«Если мне бы сказали, что за это меня завтра казнят — я все равно бы на нее смотрел.»
Владимир Набоков
Она задает простой вопрос, пока я шагами меряю комнату, хожу из угла в угол, не осмеливаясь к чему-то притронуться, словно находясь в музее. Комната Оли словно дышит и живет своей жизнью, тут всё как в сказке или магическом лесу. У каждого растеньица, будь то маленький кактус, или плющ, который «вырывается» из висячего вазона и ползет стебельками вниз по стене, есть своя особая роль. Звучит как-то пафосно и глупо, но это так. Растения в трехлитровых банках — словно маленький комнатный лес, за которым можно понаблюдать. Кактусы, которые умещаются на ладони и совсем не колются, — я всё-таки осмеливаюсь и провожу по одному из них пальцем, — находятся в маленьких вазах, каких-то кружках, засыпанных землёй. Стоит ли мне упоминать, что на подоконнике вообще нет пустого места? Кажется, он весь сделан из каких-то встроенных емкостей с различными цветами. Теперь же, как мне кажется, Оля живет в ботаническом саду. На полу стоят горшки, на рабочем столе и около кровати. Я даже представить не могу, как за ними всеми ухаживать!
В моей квартире стоят два-три фикуса. Да и те не умерли только потому, что Оля о них заботится. Честно, я не понимаю, что это за мания такая.
Ещё у неё есть волнистый попугайчик и две канарейки. Две клетки стоят сбоку от дивана, а другая — рядом с рабочим столом. Ещё один вопрос — как с ними засыпать в одной комнате? Ну, они же, наверное, шумят…
Она задала мне этот
непростой вопрос, когда я присел на корточки, чтобы разглядеть одну из канареек. На какое-то время мне даже показалось, что я в комнате один. Может, я настолько сильно погрузился в свои мысли о этих птицах, что совсем перестал замечать, что творится вокруг.
— Какой у тебя любимый цвет?
Я растерялся.
Любимый цвет? А что такое цвет?
Я повернул голову в сторону девушки, которая как ни в чем не бывало расчесывала волосы и смотрела в окно. Я даже сначала подумал, что мне послышалось.
Даже несмотря на то, что с различением цветов у меня плохо, я умею подмечать мелочи. А может, я научился этому у неё, ибо Оля всегда видит всё лучше. И дело не в зрении или внимательности. Мне кажется, она воспринимает мир по-другому. Не так, как я.
Мир для неё — это сборник маленьких, незаметных для других, вещей. Те, что можно запечатлеть на картине.
Они красивы. Просто некоторые не обращают на них внимания. Вот и всё.
Аккуратно убирает пальцем прядь со своего лица.
- Ну?
Её пальцы почернели от угля, которым она рисует портреты. Сами же ладони все в краске. Знаете, я даже не решаюсь сказать, какого цвета краска на её коже. Всегда боюсь ошибиться.
Как оказалось, я вообще неудачник в этом деле. То есть, когда я говорю, что вижу перед собой жёлтый — люди меня поправляют. Зелёный, Артур, это зелёный.
Я опять говорю - вот, синий.
Нет, Артур, это фиолетовый.
Артур, пройди, пожалуйста, тест на дальтонизм.
Поэтому я не рискну, и скажу опять — синий и жёлтый. Горчичный и голубой. Как-то так.
Аккуратно обхожу эти бесконечные растения и сажусь рядом на диван, загораживая Оле окно.
— А ты как думаешь? — улыбаюсь.
За её спиной — полки с книгами. Старыми книгами в коричневых, — дай бог, чтобы это был коричневый! — обложках, с пожелтевшими страницами. Даже текст там уже становится серым, а не чёрным. Но одну вещь в старых книгах я раньше не замечал.
- Посмотри! — девушка поправляет пучок на голове, пытаясь убрать выбившиеся волосы невидимками.
Я осторожно беру книгу, на которой тонкий слой пыли. Смотрю на обложку, где написано «Оскар Уайльд. Портрет Дориана Грея». Это тонкий намёк на то, что я необразованное чмо, и мне надо ознакомиться с классикой?
— Оскар Уайльд? И зачем он мне?
— Да дело не в нём, вот, понюхай, — Оля открывает книгу где-то примерно на середине и прикладывает к моему носу.
Тяжёлый сладкий запах, немного горьковатый и очень вкусный. Как дорогой парфюм или что-то типа того.
Аромат пьянящий. И, наверное, он вызывает привыкание. Я уверен.
