Утром солнце погасло

Ludovico Einaudi - nuvole bianche – [LowSlow]

      Утром солнце погасло. Никто не ожидал, что всё произойдёт так внезапно. По всем законам физики — невозможно, но оно погасло. Без предупреждений, в одно мгновение. Погасло, как гаснут перегоревшие лампочки — на «раз, два», и небо стало чёрной смолой, капающей на мир, словно расплавленный абажур. Планета Земля в кромешной темноте стала походить на большого майского жука, накрытого жестяной банкой. Темнота отсекала шансы на спасение, но тёплый, ещё нагретый солнцем жук отчаянно скоблил стенки банки, словно не понимая, что это конец. С людьми почти так же. Кому-то понадобилось несколько минут, чтобы понять, что произошло, кому-то больше, были те, кто не верил до сих пор. Мир застали врасплох, нокаутировали и уложили на лопатки. Его лишили света, оставили в темноте, обесточили. Словно первые капли дождя, обрушившиеся на муравейник, темнота принесла с собой хаос, и люди, такие крошечные и ничтожные с высоты облаков, стали походить на тех самых муравьёв.       Суета. Шум. Паника.       Атомным электростанциям пришлось как следует поднапрячься. У каждого в доме теперь работал телевизор. Новости, новости… Одно и то же, одни и те же по всем каналам. Абсурд: «Солнце погасло». «Сегодня утром солнце погасло» — со всех сторон. Кто-то наивно надеялся на то, что это шутка мирового масштаба, кто-то молчаливо ждал продолжения, кто-то рассчитывал, что всё это — дурной сон в душную летнюю ночь. Кто-то метался из стороны в сторону, не зная, за что хвататься, кто-то молился. Кто-то плакал… Таких было большинство. В Сеуле в целях экономии энергии отключили рекламные вывески и табло, зажгли фонари. В мало освещенных районах можно было встретить людей с карманными фонариками. Какая ирония, любой мог поклясться, что, покупая тот самый фонарик, он и не думал, что однажды в нём действительно будет необходимость. В магазинах стоял ажиотаж, с полок скупали всё. В больнице медсёстры и врачи тряслись над слабыми сердцем пациентами. В психиатрических же заново сходили с ума, поставляли новых клиентов. Пессимисты твердили о том, что это конец света и ничто иное. Оптимисты говорили, что всё наладится, но губы всё равно дрожали.       Ханбин оптимистом не был, поэтому, когда всё началось, для себя он решил сразу, что смысла с дикими воплями бегать и скупать продукты в ближайших супермаркетах нет никакого. Смысла успокаивать других тоже нет. Всё равно никто никого не слушал. Даже самые близкие самых близких, не говоря уже о чужих. Да и никого очень близкого у Ханбина не было. Поэтому он закрылся в квартире и, усевшись на подоконник, стал наблюдать за шумящим мегаполисом. Где-то на фоне остался работающий телевизор и бесконечные новости, все словно под копирку. Дышать было сложно, и немного тряслись руки, но внешнее полное спокойствие — вот, что было самое страшное. Ханбин ещё не понял, но ему уже можно было приносить цветы на могилу своей психике. Её летальный исход подтвердил бы любой психиатр. Лето уже не казалось таким, как вчера: искрящимся радостью, вязким и жарким. Мерзлявый Ханбин умел чувствовать кожей даже малейшие перепады температуры. Сейчас на три градуса ниже. Ему даже на термометр смотреть не нужно, чтобы быть уверенным. Ещё в детстве врачи объясняли: кровяное давление слишком низкое, и «отопление» в его организме вечно «отключено».       Вечное лето внутри холодного мальчика Ким Ханбина.       