Небоскребы

Никто не верит, никто больше не видит или не хочет замечать. Но они - повсюду в этом доме. Они в каждой комнате, в саду, на лужайке. Стоят и смотрят. Караулят. Они хотят пугать его. Им нравится, когда он кричит. Они дожидаются, пока мать выйдет из комнаты. И приходят к нему. Быстрые, едва видные тени. Образы мертвых людей, разложившихся настолько, что уже не походят на что-то, бывшее человеком. Кровь и гной. Или просто бесплотные фигуры. Мицухиде не знает, кто они. Знает только, что они караулят его везде. Черными тенями, прижавшимися к стенам. Скрипом половиц старого дома. Они скачут, как обезумевшие, по кухне, гремя посудой. Они пляшут на диванах в гостиной, когда люди уходят оттуда. Они разбивают посуду, они стараются поймать его в свои ловушки, насылая проклятые образы. От них не спрятаться и не скрыться. Если закрыть глаза - начинаешь их представлять. Если вжаться в угол, закрыть лицо ладонями - они подходят и касаются плеч невесомыми ледяными руками. Они мешают ходить по дому, они только ждут момента, чтобы выскочить из-за угла, из-за каждого затененного места. Они не причиняют вреда. Они хотят только пугать, эти чудовища. И когда мальчик сидит в детской, занятый игрушками, он ждет одного: что там, в дверном проеме, будет стоять один из них, холодных ужасающих существ. Стоять и наблюдать, неподвижно уставясь ничего не выражающими мертвыми глазами. Это ужасает настолько, что порой Мицухиде даже кричать не способен - просто замирает, в тихой панике глядя в ответ. Пока рядом мать или кто-то из взрослых, чудовища уходят. Поэтому ребенок следует за мамой везде, куда его пускают, рыдая каждый раз, когда та идет в ванну. Потому что они будут ловить каждую секунду его одиночества, просто чтобы смотреть, как ему бесконечно страшно... А с возрастом он видит их все реже. Реже, но куда четче. Он дает им имена - самым настойчивым и постоянным из его чудовищ. Мицухиде боится их скорее по-привычке, каждый раз входя в комнату с закрытыми глазами и кидаясь к выключателю. Он совсем уверен: это - его тени. И мальчик придумал десятки правил общения с ними, договариваясь и соблюдая каждый пункт. Тени тоже их соблюдают, эти правила совершенно точно работают. Как-то раз он не выдержал. Не выдержал звука тихих шагов, их неразборчивого шепота и очередной бессонной ночи, которую провел в холодном поту. Тень стояла возле окна, смотря на мальчика. Мицухиде сделал шаг вперед. Ужас мешал шевелиться, ужас перед неизвестным, непонятным и завораживающе-ужасным... Что сейчас придет в голову этому существу? Что оно скажет? Бросится ему в лицо, подскочив с душераздирающим воплем, обжигая льдом прикосновения? - Я не боюсь больше вас. В душе моей нет страха. Скажи, кто ты. Скажи, зачем вы смотрите на меня? Зачем пытаетесь напугать?- Мицухиде говорил едва слышным шепотом. Но тень слышала его, в этом не было никаких сомнений. - Ближе...- оно разговаривало не словами, но мальчик почему-то услышал... голос? Мысль? На негнущихся ногах он подошел к темной фигуре, с каждым шагом словно переламывая себя, свое желание заорать от ужаса и убежать, спрятаться, скрыться. - Мы так долго этого ждали. Мы так скучали...- холод коснулся его щеки. Мальчик замер, боясь пошевелиться. - Ты видел нас и не шел, не заговаривал. Почему? - существо продолжало общение в своей странной манере. - Я... боялся вас. Всегда. Вы... - Мы не знали, как обратиться к тебе. Иногда мы ненавидели тебя, и хотели твоего страха. - оно сказало это как-то буднично, словно само самой разумеющееся. - За что же? Я что-то сделал вам? - Мицухиде склонил голову. - Ты - живой. У тебя есть тело, есть кровь, ты можешь ходить, видеть, чувствовать тепло и холод. И при этом видеть нас. А мы... мы-только Тьма... - создание еще раз коснулось его, мягко проведя по руке. Мальчик вздрогнул, изо всех сил сдерживая дрожь и готовый вырваться из горла крик. *** Он долго стоит перед зеркалом, глядя не на свое отражение. На то, что стоит у него за плечом. Он знает - они любят его. Его и кровь. И его отражение тоже по нраву им. Длинные, ниже пояса, белоснежные волосы. Серые прозрачные глаза. Черное драповое пальто, черные перчатки без пальцев. Мицухиде наскоро приводит