Наваждение

Я кошусь на спящего внизу Тензо, стараясь поудобнее устроиться на ветке, после чего стягиваю маску, выуживая из кармана сигарету, предусмотрительно одолженную ранее у Шикамару, который сейчас отсиживает своё ночное дежурство на другом конце этой маленькой рощицы, где мы сегодня остановились. Миссия впереди ждёт пусть и долгая, но неопасная, и это позволяет нам троим расслабиться и подумать. Тлеющий уголёк мерцает в темноте, а я, расслабленный и — позор на мою голову — совершенно не готовый к неожиданностям, слишком поздно замечаю, что что-то не так. Воздух прямо перед моим лицом идёт рябью, и рука в перчатке, появившаяся совершенно из ниоткуда, выхватывает сигарету у меня буквально изо рта, заставив подскочить на месте. Я выхватываю кунай, окликнув Тензо по имени и надеясь, что с Шикамару всё в порядке, но от необычного гостя — если так можно назвать руку без хозяина — не остаётся и следа. Мой товарищ по команде, тем не менее, в мгновение ока оказывается рядом со мной, готовый к тому, чтобы вступить в поединок с неизвестным ему соперником, и я в который раз мысленно хвалю его за умение быстро реагировать. Если бы реальная угроза всё ещё существовала, эта способность сослужила бы Тензо хорошую службу, но либо мои чувства меня подводят, либо ничего опасного нас и вправду не ждёт. Остаётся лишь похлопать парня по плечу, с улыбкой сообщив, что это была учебная тревога, и отправить его спать. За пару часов до рассвета он заступает на караул, а я не могу заснуть потому, что мне известно: тревога не была ложной, но поднимать её всё-таки не стоило — никому ничего не грозило, по крайней мере сегодня. Разве что моей сигарете. Я просыпаюсь, тяжело дыша, и прикладываю руку к груди, где предательски быстро стучит сердце. По моему лицу ручейками стекает пот, и я устало тру глаза, стараясь успокоиться. Подобные сны не преследовали меня уже много лет, а теперь вернулись — возможно, от безделья. Я устало опускаю ноги на холодный деревянный пол — будто и не спал вовсе! — и плетусь к раковине, умывая лицо и, скорее машинально, чем осознанно, подставляя правую руку под струю воды. Я знаю, что эту кровь мне никогда не смыть, но ещё тяжелее дела обстоят с кровью Обито, которая на меня даже не попала. Тем не менее, я знаю, что это я виноват в его смерти. Это я оказался не в том месте и не в то время, это я заставил его пожертвовать собой, это я не смог его спасти. Это я не сумел выполнить данного обещания, и именно из-за меня его подарок не послужил своей основной цели. Я предал его. Перед глазами встаёт его лицо, наполовину скрытое гигантским валуном, который предназначался мне, и я тяжело вздыхаю. Просто вспомнить эту картину — дело одно, но я запрещаю себе думать о том, что всегда заставляет предательские слёзы наворачиваться на глаза. Запрещаю и, тем не менее, думаю. Думаю о том, как он улыбался, как говорил, что всё в порядке, как произносил её — и моё — имя. Думаю и кусаю губы, потому что не думал об этом уже долгое время, а теперь все эти превратности судьбы снова кажутся мне до ужаса несправедливыми. И Рин, и Обито были младше, чем Наруто, Саске и Сакура сейчас — и всё же им пришлось расстаться с их жизнями потому, что я не справился. Я снова умываюсь и возвращаюсь в постель, закрывая глаза, как вдруг слышу какой-то шорох прямо над собой. Резко распахивая глаза, я готовлюсь встретить ночного гостя, но вижу перед собой Обито. Но не того Обито, что обычно является ко мне во снах, а другого — повзрослевшего, если не сказать постаревшего, с покрытой жуткими шрамами правой половиной лица и единственным оставшимся Шаринганом, который светится красным в полумраке комнаты. Нереальность происходящего накрывает с головой, и я зажмуриваюсь, считая про себя до десяти, а когда открываю глаза, видения и след простыл. На утро я замечаю, что с полки пропала фотография команды Минато-сенсея. Обито становится моим наваждением. Я вижу его повсюду – именно таким, а не каким-то другим, и видения кажутся слишком реальными, чтобы быть просто образами давно умершего человека. Я не могу понять, с чего я взял, что он выглядел бы именно так. Я стараюсь не