Вечное и ни капли не согревающее. Когда руки совсем замёрзли, парень второпях полез в шкаф и, особо не выбирая, натянул на себя первый попавшийся свитер, но, пораскинув мозгами, тут же надел поверх широкую толстовку, простую, серую, но тёплую. Не очень-то удобно, и было бы смешно, если бы не было так холодно. Покрыв самого себя матом за то, что за всю свою сознательную, самостоятельную и взрослую жизнь он даже не думал о покупке обогревателя, Ханбин поставил чайник. Вишнёвые волосы, наэлектризованные и сожженные, всё никак не хотели слушаться. Во рту чувствовался привкус метала от искусанных губ. Ноги словно ватные, и пломбир вместо крови. В окно кухни светил одинокий фонарь, разбавляя темноту и лишь изредка меняя яркость. Нестабильность напряжения. Чайник медленно нагревался. Планета медленно остывала. Ханбин понимал, что конец близок. Даже календарь похудеть не успеет, как всё закончится. Скорее всего, сегодня. Страшно. Что же дальше? Эта пустая кухня, фонарь за окном, никак не закипающий чайник... Это всё? Неужели это последнее, что он увидит в своей жизни? Неужели всё закончится в темноте и полном одиночестве, в запертой, совершенно пустой квартире?       — Так не должно быть, — слова, произнесённые не своим голосом под аккомпанемент беспокойного голоса репортёра в телевизоре. Да. Так быть не должно. «А как должно? — вертелось в голове. — Как должно быть?» Ханбин стиснул зубы, честно размышляя о том, кого он хочет видеть в последние часы своей жизни. За 18 лет он нажил себе много знакомых и друзей, приятелей и подруг, но кого он действительно хочет видеть сейчас? Ханбин закрыл глаза, и ответ пришёл к нему ярким образом человека, о котором он бы ни за что не подумал, если бы вопрос «кого ты хочешь видеть в последний день своей жизни?» задали всего пару дней назад, чисто риторически.       Парень, живущий в соседнем доме.       Ханбин ненавидел его всем своим просторным и открытым для любви сердцем. Ну никак Дживон не хотел входить в открытые его двери. Он ненавидел Ханбина так же сильно, как и Ханбин его. Ким Дживон, ну кто бы мог подумать. Между ними вражда на уровне флюидов. Просто так совпало, что на первом в его жизни баттле в Сеульском андеграунд-клубе Ханбина поставили против парня по кличке Бобби. Один на один. Просто вышла ничья, а победители не уступают и уж тем более не делят трон с кем попало. Гордые оба — оттуда и пошло. Просто нелепость. Когда неделю спустя они вышли каждый из своих дверей подъезда и столкнулись взглядами, это тоже была нелепость. Соседние дома, один напротив другого. Такая вот ирония.       Сбитые костяшки пальцев друг о друга, подставы, вечная ничья, как проклятье. Влюблённость в одну и ту же девушку. Ли Хаи вообще-то Дживону не очень-то нравилась. Он просто включил соперника, когда узнал, что в неё был влюблен Ханбин. Войны длились около полугода: они назначали стрелки, дрались так, что однажды Ханбин загремел в больницу, а Бобби все аптекари района знали в лицо. Они дарили Хаи подарки и просили прийти на их реп-баттлы, ставили её перед выбором. Девушка металась меж двух огней долго, а когда выбор наконец был сделан в пользу Ханбина, и Бобби ушёл на задний план, весь интерес парня вдруг пропал. Ухаживать за Ли Хаи ему вмиг стало совсем не интересно, и не было больше трепета в груди, как было раньше. Чувств и правда не осталось. Они расстались спустя неделю после того, как начали встречаться. Такая вот нелепая череда совпадений. Совпадение и теперь. Он хотел видеть Ким Дживона прямо сейчас. Ханбину не верилось, но не было времени на то, чтобы убеждать себя в обратном, поэтому он рванул в коридор обуваться, поливая себя самыми чёрными словами. Выбегая из квартиры, он хлопнул дверью так сильно, что домашний термометр на стене съехал в сторону. Жаль, полоска ртути сползла на три деления ниже не от этого. Через пять минут чайник выдыхал пар, но снять его с плиты было некому. Владелец квартиры, тяжело дыша, тем временем подбегал к дверям соседнего дома. Уже внутри, поднимаясь по лестнице, а не на лифте, в темноте Ханбин слышал, как сердце стучит где-то в горле, всё чаще и чаще с каждым лестничным пролётом. Холодными пальцами, на ощупь по перилам рука скользила вверх. Расширенные зрачки. Девятый этаж. Последние ступеньки выжали последние силы.       