе, а какие-то пометки старого Тэтча, аккуратные маленькие звездочки в море, все как одна, а где-то в углу другая, та больше и обведена неуверенным быстрым движением. Она была намечена последней, поэтому чернила так расплылись, будто кто-то рукой растер. Быть может, об этом хотел рассказать Черная Борода? Незаконченное дело? Сокровища? Пещера старого злобного духа? Эдвард ухмыльнулся, чувствуя, что это еще не конец, старый пират оставил пару загадок после себя. *** Все последующие месяцы Эдвард выуживал информацию любыми доступными способами, снаряжал «Галку», готовился к отбытию. Плыть – а он твердо решил это делать – надо было далеко, края им неизведанны, а судя по ответам всех расспрошенных, земли те были крайне туманны во всех смыслах. Никто точно не знал, что там находится, но каждый говорил, что не стоит туда лезть, что потом не сбежишь, не выберешься, и это подогревало любопытство Эдварда еще больше. В перерывах между сбором хоть какой-то информации, ночью, а иногда и днем, Кенуэй напивался вусмерть, травил неизменные захватывающие байки о Черной Бороде, и матросы предпочитали не поправлять капитана, когда он говорил о друге так, будто тот жив и скоро несомненно к ним присоединится, рассмеется пьяно и будет довольно поддакивать Эдварду, поправлять кое-где, мол, нет, дружище, не преуменьшай мои заслуги. Хотя несколько раз его все-таки одергивали, напоминали, что Тэтч мертв, но тогда Эдвард так страшно ругался и уверял, что это только миф, скрылся старый морской волк, выжил, что же с ним может случиться, что теперь какого-нибудь недотепу, полезшего со своим "Дык, он же давно мерт..." затыкали, пихали локтями в бока, а то и вовсе выпроваживали из таверны. Кенуэй пытался забыться и другим ранее излюбленным способом, но как-то не шло, то ли танцовщицы на этих паршивых островках были нехороши собой, то ли усталость всему виной, но у Эдварда либо ничего не получалось, либо утром, когда солнце еще даже не окрасило горизонт в зеленые тона, он уходил с омерзением от очередной женщины и долго плавал в холодной от ночного мрака и прилива воде, охотился или продолжал работать. Вскоре сборы закончились, а "Галка" была полностью снаряжена. *** Ночь перед отплытием была душная и влажная даже для жаркого климата Большого Инагуа, а небо прозрачнее волн, лениво накатывавшихся на песок. Отлив должен был начаться только под утро, и Эдвард стоял на палубе один, смотрел в черную воду, в звезды, в небо и впервые за все время сборов, с того самого момента, как он развернул на столе промокшую карту, Кенуэй задумался, а не обман ли это. После криков отчаяния, соленой воды в легких, взрывов сражения и нескольких бутылок плохого рома все, что он хотел, – забыться, найти стимул жить дальше без лучшего друга, дьявола во плоти, несдержанного, грубого, легендарного. Только сейчас, когда Эдвард задумался, он понял, как восхищался Черной Бородой, несмотря на безумство его идей, жестокость. Он один из немногих, кто остался с Кенуэем до конца, и, вне всяких сомнений, он никогда бы не предал, как многие другие. Эта взаимная преданность, восхищение, редкие, но теплые дружеские встречи значили для Эда намного больше, чем он мог представить, и теперь, когда после долгих недель работы на неизвестность у него появилось свободное время, он понял, что чувства эти намного глубже, чем они представляли. Хотя кто знает, что думал себе Тэтч. Но навалившееся вдруг ниоткуда понимание прижимало к палубе, сдавливало легкие, и Кенуэй чувствовал себя задыхающимся на дне океана, как тогда, при поиске лекарств для их маленького пиратского государства. Эдвард отчаянно нуждался в глотке воздуха, но некому уже скинуть ему спасительную бочку. Ночь только начиналась, даже звезды еще не все зажглись. Он ушел в каюту в надежде хоть немного отдохнуть перед отплытием. *** Пороховой дым разъедает глаза, но Кенуэй никак не может отступить. Он перепрыгивает на борт вражеского судна, рубит направо и налево, а где-то глубоко в сознании он помнит, что случится дальше. И Эдвард бежит к Черной Бороде, о, сколько раз он пытался что-то изменить хотя бы во сне! Но все повторяется вновь. Пират не висит тряпичной куклой, как обычно случается с остальными, он стойко