себя в порядок, то и дело поглядывая на то, что стоит за его отражением. Секунду над чем-то раздумывает, быстро открывает ящик стола. Лезвие - идеально, когда вы хотите крови. Совсем немного крови, только ради вида, только ради их успокоения. Лезвие входит под кожу, почти не больно. Не оставляя следа. Юноша явно недоволен результатом. Он старательно, с напряжением, давит на острие, вгоняет его все глубже в руку. Кровь наконец появляется, маленькие красные капельки, выступившие поначалу на поверхности, превращаются в довольно серьезные порезы. Темная густая жидкость уже стекает тонкими струйками с руки. Он так и выходит на улицу, то и дело поднимая рукав и следя за реакцией прохожих. Кровь не останавливается. Она пьянит, она увлажняет рукав пальто, создавая немного неприятное ощущение. На улице - ветер и дым далеких осенних костров. Маленький городок едва просыпается. Люди смотрят на странного молодого человека, а он ловит их взгляды, пытаясь не рассмеяться. Он не может сказать, почему выбрал именно эту профессию. Глупые слухи утверждали, что, дескать, Акечи не боится мертвецов и крови, и хоть заживо выпотрошит любого, разложив и классифицировав все патологии на чистое "отлично". Чушь. Он дважды упал в обморок на первом же вскрытии. Но никто уже не помнит этого - такой ужасающий восторг пляшет в его глазах на каждой практике. Мицухиде всегда безукоризненно вежлив. Он держит себя в руках, он до раздражающего неизменно любезен с пациентами. На самом деле, он не любит причинять боль, что бы ни говорили досужие сплетни. Просто, когда его скальпель совершает надрез, когда лезвие уходит под кожу... особенно если наркоз - местный, и пациент порой чувствует многое, крича и плача под его руками... невозможно объяснить, как он чувствует их боль. Как это ранит его, до того, что зубы сводит. Это невозможно, изощренно-болезненно. Это переворачивает все внутри, доводит до тихой полуистерики. И это состояние - самое прекрасное из тех, что он мог испытывать в своей жизни. Это настолько... ужасно - чужая боль. Гораздо более странное ощущение, чем собственная. И это настолько страшит, ранит и переворачивает все в душе, что после хочется одного - повторить еще раз, каким угодно образом. Но - он должен играть в вежливость, должен изображать компетентность. Нормальность. Заперевшись в съемной квартире, исполосовывать руки и тело острыми лезвиями, прокручивая в памяти каждую секунду своей-чужой боли, смеясь и плача одновременно, упиваясь этим ощущением, склеенным из осколков впечатлений и вымысла. Вообще-то, досужие слухи - почти всегда ложь. Он не встречается и не спит с ней. И даже то, что она разрешает вести себя под руку по дороге из университета - совершенно невообразимое исключение. Наверное, проявление высшего доверия. Тихая и молчаливая, О-ичи была, несомненно, умна. По-своему прекрасна. Вопреки мнению толпы, она умела смеяться, тихим и приятным смехом. И разговаривать не только на медицинские темы. Она была точно такой же, как он. Мицухиде как-то умудрялся общаться много, со всей группой. Шутить, смеяться и пересказывать экзаменационные билеты в толпе. Ему нравилось, безотчетно и неосознанно, когда на него смотрели. Когда его слушали. Но чем большее и веселее он говорил, чем больше людей смеялись над его рассказами и внимательно слушали его советы - тем больше становилась невидимая дистанция. Словно черта, которую юноша проводил между собой и прочими людьми. Он, казалось, был открыт до откровенности, разговорчив до болтливости, но каждый раз, любой, кто надумывал подойти чуть ближе, словно встречался с прозрачной, но очень крепкой стеной. И не шел дальше, потому как ни у кого не было достаточно заинтересованности. Только О-ичи вела себя иначе. Мицухиде как-то раз вступился за неё, выйдя один против толпы этих идиотов-насмешников. "Она какая-то не такая, она..." - только и могли объяснять они, хохоча. А он - пугал их, страшил этим блеском в глазах, этой вечной дымкой тьмы, что, казалось, окутывала его. Невидимой, неосязаемой. Это и было той самой стеной, не дающей ему соприкасаться с ними и понимать их всех, этих странных любопытных людей с их интересами и страхами. Это было той тонкой