Загадай желание или сказка о когнитивном диссонансе

Тест Холодным надгробием из чёрного камня (а может, и не камня вовсе) возвышалась, вырастала из вечной пустоты и непроглядной тьмы башня. С начала времён с трагично–горделивой осанкой заброшенного маяка слепым циклопьим оком вглядывалось в пустоту каменное создание. Вглядывалось до лопнувших от напряжения прожилок, до слепоты, единственным окном, забранным проржавевшими прутьями решётки. И словно зрачок, виднелся за мутной слюдой стекла силуэт девочки. Светловолосая малышка – узница ли, хозяйка ли, замерла у окна, тоже вглядываясь вдаль. Будто ждала кого–то. Простенькое белое платьице, напоминавшее саван, вышитый серебром тонкой лунной нити, казалось серым по сравнению с фарфорово–мёртвой белизной личика, застывшего перед темнотой, разорванной на слюдяные лоскутки холодным металлом ржавой решётки. Перед окном, которое могло распахнуться только раз…       …тьфу, ну и мысли лезут в голову… М-да, коньяк и бессонница постарались, – Лев снял очки и на секунду прикрыл глаза. – Ну и одиночество, конечно. Одиночество и безысходность. Сработавшаяся квадрига. Могла бы посоревноваться и с более известной… Так, собраться, собраться! А то – хорош психолог! Лев снова нацепил очки на нос и взглянул на девочку, сидящую перед ним, затем искоса на маму, а потом на рисунок. Страшный. Тут и без анализа ясно. Тьма, тоска, одиночество... да что ж такое! И сюда мучившие его всадники добрались… Лев представил, что всё–таки скажет маме. Не вылепишь же в лоб: "Виолетте нужна помощь специалиста. А я всего лишь школьный психолог. Понимаете, Светлана… как вас там, бишь…" – почему-то Лев никак не мог запомнить её отчество. Ну не вязалось оно никак с ней. Молодая, красивая какой–то вызывающей, остервенелой красотой блондинка, в карих глазах которой, похоже, сотни полторы чертенят отливают золото. Так и пыхает огонь в бесовской кузне, – даже взгляд задержать страшно, приходится опускать, а там… – в общем, называется – глаз не отвести. В прямом смысле. Если она рядом, больше смотреть никуда не можешь. Неудивительно. Известно, что даже новорожденные, которым предлагали рассматривать разные лица, дольше задерживали взгляд на красивых. От Светланы они бы его вообще не отрывали.       В общем, срабатывает стереотип физической привлекательности. И никуда не деться. Лев ненавидел себя за слабость. За непрофессионализм. Должен с ребёнком работать, а не на ноги матери пялиться. Мерзко это. А ещё хуже то, что проблемы явно есть. Девочка всё глубже погружается в воображаемый мир, уходит от реальности, а мама помочь не может. Или не хочет? Интересно, ей вообще есть дело до дочери? Может ли женщина выглядеть так, как Светлана, и уделять хоть толику внимания ещё чему–то? Будто шагнула с обложки журнала. Сама по себе чьё-то воплощённое желание. И мужа нет… Значит есть... кто-то ещё. Под сердцем шевельнулся склизкий червяк – смесь зависти и самоуничижения. Какого-то необъяснимого желания получить недостижимое. Сколько лет Лев его травил! Может быть, и психологом стал поэтому. Даже неплохим. А что толку? Всё понял, а изменить ничего не смог. Загадывай, не загадывай, желай, не желай, итог банален: одиночество, тоска, коньяк, бессонница…       Скрипнул старенький диванчик. Скользнул по линолеуму острый каблук. Светлана перекинула ногу на ногу. «Основной инстинкт», блин – горько усмехнулся про себя Лев, – а ведь похожа на молоденькую Шэрон Стоун! Те же правильные черты лица. Та же внутренняя сила. Пока её дочка Виолетта рисовала, Светлана сидела тихо, как прилежная школьница. На краешке дивана, напряжённая. Ноги вместе, руки на коленях. А теперь вот не выдержала. Торопит. Даёт понять, что устала. Чтоб не тянул. Так, ну а что всё–таки сказать–то?       - Понимаете, Светлана Николаевна… Детский рисунок – один из видов аналитико–синтетического мышления. Проще говоря, когда ребёнок начинает рисовать себя в неблагоприятных ситуациях, это свидетельствует о неблагополучном эмоциональном состоянии. А ситуация, как мы видим, крайне неблагоприятна. – Господи, до чего же напыщенно звучит, что, он хочет поразить её своей учёностью? Вроде как женщины любят умных, так вот я умный. Берите… Можно прямо здесь и сейчас. Лев был противен самому себе. Умение понимать – кара, а не награда. Жалкий аналитик, захлёбывающийся в море фрустрации… «Три мудреца в одном тазу…» Но тех было хотя бы трое... Втроём можно что-то сообразить. Во всяком случае, на троих. Он же – один. Всегда один.        - Света, ( можно я буду называть вас так), ибо Вы – единственный свет, который ещё существует в этой комнате, а может, и мире. Я имею в виду мир Вашей дочери после потери отца. Взгляните на самые общие моменты. Эта страшная башня в верхнем углу листа – такое расположение говорит о депрессии, сам рисунок выходит за пределы бумаги. А это – импульсивность, острая тревога… Окно – символ контактов – одно единственное, маленькое и забранное решёткой. Дверь – признак открытости, достижимости. Её нет вообще. Вокруг тьма или клубы дыма – значительное внутреннее напряжение. Ну, а самое главное и тревожащее – это чёрный цвет, и никакого другого. Только белое пятно лица ребёнка. – Да и меня очень тревожит подруга Виолетты, которая живёт на небе. Даже при самом невинном раскладе, если мы не будем касаться альтер эго, это говорит о недостатке физического общения… о глубине отчуждённости И ещё… простите меня, я хотел бы… в смысле не хотел, а должен спросить… вынужден… о вашей интимной жизни. Вы…часто меняете…хм… партнёров? ***       Не любила Вета рисовать. Но она очень любила маму. А мама попросила. Чтоб она нарисовала то, что скажет полный дядечка в очках. Вета было заупрямилась. Глупо рисовать не то что хочешь. А что тебе говорят, но потом поняла, что сейчас с мамой лучше не спорить, потому что происходит что-то важное. Мама была серьёзная. Она не улыбалась как обычно. И брови были сдвинуты и ногти впиваются в ладошку. Вета не хотела расстраивать маму ещё больше. Ей и так очень тяжело. Без папы. Вете тоже было тяжело, то маме хуже у неё нет Кирюши и Нежки. Их-то сейчас Вета и рисовала. Она хотела нарисовать и папу, но в самом начале дядечка сказал, что рисовать надо только тех, кто сейчас рядом, кого она часто видит. Папу Вета не видела уже три года, но всё равно не поняла почему его не надо рисовать. Она очень скучала без папы и хоть рядом его не было, но он ведь – семья. Потому что семья, как знала Вета, это самые близкие люди, и она, когда вырастет, то обязательно женится на Кирюшке. И никогда никуда его не отпустит. Вот мама однажды отпустила папу в одну дальнюю-предальнюю волшебную страну Этернию, кажется, и папа не смог вернуться. Ведь из волшебных стран вернуться очень трудно .       Мама больше жениться не стала, поэтому и проводит всё время с ней, даже из садика забирает намного раньше. Это здорово, на самом деле. Потому что с мамой интересно, Она столько сказок знает. А Вета очень любила сказки. Почти так же, как маму, Кирюшу и Нежку.       Нежка – это была подруга Веты. Но приходила она почему–то только ночами, во сне. Вот и получалось так, что Вета очень любила ещё и спать. И это очень сильно тревожило маму. И вот теперь они пришли к этому странному дяде. Вернее, пришли они не к нему. Пришли они в школу. Но этот дядя здесь работал, и сюда Вета должна была пойти на следующий год учиться. А дядя решал, позволить ей это или нет. Почему это решал какой–то дядя, Вета не понимала. На самом-то деле должна была решать Вета идти в школу или нет. Вета бы пошла. Она не хотела, но пошла бы. Во-первых, потому что маме будет приятно, во-вторых, тут уже целый год учится Киря. Хотя он и так очень умный, а в этом году закончил первый класс и чему он может ещё научиться, неясно. Ну а в–третьих... В школу не могла пойти Нежка, и Вета пообещала ей, что будет учиться за двоих, будет возвращаться и рассказывать всё–всё, что было на уроке.       