На нужной лестничной клетке стало страшнее. Секунду посомневавшись, Ханбин протянул руку вперёд, замершими пальцами нащупав звонок, едва видный в темноте. Аварийные прожекторы мегаполиса едва-едва дотягивали до верхушек домов. Дверь открылась буквально через пару секунд, выпуская на лестничную площадку тонну искусственного света. Ханбин не успел закончить матерное предложение, как на пороге нарисовался темноволосый юноша, весь какой-то несуразный, растрёпанный и глупо растерянный, он удивлённо рассматривал человека за порогом своей квартиры. Ханбин же его почти не видел, щурясь из-за яркого света, бьющего в глаза.       — Ты?.. — сорвалось с губ Дживона тихо, едва он понял, кто перед ним.       — Я. И больше ничего. Молчаливая пауза затянулась, подчёркивая отсутствие мыслей в голове жирной чертой. На улице тем временем погода испортилась. Поднялся ветер, по карнизам забарабанили крупные капли дождя. Конец Света. Но у Ханбина был свой собственный Армагеддон, и развивался он здесь и сейчас.       — Чёрт, — потерев глаза рукой и наконец оборвав молчание, усмехнулся младший. — Не знаю, что нашло на меня. Забей. Я ухожу. Ощущая себя полным кретином, Ханбин уже развернулся, сжимая кулаки от злости на самого себя, но его остановила сильная рука, заставляя обернуться. В первый раз Дживон использовал свою хватку не для того, чтобы принести Ханбину боль.       — Не уходи, раз пришёл, — видно было, что слова даются парню с огромным трудом. — Останься. Ханбин не верил своим ушам. Дживон сделал шаг назад, утянув за собой в наполненное светом помещение, и закрыл дверь за их спинами, вновь возвращая подъезду кромешную темноту.       — Почему так светло? – осторожно спросил младший. Бобби почему-то всё ещё держал его за запястье.       — Какая разница? — небрежно ответил он, не сводя серьёзного взгляда с Ким Ханбина.       — Да никакая. Просто мне кажется, я нашел того, кто вырубил солнце. Весь его свет в твоей квартире, — речь Ханбина всегда больше походила на ворчание, как и сейчас. Он, взглядом убегая от глаз Бобби, про себя умолял не задавать ему лишних вопросов.       — Как ты умудряешься шутить в такой ситуации? Дживон давно заметил, что Ханбин спокоен всегда. Уравновешенный и холодный. Но ещё Дживон заметил белые кончики пальцев, сжимающие толстовку, и искусанные в кровь губы, поэтому, отбросив наезды, решил всё-таки перевести тему, не начиная ссору.       — Ты у меня... Это странно. Не находишь?       — Не спрашивай, почему.       — Я и не собирался.       — Отлично. Чуть помедлив, Бобби ослабил хватку, но не отпустил. В ту самую секунду было что-то между ними двумя, похожее на магнетизм… Да, словно разнополярные магниты, притягивающиеся противоположности.       — У тебя руки ледяные. Звучало необычно, совсем не грубо. Ханбин подумал, что запросто мог бы привыкнуть к таким интонациям в прокуренном голосе вечного врага, если жизнь позволила бы встретиться с ним вновь, когда-нибудь ещё. Только бы пережить этот день.       — Пойдём, что ли…       У Дживона в квартире включены все люстры и настольные лампы, все возможные осветительные приборы, даже ёлочная гирлянда. Ханбин про себя окрестил Бобби больным на голову. Зайдя в его комнату, тут же, без спроса, Ханбин стянул с кровати одеяло и, укутавшись в него, уселся прямо на ковролин, подтянув ноги к себе и устроив подбородок на костлявых коленях.       — Наглости не занимать, – оценив действия гостя, усмехнулся Бобби и отправился куда-то. Вернулся уже с обогревателем. Поразмыслив, он, не без сожаления вздохнув, вытащил из удлинителя одну из многочисленных вилок — погасил лампу, стоящую на столе неподалёку. Вместо неё подключил обогреватель. Высокое напряжение всё равно дало о себе знать, и свет во всей квартире неравномерно замигал, словно передавая сигнал SOS.       — Спасибо, — произнёс Ханбин в полголоса, не смотря на Дживона. В мигающем полумраке он казался Бобби видением.       — Я... Присяду рядом? — голос Бобби, обычно такой наглый и уверенный, звучал немного иначе. Ханбин взглянул на него и, подумав, молча откинул руку с частью одеяла. Старший не ожидал, удивился и уже хотел что-то спросить, но Ханбин оборвал на полуслове.       — Не хочу думать о том, что происходит. Давай просто забудем ненадолго обо всём. Предложение было принято. Дживон присел под крыло холодного, тяжело дышащего Ханбина, походившего на подбитую птицу в её последние минуты, и тут же, испугавшись этого сравнения, поёжился. Голова закружилась от едва ощутимого аромата Ханбинова парфюма. Как-то слишком приятно.       — Даже не ударишь? Я вчера…       — Я же сказал, стёрли всё на сегодня. Бобби мотнул головой, тихо выдохнув:       — Окей, — целый мир в его коротком слове. На часах три, не то ночи, не то утра. Летом, в такое время за окном небо уже светлело, но не в этот раз. В доме Бобби так же пусто, как и в доме Ханбина. На кухне работал старый радиоприёмник, которым не пользовались, кажется, целую вечность. Диктор говорил, что температура чуть ниже нуля, а за окном дождь превращался в мокрый снег.       — Мы сдохнем, — тихо прошептал Ханбин, сжимая тонкими пальцами край одеяла. Бобби, сидящий рядом, плечом касался его плеча и был ужасно тёплым, почти горячим. Ощущалось даже сквозь слои одежды. Лучше обогревателя. Вот в ком действительно работала «отопительная система». Вечная зима внутри тёплого мальчика Ким Дживона. Он согревал Ханбиново холодное лето.       — Не говори ерунды. Всё обойдётся, — Бобби улыбнулся.       — Я реалист. Электричество сходило на нет, и, судя по тому, как один за другим на улице гасли фонари, оно сходило на нет у всего города. Свет многочисленных лампочек в комнате стал ещё слабее и приглушённее.       — Схожу за фонариком, пока не стало совсем темно, — осторожно отодвинувшись, пролепетал Бобби. Стоило ему подняться, как по Ханбину прокатилась волна мурашек.       — Ты боишься темноты? – усталыми глазами наблюдая за суетливыми действиями Дживона, который рылся в комоде, откидывая ненужные вещи на пол, поинтересовался младший и по тому, как мгновенно Бобби отреагировал на его слова, понял, что не ошибся.       — Не пори чушь. Просто как без света? Ханбин не изменился в лице, разве что чуть прищурился.       — Боишься.       — Да бля, нет же! Тут же, как по заказу, свет вырубило окончательно, и по дому вместе с опустившейся темнотой прокатился вопль ужаса. Ханбин даже испугался.       — Эй! С тобой всё в порядке?       — Д-да…       — Че орёшь тогда?       — От неожиданности… — раздалось откуда-то из темноты, и спустя мгновение растерянное: — Ханбин, что делать? Свет медленно затухающего мегаполиса едва-едва дотягивался до девятого этажа. Парень почти ничего не видел, только смутные очертания.       — Спокойно. Иди на мой голос.       — А как же фонарик?       — Дживон! Ащ… — вспомнив о чём-то, Ханбин полез в карман джинс и, нашарив там мобильный, снял его с блокировки. На экране 10 пропущенных и 13 смс. Смотреть их он не стал, просто сбросил оповещения и поднял телефон над головой. Маленький клочок света среди кромешной тьмы заставил Бобби вздохнуть с облегчением.       — Погоди, не убирай, – всполошился он, подбегая и выхватывая мобильный. Только потом спрашивая: — Ну… Я возьму? Ханбин даже ничего не ответил. Только отметил про себя, что Дживон казался ему совершенно не таким, как раньше.       — Нашёл! – наконец воскликнул Дживон, и тут же в темноте зажглась широкая полоса жёлтого света. Лицо Бобби светилось от счастья не хуже фонарика. Ханбину показалось это забавным, но виду он не показал.       — Вернись, — попросил он тихо. От дыхания в воздух поднялось облако пара. Температура ползла вниз устрашающе быстро. Ханбин не знал, как связана его просьба вернутся с тем, что он перестал чувствовать кончики пальцев на ногах, а Бобби вот догадался, поэтому, выключив фонарик, вновь садясь рядом и кутаясь в огромное одеяло, он отдал Ханбину ту часть, что чуть больше, как будто невзначай укрывая чужое плечо, стягивая края одеяла ещё ближе и почти вплотную прижимаясь к Ханбину. Дживон так и не понял, сделал он это потому, что ему стало жаль вчерашнего врага, что не переносил холода, или сделал он это потому, что сам так захотел. Он просто сделал и всё.       — Как же странно. Почему от тебя веет холодом? Ханбин только сейчас заметил, насколько всё-таки хриплый голос у Бобби. От него бежали приятные мурашки по спине, не такие, какие бывают от низкой температуры, а другие... Ханбин повёл плечом, задумавшись над этим, и ответил только через какое-то время.       — А от тебя теплом. Как от печки. Бобби засмеялся. Он никогда не скрывал эмоций, Ханбин так не умел.       — Просто в детстве я часто обгорал, — он заулыбался так, что глаза вмиг стали щёлочками, если бы не темнота, Ханбин бы тоже улыбнулся, уж слишком заразительно.       — Вообще не понял, это-то здесь причём? — спокойствие младшего больше походило на равнодушие. Бобби мог бы обидеться, но уже привык.       — Моя мама говорила, я впитал тепло на всю жизнь, и теперь у меня с запасом.       — Тебе точно девятнадцать? Бобби услышал короткий смешок в темноте и, не удержавшись, поднял фонарик над их головами, нажав «вкл». Карманный прибор загорается тут же, и Ханбин, моментально столкнувшись взглядом с Бобби, понял, насколько они были близко всё это время, нос к носу. От осознания внутри возникло лёгкое волнение.       — Ты улыбаешься. Бобби говорил вполголоса, смотрел уж очень странно, а от его слов хотелось улыбнуться ещё шире, может, даже засмеяться. Что это такое, Ханбин не понимал, но глаз отвести не мог, мысленно умоляя сердце биться потише, не так громко. Если Дживон услышит, точно не то подумает.       — А нельзя? Он не хотел огрызаться, просто так выходило каждый раз. Каждый грёбанный раз. Характер у него дерьмо… И Бобби это тоже понял, причем давно уже. Бобби вообще понятливый и всю колючесть Ханбина готов принять. Такой вот особый вид мазохизма. Он ему, вообще-то, с первого взгляда понравился. Ещё в том андеграунд-клубе, среди толпы начинающих реперов, своих соперников, он выделил именно его. Парнишку, что за кулисами выглядел спокойнее всех, но своего выхода на сцену ждал, приложив ладонь к сердцу, словно унимая бешеное, невидимое остальным волнение. Он выступил лучше, чем сам Дживон. Наверное, Бобби зависть тогда уколола, иначе почему он наехал на Ханбина после объявления результатов? Когда спустя время он остыл и понял, что натворил, было поздно. Сам того не понимая, Бобби развязал войну, а потом даже в друзья на фейсбуке добавить Ханбина не мог, не то что стать реальным другом.       — Впервые вижу, как ты улыбаешься, — честно признался Дживон и, повинуясь странному порыву, кончиками пальцев коснулся щеки Ханбина, тот даже опешил. — У тебя ямочки. Ханбин, с вопросом смотря в глаза такого смелого Бобби, терялся. Он не знал, что сказать, путался в собственных мыслях. А Дживон не отрывал взгляда, словно сканировал, словно запоминал и откладывал в памяти лицо парня в бледном свете карманного фонарика, чьи губы он хотел попробовать на вкус в самых потайных своих желаниях, что вечно отметались в сторону, как сумасшедший бред.       — Ханбин-а… — протянул Дживон. Голос дал слабину.       — М-м-м? Ханбин чувствовал, что сейчас ему скажут что-то такое, от чего станет трудно дышать. Такое вот ощущение. Как перед прыжком с парашютом, или с высотки, или с обрыва, вниз.       — Я не хочу жалеть на том свете, что не сделал чего-то, что хотел сделать. Поэтому, ты сможешь меня простить? — опустив затёкшую руку с фонариком, вкрадчиво спросил старший. У Ханбина в глазах плясали блики света, Дживон словно был этим завороженный.       — Смогу, — почти смело. Сердце пропустило удар.       — Тогда прости. Прозвучало как в кино, но у Ханбина не осталось времени над этим подумать, потому что в один момент чужие мягкие и тёплые губы коснулись его губ, завлекая в поцелуй, сперва почти безответный, но только сперва. Свет погас. В фонарике сели батарейки. Мрак показался Ханбину ещё темнее, чем раньше. Чернее чёрного, если такое вообще возможно. Остались только ощущения. Он и Дживон, только они вдвоём, одни на этой огромной остывающей планете. Бобби притянул ближе, углубил поцелуй, ладонью за шею мягко притянув Ханбина к себе. Хотелось орать, летать, вопить, съездить кулаком по морде Дживона и обнять его покрепче одновременно… Как это назвать? Такое чувство. Аромат Дживона, его тёплые пальцы, что скользнули по ткани толстовки вниз, по позвоночнику, едва касаясь — у Ханбина от этого мигрень и аритмия. Это же плохо, почему тогда хочется улыбаться? Когда дыхание сбилось, поцелуй оборвался, но Бобби не торопился отстраняться. Закрыв глаза, он прислонился лбом ко лбу младшего. Ханбин же пребывал в прострации, чувствуя тёплое дыхание Дживона на своём лице, чувствуя его ладони, что притягивали ближе. Внутри всё сжималось и выло, но хуже всего было то, что ощущение ледяной корки вместо кожи возвращало его в отчаянную реальность.       — Круче, чем я думал. Из-за темноты Ханбин не видел лица Бобби, но чувствовал его губы в паре сантиметров от своих, чувствовал каждый выдох и вдох, он чувствовал так много, что даже страшно. Ханбин и подумать не мог, что такое когда-нибудь произойдёт. Вопреки всем законам логики, он даже почувствовал себя счастливым, но… Но на задворках сознания всё ещё танцевали беспокойные мысли, они подавляли всё остальное.       — Блять, — Ханбин усмехнулся, отстраняясь от Бобби, выпутываясь из его рук и вытирая солёную каплю в уголке глаза ледяными пальцами. — Ебучий случай. Паузы в диалогах уже стали привычными. Бобби вздохнул, где-то в темноте на его лице нарисовалась грустная улыбка.       — Можешь ударить меня, посильнее, если хочешь. Но это не было издевкой или что-то вроде этого... Блин, я просто не могу объяснить. Так что ударь. Сдачи не дам, по чесноку. Он сам перехватил руку Ханбина, сам согнул его пальцы в кулак. А младший в тот момент думал не о том, что Бобби делал, или что он говорил, а о том, что его кожа всё ещё аномально тёплая. Удивительно.       — Бей, говорю. Это того стоило.       — Не буду я, — усмехнулся Ханбин спустя время и, вырвав свою руку из руки Бобби, вслепую нащупав края чужой толстовки, подцепил её, немного неуверенно касаясь холодными ладонями почти горячего тела Дживона сквозь поддетую под низ тонкую майку. Тот вздрогнул от неожиданности, но не отстранился, позволяя греться.       — Почему тогда материшься? — Бобби спросил тихо, боясь услышать ответ, пытаясь унять странный трепет внутри, что возник от прикосновения к нему холодных ладоней и оттого, что Ханбин всё ещё сидел рядом с ним, никуда не убежал и даже не хотел размазать его по стене после того, что он сделал.       — Просто… Мы опоздали. Вот и всё. И не возразить, и не ответить. За окном один за другим отключались фонари, гаснули лампочки. В городе стихали звуки, стихал шум и вой сирен скорой помощи. В домах выключали шипящие телевизоры. В высотках становилось всё меньше светящихся окон, каждое мгновение минус одно, минус два…       Они сидели посреди комнаты, под одним одеялом и говорили, а в воздух поднималось одно на двоих облако пара от их дыхания. Они говорили много, обо всем на свете. Обсуждали первую встречу и вечную вражду, расставляя всё на свои места, словно разбирая неправильно сложенную кем-то мозаику. Бобби смеялся, говорил о том, что всё могло бы быть иначе, не будь они такими слепыми идиотами. Сперва Ханбин отвесил ему подзатыльник, пробубнив про то, что идиот здесь только один и это явно не он, но потом всё-таки согласился, горько улыбаясь.       Полные кретины.       