цепочкой, привязавшей его к тихой задумчивой девушке с непрозрачными черными глазами. Он знал наверняка - она тоже разговаривает с ними. У неё есть свои демоны, и они так же любят её, безотчетно и странно. Она, видимо, тоже знала это. И смеялась с ним, когда они пили кофе в ближайшем кафе, и писала записки на парах - О-ичи так было куда легче общаться. И она была единственной, кто смотрел на людей и на кровь без единой эмоции. Мицухиде был уверен - это от того, что демоны куда сильнее пугали её, чем что бы то ни было в этой реальности. И самым ценным было то, что ему одному она позволяла держать себя за руку, ненавидя и боясь прикосновений. Только с ним заговаривала первой, когда другие могли довести её до паники простым вопросом. Акечи странно, как умел, заботился о ней, вставая на защиту в любой ситуации, пробивая для неё места на практику и всовывая в руки растерянным преподавателям её отчетные листы вместе со своими. Он так и не стал врачом. Один раз, один лишь - не сдержался, отстояв серьезную операцию целиком, чтобы потом выйти и с час биться в судорогах, катаясь по полу и завывая от ужаса и восторга. Чудеса и связи не обрекли его на учет, который так давно пророчили родители, учителя и преподаватели. "Но очень, очень талантлив". Мицухиде забрал этот свой талант. Пошел работать в бюро ритуальных услуг, поначалу подрабатывая помощником продавца, и очень скоро дорастя до серьезной должности. Спустя каких-то пять лет он уже организовывал похороны. Любые. На вкус, цвет, желание родственников и по завещанию усопшего. Кремация на седьмые лунные сутки и развеевание праха на горе по северо-восточному ветру? - не вопрос. Захоронение по христианским, буддийским, языческим, хоть сатанинским канонам - за определенную сумму. Огромное мероприятие, по размаху и громкости смахивающее скорее на свадьбу, или тихие неприметные похороны, на которые придет лишь одинокая скорбящая вдова. Акечи продумывает все из пожеланий заказчика, учитывая каждую деталь, организовывая и делая идеальную картинку. Совершенный последний путь, индивидуальный для каждого. Эти детали - мелочи. Мицухиде никогда не поймет этих людей, так страстно желающих отправить свое тело в могилу по сценарию. Тело, в котором не будет ничего. Акечи точно знает - демонам плевать на мертвые тела. Их интересует Свет и Тьма, а не жалкая глупая плоть, из которой ушло все, что имело хоть какой-то вкус, ценность и значимость. Но мертвецы - чушь. Куда важнее и интереснее те, кто скорбит. Прекрасные женщины с заплаканными глазами, старающиеся казаться сильными. Мужчины с непроницаемыми лицами. Молодые девушки, рыдающие в голос. Стоит сказать им пару слов, мягко, вежливо и сострадательно - и эта тонкая планка напускного равнодушия осыпается, будто сухая листва от порыва ветра. Главное - правильно выбрать слово и интонацию. И вот, эти холодные, деловые, из равнодушного железа будто сделанные люди начинают дрожать, вытирать слезы своими дорогими платками. Иногда прекрасные барышни кидаются ему на грудь, и Мицухиде сочувствует им. Совершенно искренне. Ах, доломать бы до конца! Но его маска вежливого соучастия куда крепче и прочнее, чем их. И он побеждает. Почти всегда. Чувствуя их боль, забирая их скорбь, принимая себе их горе. Чтобы демоны сделали это его силой, чтобы его черные тени становились еще более могущественны! Поить их этой болью, поить их своей радостью страшного очищения! Вечерами он садится в свою машину, черную, схожую с небольшим катафалком, и уезжает домой. Там не ждет никто. И слава всем богам этого мира! Он раздражает. Хочется ударить, сбить его с ног, исполосовать его самодовольное лицо ножом, бить его ногами, долго, до крови, до агонии, задушить собственными руками в такие моменты! Оичи познакомила Мицухиде со своим "дорогим старшим братом", как она выразилась, "по делу". Сразу понятно было, какие дела могут быть у подобного типа к похоронному бюро. Да бросьте, расчленил бы и выбросил... куда там обычно выбрасывают ему подобные трупы неугодных товарищей? Сама Ода О-ичи уже пару лет как замужем за Адзаи Нагамасой. Мицухиде сам познакомил их как-то, с трудом уговорив подругу выбраться на одно из мероприятий от университета. Нагамаса был