спать, а, проваливаясь в сон, наутро всякий раз обнаруживаю пропажу какой-то из своих вещей. Моё помешательство достигает своего пика, когда я не могу с уверенностью сказать, сплю я или нет, а производительность на миссиях ухудшается в разы. «У тебя всё в порядке, Какаши?» — интересуется Пятая, а я утвердительно киваю в ответ, хоть мне и кажется, что за окном мелькает теперь уже до боли знакомый серовато-синий плащ. «У Вас всё хорошо, Какаши-сенсей?» — спрашивает меня Хината, которую отправляют со мной на очередную миссию, и я стараюсь убедить её, что я в норме, после чего провожу очередную бессонную ночь у костра. «Давай наперегонки до Леса Смерти?» — предлагает Гай, а я с усталой улыбкой отказываюсь, признаваясь: я не в порядке. Вчера я видел Обито. Сегодня я видел Обито. Завтра я тоже, скорее всего, увижу Обито. Обито со мной не разговаривает. Он молчит, глядя мне в глаза или просто появляясь в поле зрения; иногда, когда мне всё-таки удаётся задремать, я просыпаюсь от того, что чьи-то руки обнимают меня со спины. Я прошу сенсоров из АНБУ понаблюдать за окрестностями на предмет приближения кого-то с незнакомой чакрой, но до самого утра оцепленный периметр никто не пересекает, а Обито снова приходит ко мне, и я окончательно убеждаюсь в том, что сошёл с ума. Я пытаюсь с ним говорить. Он никогда не задерживается надолго, так что это нельзя называть даже полноценными монологами. Но я продолжаю говорить, надеясь, что он меня услышит. «Почему ты меня преследуешь?» «Я провинился перед тобой». «Ты меня ненавидишь?» «Разговаривать с самим собой так глупо». «Ты хочешь, чтобы я умер?» «Я хочу, чтобы я умер, но мне пока ещё есть, что защищать». Во время одной из таких односторонних бесед меня застаёт Сакура, зашедшая меня проведать, а на следующий день я узнаю, что Цунаде-сама даёт мне отпуск. Я отказываюсь, потому что знаю, что в таком состоянии от безделья станет только хуже, но она непреклонна, и мне приходится сдаться. Одиночество мне противопоказано. Не занятый ничем, я увязаю в безвременье, отчего дни становятся какими-то серыми и однообразными, да ещё и, как назло, над Конохой уже с неделю висят свинцовые тучи, а в окно и по крыше изредка начинает барабанить дождь. Приближается мой День Рождения, но осень, кажется, пришла в Скрытый Лист раньше положенного. Вещей пропадает всё больше, и уж этому я никак не могу найти объяснения: я ведь не мог забыть, что куда-то дел их сам. Или мог? Я уже ни в чём не уверен. Я решаю поговорить об этом с первым попавшимся человеком, и в Ичираку натыкаюсь на Ируку. Он слушает меня внимательно, но настороженно, и на его лице явственно читается волнение, но я слишком устал, чтобы реагировать и что-то объяснять. Я просто хочу, чтобы меня если не поняли, то просто выслушали, и сейчас Умино как раз тот, кто может мне помочь хотя бы с этим. Ирука не перебивает, а потом делает осторожное предположение, которое я прокручиваю в голове несколькими часами позднее, вновь лёжа в своей постели и сверля глазами потолок. А что, если чувство вины замучило меня настолько, что я намеренно заставляю себя искать какие-то доказательства того, что Обито может быть жив? В конце концов, после того, что с ним случилось, не выживают. Ни один ирьёнин, даже самый лучший, не справился бы с подобными ранениями, а надеяться на чудо в нашем жестоком мире, где дети умирают просто потому, что были недостаточно сильны, глупо. Я засыпаю, а, когда просыпаюсь, вижу над собой не потолок своей комнаты, а беспросветную темноту бездны, в которой каким-то неведомым образом ощущается движение, и именно это шевеление казалось бы однородной и абсолютно однотонной массы, которая кажется не простой дырой в пустоту, а чем-то вещественным, создаёт гнетущую атмосферу, которая только усиливается, когда я приподнимаюсь, опираясь на локти, и вижу простирающиеся во все стороны серые кубы всех форм и размеров, которые, подобно гротескному мёртвому лесу, точно растут откуда-то снизу. На поверхности того, на котором я расположился, раскиданы мои пропавшие вещи, и я, поднимаясь на ноги, усмехаюсь тому, как занятно работает подсознание: пропажу некоторых