Девочка старалась, а дядечка в очках то и дело поглядывал то на рисунок, то на маму, наверное, сравнивал, похоже ли. Судя по всему – не очень, потому что дядечка всё время хмурился и крутил в пальцах ручку. Дядечка Вете очень нравился: он был чуть–чуть похож на её Кирюшу. Вета чувствовала, что ему, почему–то, очень одиноко и грустно. Наверное, он понравился бы и Нежке. Она тоже была одинокой. Жаль, что он не видел Нежку. Не знал, где она живёт.И именно её дом Вета и рисовала. А вообще дядя был весёлый. Вернее, старался таким быть. Показывал разные забавные картинки. Спрашивал, что на них нарисовано, будто сам не видел. Просил разложить цветные карточки, а потом вот, предложил порисовать. Эх, как же изобразить, то что Нежка живёт на небе в большом–большом доме, а в комнате её – одно окно, которое нельзя открывать, и у неё нет никого: ни папы, ни мамы? Как такое может быть, Вете было даже страшно представить, хотя иногда… во сне... Она сама росла без папы, потому что мама не захотела жениться, но, когда СОВСЕМ никого… это жутко. Очень. А вот у Нежки не было совсем никого, только Вета, которую Нежка считала совсем ненастоящей. Смешная…       Нежку Вета нарисовала у окна её комнаты, а вот с мамой всё оказалось намного сложнее. Как нарисовать мамину работу, Вета не знала. Мама читала сказки, а потом долго-долго о говорила о них с другими взрослыми дядями и тётями. Вета задумчиво погрызла карандаш, а потом улыбнулась… Кроме работы и сказок, мама очень любила танцевать. Раз в месяц она ходила на занятия, в клуб к своей подуге тёте Зи и всегда брала Вету с собой. Это и вправду было красиво. Мама кружила по гладкому полу иногда в паре с каким–нибудь дядечкой или тётенькой, иногда одна, а иногда даже с ней, с Ветой, но всегда так, что захватывало дух. Как в сказке, как на балу. Как Золушка. Как эльфийка на лесной поляне. Такой сказочной феей Вета и решила изобразить маму. Тут и работа и танцы.       Вот и всё, девочка, положила карандаш на стол, закончила, но… нет, дядечка сказал нарисовать всех, кто рядом… Девочка задумалась, а потом вдруг довольно хрюкнула, и, бросая из– под ресниц взгляды на дядечку в очках, снова взялась за карандаш. Пусть и дядечке не будет одиноко! Мама говорила, что танец – это сказка, в которую пускают всех. А вот дядечке за столом надо обязательно попасть в сказку. Вета это чувствовала.       Но как нарисовать сказку? Вета думала не долго. Сразу же вспомнилась любимая книга «Лев, Колдунья и платяной шкаф» Её Вета знала почти наизусть. И, конечно же, помнила, что сказочная страна начинается с Фонаря… – Ну как, Виолетта, успела, что планировала? – Да, – кивнула Вета, разворачивая рисунок, – успела. Правда, я волновалась немножко. Дома бы лучше вышло. Вы приходите к нам, я покажу… мама покажет… Дядечка внезапно закашлялся. … покажет, как танцует. У нас видео есть. – Спасибо, – прохрипел дяденька, покраснел, видимо от кашля, бросил взгляд на маму, которая как раз вставала с дивана . Затем взглянул на рисунок почему–то побледнел и снял очки. Потом снова надел. И опять снял. – Виолетта, это твоя семья? – Да, конечно! – Ага. – А это – мама? – Да. Мама. Красивенькая? – Очень. Прости, а с ней кто? – Вы. – Я?– дядечка почему-то запнулся… – Угу. А он на вас не похож? Я старалась. Вы красивый. Другие хуже были. – Д-другие? Дяденька как-то странно сглотнул, смешно дёрнулся шарик на шее, – а много…других?       Вета поняла, что спрашивает он про тех, с кем мама танцевала. Вопрос был не совсем лёгкий. Танцы раз в месяц за вечер мама танцует с двумя или тремя знакомыми, но чаще одна… Вета принялась загибать пальчики. – Я не всех помню. А те, кто маме не понравился? Ну, с кем она попыталась, а потом не захотела, они считаются? – Не считаются… Раз уж не захотела, то, конечно, не считаются,– дядечка как–то странно взглянул на маму, застывшую в углу. – Прости меня, пожалуйста, Виолетта, – наконец, проговорил он, – я немножко поговорю с твоей мамой, ладно? Побудь тут, а мы на минутку выйдем в коридор… ***       – Алён! Этот…психонавт… За кого он меня принял? За какую-то мартышку у шеста? Мармозетку с задранным хвостом?