честным, добрым - замечательным человеком. Одним из немногих, кто мог вызвать улыбку на лице этой прекрасной девушки. Почти что на следующий день, словно бы в ответ, О-ичи пригласила в квартиру Акечи этого своего "братика". Пожалуй, самого раздражающего человека. Только обещание подруги и уважение к её мнению не позволили Мицухиде выкнуть сразу же за дверь это высокомерное создание. Казалось, он общался только в форме приказов, медленно, словно сквозь зубы, излагая суть дела. Как будто бы это было первое такое "тайное захоронение" за всю практику Акечи. Он явно считал себя умнее остальных, постоянно демонстрируя это свое превосходство. Ода Нобунага. Как же он бесил! И Мицухиде наклонял голову, изредка кивая и пытаясь скрыть свое раздражение, делая вид, что очень заинтересован узором обоев в собственной комнате. Он сам не заметил, как Ода начал заезжать все чаще. Сначала по этим своим "делам". Иногда казалось, что он готов хоронить у Акечи каждую найденную им на дороге шавку, в самом деле! Потом просто "подбросить сестру, она так по тебе соскучилась!" Они начинали спорить по каждому пустяку. О, доводить его до крика, до того, чтобы он потерял этот свой взгляд абсолютного превосходства и просто кипел от гнева! Это было действительно забавно. Мицухиде сам не отдавал себе в этом отчета, но в ярости Нобунага становился воистину прекрасен. Словно сам один из тех, вечно страждущих неупокоенных демонов, что твердят о войне и ненависти, ища её повсюду. Сам Мицухиде же все чаще ловил этот тяжелый, словно бы придавливающий к земле взгляд. Как-то раз он не выдержал и сказал ему в пылу спора одну вещь. То, что точно должно попасть в цель и ударить его побольнее. Реакция! Просто посмотреть, что он скажет, что будет делать. Застрелит на месте? Изобьет до переломов? Безумно интересно! Пусть делает, что хочет - только увидеть. Нобунага, действительно, остановился, как вкопанный. И этот момент смятения на его лице был прекрасней всего. А потом, Акечи сам не понял, как оказался впечатанным в стену, как руки Оды оказались под рубашкой, больно, до синяков сжимая бока, как он сам весь подался навстречу, прижимаясь к нему всем телом. Как ласкал его напряженную плоть, встав на колени. Как хотел его, совершенно внезапно и со всей своей страстью. Нобунага брал с силой, почти что выламывая руки, до синяков сжимая запястья, до крови прокусывая шею. Он то прижимал к стене, ударяя об неё, то ронял лицом на кухонный стол, придавливая сверху. И это было изумительно. Столько силы, столько боли... если бы это было бесконечным, если бы он так и убил его в своих ужасных объятиях! Как это было бы... прекрасно! Мицухиде был даже удивлен, что оказался в итоге с почти целыми, не со сломанными конечностями и не со свернутой шеей. Он еще долго стоял, пошатываясь, почти что падая на Оду, прижимаясь к нему в немом восторге, пока тот с непривычной нежностью гладил его длинные белые волосы. - Ненавижу тебя... - мягко шептал Акечи, уже одевшись и провожая Нобунагу до двери. В ответ тот осторожно провел ладонью по щеке, заставляя едва не умереть от нежности прикосновения, так контрастировавшей с его обычным поведением. - Ты - придурок! - с насмешкой ответствовал Ода. Мицухиде только рассмеялся в ответ. А через два года странных этих переменчивых отношений, когда Акечи даже толком не задумывался, чего ему хочется больше: отправить Нобунагу на тот свет, или быть всегда рядом с ним, едва ни посвятить ему всю свою жизнь - через два года его убили. Опередили. Акечи был почти уверен, кто стоял за этим. Точнее, нет, кто сам первым пошел в эту перестрелку и прекратил существование Оды Нобунаги. Хотя... какая теперь разница. Это было странно. Мицухиде настолько привык, настолько по-своему привязался к этому ужасному братцу Оичи, что не мог больше выдумать жизни без него. Не то, чтобы их встречи были слишком часты. Не то, чтобы хоть один из них как-то зависел от другого - в итоге Нобунага сам признался, что ему не сдались все эти похоронные процессии, и звал куда-то Акечи, и приезжал к нему сам уже без всяких надуманных поводов. Это было ожидаемо. Предсказуемо. Это было пустотой. Его демоны смеялись. - Эй, я знал, что ты сразу поймешь! Ты