из вещей, что находятся здесь, я осознал только сейчас, но где-то на задворках своей головы, оказывается, уже давным-давно заметил их отсутствие. Тут и кунай, что подарил мне Минато-сенсей, который я хранил в нижнем ящике рабочего стола, и какие-то свитки, и даже некоторые вещи, которые я забрал из домов Обито и Рин, когда, наконец, смог заставить себя туда войти. Я присаживаюсь на корточки возле школьного фотоальбома своей старой подруги, но вдруг мощный удар, прилетевший мне в спину, буквально сбивает меня с ног, и я навзничь валюсь на пол – или на потолок? В этом месте понятие пространства, как я понял, очень и очень относительно. Переворачиваясь на спину и приподнимаясь, я вижу лицо, что издевательски преследовало меня последние месяцы, и обессиленно валюсь обратно. Теперь я абсолютно уверен в том, что это сон, пусть удар и показался мне достаточно ощутимым. — Здравствуй, Обито, — приветствую его я в очередной раз, даже не надеясь на ответ, но он, как ни странно, не исчезает в то же мгновение, а даже награждает меня кривой усмешкой и кивком головы. — Какаши, — выдыхает он, и я не узнаю его голос: хриплый и низкий, он будто бы принадлежит видавшему виды старику. – Успел я тебе надоесть, верно? Я молчу, а потом меня прорывает – так же, как прорывает всякий раз, когда я начинаю говорить с пустотой, только в этот раз Обито здесь, Обито слушает, Обито близко и кажется почти осязаемым. Я говорю всё то же самое, что говорил самому себе, задаю те же самые вопросы, надеясь, что он ответит, после чего тяну к нему руку в тщетной попытке дотронуться – и попытка, к моему удивлению, оказывается совсем не тщетной. Я кончиками пальцев касаюсь его правого локтя и удивляюсь тому, что ощущаю: это больше похоже на хорошо отполированное дерево, чем на кожу, но руку я не отдёргиваю. Во сне нечего бояться, а у меня, наконец, появилась возможность поговорить с тем, о ком я вспоминал каждый день на протяжении многих лет. Только недавно я смог найти тех, ради кого снова захочу жить, а до этого я существовал – не ради себя, а ради тех, кого уже не вернуть. Я нёс волю Обито через года, вкладывая его мировоззрение в головы своих юных учеников, а теперь он здесь, рядом, живой, пусть и совсем нереальный. И этого достаточно, чтобы в груди предательски закололо, а горло будто бы сдавила чья-то невидимая рука. Но я продолжаю говорить, продолжаю рассказывать ему обо всём подряд: о команде номер семь, об Орочимару, о катастрофе в квартале его клана и о предательстве Итачи, в которое я до сих пор не мог поверить, о нападении на Коноху и о смерти Минато-сенсея, о своих переживаниях, мечтах, желаниях и о том, как я страдал и как винил себя, как пытался смыть кровь Рин со своих рук – и, собственно, о том, что Рин умерла. Говорить об этом с ним тяжело, но я знаю, что так надо; возможно, это мой первый шаг на пути к тому, чтобы простить самого себя. Может, так будет проще – может, пусть лучше моё помешательство винит меня во всех смертных грехах, а я, наконец, избавлюсь от этой ноши. Обито слушает и не перебивает меня, а когда я, совершенно обессиленный, заканчиваю свою тираду, которая длилась не то несколько часов, не то всего пару минут, закрываю глаза, моего лица касается его рука, стягивающая с меня маску. Не знаю, чего я жду, но явно не того, что мои губы с каким-то яростным отчаянием накрывают чужие в целомудренном, но долгом поцелуе, от которого мои глаза широко распахиваются, встречаясь взглядом с Обито, который держит меня за волосы, а, отстранившись, что-то бормочет себе под нос. Я молчу, не понимая, что всё это значит, а он косится на меня и снова одаривает всё той же кривой усмешкой – и куда только подевалась его солнечная, жизнерадостная улыбка, которая меня так раздражала в своё время и за которую я теперь так привязался к Наруто? — Не обессудь, — почти что шёпотом говорит он и, вцепившись пальцами мне в волосы, изо всех сил прикладывает меня головой о поверхность серого куба, на котором я лежу. В последние мгновения я успеваю заметить, что странное место вокруг нас подёргивается уже знакомой мне рябью, а из темноты проступают очертания моей комнаты.