У них оказалось много общего. Вкусы в еде, фильмах, музыке. Смерть родителей... Да многое совпадало. Несмотря на разные характеры, их жизни казались схожими. Потеряв счёт времени, они то ржали над рассказанными друг другу историями, то переходили почти на шёпот, касаясь самых больных тем. Они разговаривали долго. Бобби только тему Армагеддона старался не затрагивать, старался увести диалог как можно дальше от всего происходящего, иногда как бы между делом хватая Ханбина за руку, чтобы без палева проверить его температуру, иногда незаметно поправляя одеяло в его ногах, а Ханбин делал вид, будто этого не замечает, с горечью понимая, что дело дрянь. Просто не хотелось Бобби расстраивать. По радио передали, что люди организовали какие-то колонии, что жителей города убедительно просят собраться всем вместе, и что тем, кто остался в своих квартирах, стоит немедленно к ним присоединиться. Ханбин подумал, что всё это — самый настоящий непродуманный и бессмысленный бред.       — Как думаешь, стоит идти туда, где огромная толпа воет о приближающейся смерти? — будто эхом отражая его мысли, задумчиво протянул Дживон. Ханбин пожал плечами.       — Уж лучше здесь.       — Вот и я так считаю. Перекинув руку через плечо Ханбина, Бобби заулыбался.       — Было бы классно встретится в следующей жизни, да? Ханбин подумал, что Бобби удивительный человек. Ему легко смеяться без особой на то причины. Ханбин положил голову ему на плечо и согласился.       — Только вот негде быть этой следующей жизни. Планеты вот-вот не станет.       — Откуда ты знаешь? Может, это просто перерождение, как миллионы лет назад, когда астероид уничтожил динозавров. Плановая отчистка? — Бобби говорил уверенно и весело. Ханбин завидовал его оптимизму. — И мы бы были другими. В других телах или… нет… возможно, даже в тех же, но другими людьми. Может, даже с совершенно другими интересами. С другой жизнью. Какими-нибудь путешественниками или актерами.       — Путешественниками? – Ханбин усмехнулся. Бобби фыркнул, поправляя одеяло.       — Ну или айдолами.       — Айдолами? А тебе не жирно будет?       — А что?       — Глупости.       — Я был бы классным айдолом, читал бы реп. Вот зря ты так, меня бы многие любили. Ханбин на самом деле не сомневался, что Бобби бы любили. Просто ему не хотелось, чтобы его любил ещё кто-то, кроме него. Стоп, он подумал «любил»?       — И тебя бы я обязательно нашёл, и мы бы вместе выступали.       — Вместе выступали, — зачем-то повторил Ханбин, всё ещё думая о другом. — Не, айдола из меня бы не вышло. У меня дислексия, я слова забываю. Спасибо, что вообще на сцену в клубе выпускают.       — А в следующей жизни ты бы не забывал! — упрямо настаивал Бобби, крепче сжав плечо Ханбина, и, тут же становясь серьёзным, добавил: — Было бы здорово, если бы я тебя там нашёл. Ханбин затаил дыхание, чувствуя, как внутри становится очень больно.       — Только ты меня обязательно узнай. Обязательно! – Бобби почти выкрикнул это в самое ухо Ханбина, а тот зажмурился и замотал головой, давясь смехом и слезами.       — Не узнать тебя будет сложно, — честно признался Ханбин. Бобби заулыбался ещё шире, а Ханбин благодарил темноту за то, что тот не видел его мокрых щёк. Кожу стянул морозный воздух так, что даже слегка покалывало, и Ханбин, шмыгнув носом, уткнулся в сильное плечо Бобби, закрывая глаза. Тот поджал губы, разжимая и сжимая руки, со злостью думая о том, что если его самого так обжигало холодом, то как сейчас Ханбину?       — Дживон. Услышав собственное имя, Бобби вздрогнул, ожидая неладное. Голос Ханбина, очень мягкий и совсем не громкий, казалось, шифровал что-то в себе, прятал.       — М-м-м?       — Я рад, что больше нет войны. Бобби чувствовал только те участки своей руки, где к нему прикасался Ханбин, остальное всё занемело. Внутреннее отопление не справлялось.       — И вообще рад, что этот день... Ну, короче, ты понял. Негромкий смешок растаял в звенящей тишине. Радио отключилось минут десять назад, да и за окном уже не слышно ни единого звука. Из фонарей остались только энергосберегательные, самые тусклые. Шёл снег, но из-за тьмы его едва ли было видно.       — Зачем ты говоришь мне это? — Бобби всё ещё чувствовал недосказанность. Душа беспокойно сжималась где-то под солнечным сплетением, а Ханбин всё медлил с ответом. — Ханбин-а.       — Просто, чтобы ты знал и не скучал то время, которое останется. Думаю, я первым уйду. И Бобби понял, к чему всё это, почему каждая фраза казалась ему прощальной.       — Тебе, блять, мозги отморозило? Не говори так, придурок. Ханбин сглотнул вязкую слюну. Голова начала ужасно болеть, а к горлу подкатывала тошнота.       — Серьёзно, — выдохнул он, прилагая усилия даже для того, чтобы просто подать голос.       — Заткнись.       — Дживон, я правда...       — Заткнись! Бобби так разозлился, что на секунду даже дернул рукой, готовый врезать Ханбину. Его слова задели за живое.       — Отпустить, когда я только-только тебя нашел?! Да пусть там на небе обосрутся те, кто это придумал! Плевать я хотел. Блять. Не позволю. Ханбин улыбался, слушая, как Дживон проклинает небо. Необъяснимое чувство за ребрами заставило головную боль немного отступить. Растрачивая последние силы, он медленно поднял руку, скользнул ей вверх, по груди и, остановившись на плече Бобби, оставил её там, приобнимая и тем самым немного успокаивая старшего.       — Не говори так, ладно? Давай уж вместе. Первым не смей, хорошо?       — Ты дурак, — выдохнул Ханбин, улыбаясь.       — Пообещай, что первым не будешь, — встряхивая совсем расслабленное тело Ханбина, не унимался Бобби. — Пообещай мне, блять! Ханбин дважды кивнул, скрестив пальцы и ещё раз говоря темноте спасибо.       — Обещаю. Бобби полегчало и, прижав Ханбина покрепче, поближе к себе, он поцеловал его куда-то в висок. Младший поцелуя почти не почувствовал.       — Просто страшно, — произнёс Ханбин, пробуя пошевелить ногами. Получилось или нет, он так и не понял, не ощутил.       — А ты не думай о том, что впереди. Это как идти по канату, если не смотреть вниз, то и страха не будет. Ханбин хмыкнул и вновь закрыл глаза. Он хотел что-то ответить, но не было сил. Захотелось спать. Чувствуя, что тишина затянулась, Бобби сильнее сжал плечи младшего.       — Вспомнил. У Kanye West'а был такой трек — Don't look down. Мне нравится. Нужно будет исполнить её рэп-дуэтом когда-нибудь, слышишь? Ханбин молчал, тяжело дыша, а Бобби тишина просто добивала.       — Ты только не молчи. Хочешь, я зачитаю тебе его? И даже спою, хочешь? Тишина не должна звучать, должен быть голос, но Ханбин молчал, и Бобби это не нравилось настолько, что его оптимизм выветривался со скоростью падения температуры. Пытаясь улыбаться и старательно сдерживая солёную воду, что застыла в глазах, он начал зачитывать текст того самого трека. По комнате рассыпались дрожащие ноты низкого голоса, разбавляя тишину, которую старший Ким возненавидел.       Don't look down, it's an impossible view Fly like an eagle, whatever you do       Казалось, что голос Бобби — это всё, что осталось на планете. Он будто звучал везде, чуть хрипловатый, гулял по опустевшим ледяным магистралям, забирался в переулки огромного города, путался в проводах, потяжелевших от инея, звенел под потолком в каждой пустой квартире. Ханбин засыпал, думая о том, что всё-таки хорошо, что он пришел к Дживону... И вообще хорошо.       Don't look down, it's an impossible view Spread your wings, aerial       Ночь прошла незаметно и быстро, а утро всё не наступало. Дживон старался не думать о плохом. Он вообще старался не думать... и не замолкать, ни на секунду не останавливаться. Он убеждал себя, что Ханбин просто слушал. Поэтому молчал. Поэтому тишина и только поэтому. Он зачитывал до самого не наступившего рассвета, крепко сжимая его остывающую ладонь.