цепляется за жизнь, и на этот раз Эдвард успевает прочесть по ухмыляющимся губам: "Еще увидимся". В следующую секунду он вскакивает с постели и оседает обратно. Он не верит в мифы, не хочет знать ничего о вещих снах, но пугающее предчувствие заставляет сердце биться сильнее. *** И вот они здесь, почти вплотную к размытому пятну на карте. Эдвард предупредил матросов, что они гоняются за неизвестностью, может, ему вообще только почудилась пометка в этой расплывшейся кляксе, но, возможно, здесь есть нечто крайне ценное, что-то, что непременно охраняют, неспроста ведь Черная Борода отдал карту именно ему. А может, он предвидел?.. Впрочем, все эти размышления все равно ничего не дадут. Туман клубится над самым морем, поднимающиеся волны рвут его, а буревестники кричат и летят все дальше. "Галка" плывет совсем медленно, будто крадучись, и оттого матросам становится не по себе. Корабль замечают, кажется, все разом, кричат испуганно, орут, что он утянет их на дно. Рваные паруса висят грязными лохмотьями, корабль будто бы полупрозрачный, но Кенуэй лишь крепче сжимает в руках штурвал, командует быстро и громко, и от такой уверенности и хладнокровия матросы тоже успокаиваются, легко палят из пушек, мортир и фальконетов. Они не замечают усталости в голосе своего капитана, им невдомек, что он готов потопить здесь "Галку" да и умереть тоже, но это к лучшему. Корабль легко кружится вокруг устрашающей призрачной громадины, подбивает ее и, наконец, вцепляется острыми когтями абордажных крюков. Эдвард перепрыгивает на другую палубу, всаживает клинки в тела врагов, и те оказываются вполне материальными. Настоящая кровь заливает палубу, и хоть команда "Галки" сильна, Эдвард чувствует, будто что-то такое он уже переживал, что-то неправильное, необъяснимое. И тогда его взгляд упирается во вражеского капитана. Кенуэй замирает и пропускает несколько ударов противника, а потом срывается с места, орет не своим голосом: – Тэтч! Дьявол тебя побери, что ты тут забыл? И тот оборачивается, смотрит удивленно, а потом все понимает. Он ухмыляется довольно: "А ты быстрее, чем я ожидал". Он набирает воздух в грудь, орет, чтобы прекратили сражение, и то ли туман тому виной, то ли бурлящая кровь, но останавливаются не все и не сразу, и прежде чем Эдвард успевает понять, почему лицо этого сукина сына так исказилось, острое лезвие проходит в нем где-то сквозь печень, а в глазах темнеет. Тэтч смотрит удивленно, испуганно, разгневанно, и выражения сменяются на его лице со скоростью света. Он подбегает к Эдварду, подхватывает и не дает упасть, орет еще раз, чтобы все заткнулись и прекратили абордаж, стреляет для верности в воздух, а потом еще раз – в ногу, тому, кто посмел ослушаться приказа, и из-за кого Кенуэй теперь лежит здесь. Тэтч поддерживает друга за плечи, а потом аккуратно уносит на руках к себе в каюту, кладет на постель, ничего, что кровь, белье можно сменить. Он проводит грубой ладонью по золотистым, на удивление не спутанным, но перепачканным в порохе волосам, и те скользят между его пальцев. На следующее утро у Тэтча синяки под глазами и усталая улыбка, а матрос, думавший, что обойдется простреленным бедром, висит на рее. Когда Черная Борода заходит к себе в каюту, Эдвард швыряет в него пустую бутылку, и та с дребезгом разбивается о стену. Он кричит, кидается чем попало, и Тэтч думает, что ничем приятель не отличается от женщины, невелика потеря. Когда Кенуэй немного приходит в себя, он позволяет обнять себя крепко и неловко хлопает друга по плечу. Позже, изрядно напившись, Тэтч рассказывает истории о новых приключениях, а потом тихо и как бы невзначай добавляет, что Эдварду уж точно понравилась бы та жаркая битва, и без него было как-то даже скучно. На что Кенуэй прислоняется плечом к плечу, шепчет грубые пьяные признания, впрочем, они оба и так все это знают. *** Когда Эдвард все-таки решается задать волнующий так долго вопрос, Тэтч хохочет: – Мы легенды, друг. Пока мы живы в памяти людей, мы будем живы и здесь. Не очень-то легко все это понять, но я и не старался. У нас есть отличное судно, команда и наши жизни, что ж еще надо? И Эдвард соглашается, добавляя, правда, что было бы неплохо заиметь еще несколько ящиков рома.