Оля захлопывает книгу прямо перед моим носом, и я вздрагиваю.
— Я бы хотела такие духи. Странно, что до этого ещё никто не додумался. Скупила бы все флаконы.
Оля прищуривается, и в её глазах словно пляшут огоньки. Она уже упоминала, что её глаза серо-зелёные. Немного стыдно признавать, что для меня это не так.
Девушка медленно откладывает расческу в сторону, берет одну прядь синих волос и прикрывает ею половину глаза. Один уголок губ поднимается вверх.
— Синий. Я угадала?
Я на секунду задумываюсь. А потом киваю.
У меня не было любимого цвета. Я даже об этом никогда не думал, если честно.
Но теперь, видимо, есть.
Оля улыбается и идёт на балкон за мольбертом.
— Спасибо, Артур! — кричит она уже из другой комнаты.
Я слышу, как открывается шкаф и наблюдаю за тем, как она возится со своими принадлежностями. Я даже не понял, за что она меня поблагодарила. За то, что я с ней согласился? Не отверг цвет её волос, к которому за полтора года успел привыкнуть?
На балконе весь пол заляпан краской, а в углу стоят несколько полотен. Жаль, что я не могу их оценить. А ведь Оля часто мне их показывает, просит оценки.
Некоторые из её полотен находятся у меня дома. Я люблю эти картины, они не висят на стенах, я их храню в шкафу.
Оля ничуть не обижается.
— Никак не могла решить, какой цвет будет основным в новой работе, — лицо девушки озаряет улыбка. Она закалывает волосы пользуясь отражением в стекле окна, который выходил в гостиную. — Ещё раз спасибо.
— Да тут даже нет моего участия, фактически, — я усмехаюсь и сажусь на табуретку напротив мольберта.
— Ты ошибаешься. Поправь воротник рубашки, пожалуйста, уголок помялся.
Ещё одна мелочь, которую может заметить только Оля.
Я вспоминаю, что у меня в гардеробе только две вещи синего цвета — кофта и футболка. Надо купить ещё парочку.
Только бы не прогадать. Мне нужен именно синий.
Спустя несколько дней, я, сам того не замечая, везде подмечал этот цвет. В объявлении у автобусной остановки. В одежде других людей. Как бы это глупо и по-детски не звучало, но когда мне было нечего делать, то я выходил на балкон и смотрел на небо. Каждый день облака были разными, в один день — кучевыми, и больше напоминали сугробы. На закате они приобретали голубовато-розовый оттенок. В другой день — перьевые, больше похожие на мазки белой краской по синей ткани.
Но самое красивое, как по мне, зрелище — это небо перед грозой. Тёмно-синие тучи затягивают небо. В каких-то местах кажется, что они чёрные. Позже, буквально через несколько минут, будет сверкать гроза, и на улице никого не будет из-за ливня.
На следующий день, когда я пришёл к Оле, она уже не рисовала. Девушка сидела в окружении маленьких баночек, которые больше напоминали пробирки.
— Что ты делаешь? — заинтересованно спросил я.
Та аккуратно налила воду в одну из пробирок и с помощью маленькой тонкой палочки осторожно засунула маленький цветок в стеклянную бутылочку.
— Я не знаю, зачем я это делаю, но мне нравится. Посмотри, — она махнула рукой в сторону кухни, — на подоконнике на кухне стоят несколько уже. Там ромашка, клевер, василек...
Я прошёл на кухню. И действительно, это выглядело очень мило. Всё в стиле Оли, правда.
— А где цветы, которые тут стояли в горшках?
У окна стояла лишь малая часть. На кухне в основном были папоротники и ещё несколько цветов, чьи названия я помню с трудом. Это маленькое деревце, кажется, называется мирт. А вот эти красивые цветы — гиацинты и цикламены. Правда, и как она их все запоминает? Я бы уже с ума сошел от всех этих названий.
— В ванной стоят, — спокойно ответила мне та.
Любопытства ради я заглянул в ванную. Действительно. Всё было заставлено всевозможными горшками с растениями.
— И куда ты их денешь?
Вернувшись в гостиную, я сел на ковер напротив девушки.
— Ммм… Тебе отдам. На время. Пока не разберусь, как уместить в моей маленькой квартире этот «сад». А может, и не на время.
Оля улыбнулась.
— Ладно. Но у меня есть одно условие. Я забираю только голубые и синие цветы.
Оля тихо засмеялась, но ничего не сказала.
Она действительно угадала. Синий — теперь мой самый любимый цвет.