- мама разошлась не на шутку. – Столбовую дворянку? Нет, Лен, ты представляешь, он спросил меня… спросил меня… – мама что–то горячо зашептала на ухо подруге. Представляешь? Поинтересовался, чем я зарабатываю себе на жизнь? Он спросил, не нужна ли мне помощь!!! МНЕ!!! Представляешь?! - Вета давно не видела маму такой злой. Её глаза сверкали точь в точь как у Белой Колдуньи.       Тётя Лёна, мама Кирилла, не испугалась, а лишь чуть заметно улыбнулась: – Ну, он хоть и большеват…местами, но всё ж симпатичный. Так что от помощи–то так сразу–то не отказывайся. – Алёнка! Ещё слово – я тебе в волосы вцеплюсь, ты меня знаешь! И вообще, я на работу опаздываю, у меня лекция через 20 минут. Ты за Веткой присмотришь? Нет, ну вот же психолог девиантный! Всё настроение испоганил!!! На целый день, а может и больше. – Да не бери в голову, Свет, ты же видела творение своей маленькой художницы? И столб там и ты в прозрачном неглиже. Между прочим, усыпанном блёстками - Это не… не…глиже ,-возмутилась Вета- Это платье феи из волшебной травки и никакие это не блёстки а камушки и росинки.- Она насупила брови, вспоминая и прочитала: Топнув ножкой, молвит Фея К себе вызвав паучка: -Мне сплети наряд скорее Из волшебного пучка Трын-травы, что на рассвете Можно только собирать… …вот и всё, ложитесь, дети. Вам пора уже в кровать.       -Ого!- Тётя Лёна прищурилась и недоверчиво взглянула на маму,- Бальмонт что ли? Ты совсем зверь, Светка? Подготовишку заставляешь такое учить? - Стыдно, Ленка, Бальмонта с шестилетней девочкой путать –засмеялась мама,- Это Виолетта Гостемирова, тихому часу в детском садике посвящается…. А Бальмонт другой. Совсем. Мой любимый: У Феи глазки изумрудные Всё на траву она глядит У ней наряды дивно-чудные Опал, топаз и хризолит       Мама на секунду замолчала, словно пытаясь разглядеть что-то в необразимой дали, потом тряхнула головой и улыбнулась:       – Как говорится, Лён, почувствуй разницу. Вета не любит учить или читать, она любит слушать и сочинять, немилосердно коверкая услышанное.- Мама обернулась,- Может вернуться, и объяснить, что она гуманитарий? А то я выскочила как ошпаренная. Только визитку на стол швырнула, ну чтоб знал, чем зарабатываю. – О! Молодец, Светка, так держать! Хоть и в блондинку покрасилась, а башка-то доцента осталась. И про визитку не забыла и повод вернуться уже нашла! Ага, вернись. И стихи прочитай… с выражением,– тётя Алёна подмигнула маме. Та, ни слова не говоря, сильно дёрнула Кирюшкину маму за волосы. – Ой!– вскрикнула тётя Лёна отшатнувшись,– ты что?! Больно же! Светка, ты совсем отмороженная! Чуть целую прядь не выдрала! Шизанутая! Правильно психолог тебе помощь предложил! Хоть и толстый, но в своём–то деле шарит. С ходу определил, кому она нужна. – Во-первых я не красилась. А во-вторых, не поможет он,– горько произнесла мама, – пытались уже. Да и не предлагал он свою помощь. Предлагал специалиста. Глупый он, смотрит и не видит. – Тебя что ли не видит? Как же.. не заметишь такую. Ноги от ушей. Вместо пояса ожерелье нацепить можешь. – То–то и оно, что только ноги и видит. И вообще, если они от ушей, то голова в… – замолчав, мама вздохнула. – Светка! Опять захандрила что ли?– глаза тёти Алёны сузились, – Отпусти ты Вадима, Свет. Нет его. Три когда как нет. Влюбиться тебе надо. Вернее нет! Не полюбишь ты никого. Мужа тебе надо! А не любви. Ты совсем одичала да одурела одна. Ветка, заставляй маму, пусть тебе папу ищет. Свет, давай берись за ум, есть же в вашем университете мужики неженатые? А если нет, давай к нам в медицину… Ромке скажу, он те быстро пару сыщет. У них в хирургическом одиноких – уйма. Выпивают, правда.. Но ты давай, решайся… - Да иди ты… - Ой…