наверняка захочешь мести, не так ли? - Датэ прищурил свой единственный глаз, не сводя взгляда с Акечи. Он был еще молод, глава большой банды. Слишком молод, слишком открыт... Никогда не ходит один, повсюду с ним его ребята, и еще непременно парочка каких-нибудь красивых девиц - Масамуне имел немалый успех у женщин. Он храбр до безрассудства, слишком уж отчаянно-смел. Его ребята явно просто боготворят своего предводителя. Вот и сейчас троица за угловым столиком постоянно косится на них. Какие они... малоприметные. - Право, вы говорите глупости. Я в обиде разве что на то, что вы чуть-чуть опередили меня. - Мицухиде мелодично рассмеялся. - Что, неужели сам хотел превратить его в решето? - Масамуне оживился. - А я-то думал! Ну, что у вас... это... короче, что ты будешь очень недоволен! - Что за печаль вам до моего недовольства? - Акечи, казалось, издевался без всяких оскорблений, просто подбирая нужные интонации. - Лучше расскажите мне, как именно пуля вошла в его грудь. Расскажите, успел ли он испугаться в этот момент, осознал ли, что близка его смерть? Ох, он проклинал вас? - Мицухиде сыпал вопросами, в каждом из которых звучал все нараставший восторг. - Да не было ничего такого! Я не замечал! - Датэ нахмурился, откинувшись на спинку сидения. - Очень жаль... это, в сущности, все, что меня интересовало. - протянул Акечи с притворным разочарованием. - Нет, никакой мести. Это было бы слишком банально. Вы успели первым, и в том - ваша заслуга. Мицухиде чинно раскланялся с главой банды, со смехом помахал рукой трем наблюдателям Датэ, любуясь их замешательством, и наконец покинул бар. Масамуне оказался довольно занятен. И он действительно не питал к нему зла. Акечи какое-то время сидел в своей машине, медленно выкуривая уже вторую сигарету и наблюдая, как Датэ покидает стоянку на своем знаменитом черном "Харлее". Нобунагу убил достойный его противник. Все случилось как нельзя более правильно. *** Его демоны давали ему все. Они стали говорить все чаще, все четче проявляться в каждом затененном углу. Мицухиде протягивал к ним руки, и они касались его ледяными своими ладонями. Они говорили с ним всякий раз, стоило ему остаться в одиночестве. Они могли управлять людьми, явлениями, событиями. А он учился, каждый день, месяц и год своей жизни - правильно просить их и платить тем, чего они действительно хотели... Сегодня с утра идет дождь. Сегодня - идеальный день, чтобы наконец-то сотворить мир, не войну. Чтобы сделать прекрасное, чтобы удивить их всех, этих забавных смертных. Опять они выдумывают эти свои мероприятия, кто во что горазд. Они устраивают их в лесах, на крышах домов, в десятках странных мест. Немного утомительно... все как обычно. Только ветер сегодня особенно холоден, только небо сегодня - цвета свинца, низкое и бесконечное. Кажется, если вдруг случится то, что люди окрестили Концом Света - небо будет именно такое. Не тьмы, не туч, не затмений и огненных сполохов. Оно будет одноцветным. Серым. Холодным. Красивым настолько, что на него можно, казалось, смотреть часами. Пусть теперь кричат. Пусть забегают, поднимут панику. На самом деле, им все равно. Может, об этом напишут газеты. Было бы неплохо - узнать, что о тебе написали какой-то интересный некролог. Они так радостны... пусть же потом отворачиваются, в ужасе и отвращении. Передают обрастающие все новыми подробностями слухи...Но сначала - они будут кричать, будут изумляться. "С чего это он?" А действительно. Ветер почти что любовно подталкивает в спину. Один шаг. Закрыть глаза, там пустота, столько прекрасная, что нельзя её вынести, глядя прямо. Кричите же сейчас, чтобы было слышно. Ужаснитесь! Это все, что я мог бы сделать! ... А боль невесомо-чудесна. Она будто не с ним и случилась. Она - выдумка. "Ты правда думал, мы допустим это? Чтобы ты лишился этого блага?! Ты можешь чувствовать голод и сытость. Видеть свет и тьму своими глазами. Ощущать боль и успокоение. Смеяться, плакать, ходить, разговаривать с живыми людьми? Ты думал, если у тебя получилось это, ты можешь теперь лишиться всего по своей воле? Мы ждали. Мы скучали. Мы не допустим..." Акечи устало закрыл глаза, привычно падая в их объятия. Тьма любит его. Тьма поет.