Белый кот

Кот был грязно-белый, очень пушистый, со свалявшейся колтунами шерстью. И злой, такой злой, что почти всегда ресцарапывал Есенину руки и злобно шипел. Но Лирику кот за что-то нравился, и тот приходил его подкармливать довольно часто. Ходить приходилось неблизко, потому что место это было нехорошее, и жить рядом с ним было нельзя. Раньше тут был торговый центр с тремя, а то и четырьмя этажами, Есенин плохо помнил. Он был тут однажды с мамой совсем маленьким, до того, как всё случилось. Теперь же тут был только один этаж, или ни одного не было, как посмотреть. Сквозь расколотый, давно уже пошедший трещинами бетон и кое-где оставшуюся плитку активно пробивалась жёсткая тёмно-зелёная трава, то здесь, то там торчали кривыми зубьями осколки стен, да остов эскалатора возвышался посередине. Была здесь поляна, вогнутая, как миска, поросшая мягким, пряно-пахучим мхом, исторгавшим из себя на несколько дней по весне редкие россыпи мелких, невнятных цветочков. На этой поляне и жил кот, к которому ходил Есенин. А ещё сюда периодически наползал густой, непроглядный туман, заполняя поляну, словно тарелку холодными сливками. И если уж оказывался кто-нибудь на этой поляне, когда первые клочки тумана начинали волочиться надо мхом, то не уйти ему по собственной воле, пока туман не рассеится. Зачем он приходит сюда с таким постоянством, Есенин и сам сказать не мог. Но упорно ходил, оставляя маленький домик на берегу моря, в котором он жил с мамой. Моря тут раньше вообще не было, до него нужно было очень долго добираться, а теперь оно простиралось практически от порога. Всегда спокойное и свинцово-холодное, оно лишь иногда собирало поверхность небольшими волнами, кое-где даже увенчанными гребнями пенных барашков. Есенин, когда был маленьким, гадал, что в чём отражается: море в небе или небо в море. Он до сих пор иногда об этом думал. Домик имел всего три комнаты, включая кухню, и совсем не имел дверей. Вместо них, как и в проёмах окон, на длинных бечёвках покачивались блестящие бубенцы, обломки морских ракушек и мелкие камушки с отверстиями в середине. Колеблясь от ветра, всё это звенело, ударяясь одно о другое, шепча что-то непонятное, но по-своему уютное. Хотя, Лирик, может быть, просто привык за столько лет к загадочному шуршанию верёвочных занавесей. Дом сильно отличался от того, почти забытого прежнего места обитания, который Лирик смутно помнил с детства. И мама тоже была теперь другой, без проседи в волосах, делавшей её причёску серебряной, без морщин и складочек на лице, без фиолетовых клубков вен на руках и ногах. Сейчас её скорее можно было принять за старшую сестру Есенина, но тот откуда-то знал, что именно она когда-то, ещё в прежние времена родила его. Сегодня кот был даже беспокойнее, чем обычно. Он вырывался, когда Есенин обнимал его, слепо размахивал выпущенными когтями и подвывал дурным голосом. Но Лирик всё равно обнимал его, крепко прижимая к груди и жмурясь, делая сглаженные туманом очертания ещё более размытыми. Когда туман достиг, казалось, максимальной концентрации, кот выпучил глаза, уставившись куда-то за спину Есенина, и напряжённо замер. Лирик, итак напуганный туманом, беззвучно заплакал, боясь обернуться и увидеть то, что так напугало кота. Он так и сидел, роняя слёзы и напряжённо вслушиваясь в вязкую, белёсую неопределённость, стискивая пальцы на белой шерсти. Воздух за его спиной на миг потеплел, как будто там кто-то стоял, и стоял очень близко, но это ощущение тут же прошло, а туман стал рассеиваться. Есенин, напуганный последним проишествием, не приходил на поляну более недели, и поэтому растерзанный кошачий труп успел немного испортиться. Лирик закапывал давно окоченевшее, переломанное тельце в жирную землю, поскуливая и тихо взвизгивая, растирая мокрые от слёз щёки грязными пальцами. Припасённую для кота рыбёшку тот съел сам, давясь редкой чешуёй и слезами, поглаживая примятый холмик пальцами. Босые ноги обдало сквозняком, а вслед за ним стал наползать какой-то особенно муторный сегодня блёклый туман. Есенин лёг рядом с холмиком, как мог обнял его и закрыл глаза, устроив тяжёлую от слёз голову на собственном предплечье. Холод заставил его свернуться калачиком и замереть, чтобы сохранить тепло. Вскоре Есенин промёрз до костей, всем телом впитав холод от непрогретой тусклым солнцем земли, плывя в полузабытье в клубах вязкого, ледяного тумана. Грязные руки его, просохнув на сквозняке, покраснели, а кожа на них местами полопалась и начала чесаться. Но Лирик всё равно лежал, беспомощно обнимая руками маленький холмик, и мелко дрожал то ли от горя, то ли от страха, то ли от холода. Есенин постепенно стал засыпать, позволяя расслабиться скованному холодом телу. На грани сна и реальности он снова ощутил присутствие чего-то большого и тёплого, а в следующий миг уже был крепко прижат этим чем-то к земле. Лирик дёрнулся и задрожал от страха, крепко зажмурившись, но вырываться не стал, боясь спровоцировать этого. Но терзать, как насчастного кота, его никто не стал. Вместо этого большой, горячий язык принялся вылизывать онемевшее лицо Есенина с какой-то нахрапистой нежностью, прижимаясь странно-пуховым телом с текучими очертаниями. Решившись открыть, наконец, глаза, юноша успел лишь на долю секунды увидеть что-то большое, меховое и эфемерное, тут же утратившее форму. Теперь на нём лежал вполне обычный свиду мужчина, имевший вид дикаря: одет этот субъект был в невнятные лохмотья защитного цвета, открытые участки кожи были сплошь исцарапаны и покрыты синяками, а глаза мерцали нездоровым огнём. Некоторое время оба пребывали в замешательстве, а потом дикарь Есенина поцеловал, укусив при этом за язык. Тут Лирик решил, что пора уже вырываться, что и предпринял. - Ты съел мою рыбу! - обвиняюще сказал дикарь, отстраняясь. - Это была моя рыба! И мой кот! И поляна моя! И я сейчас закричу. - Не кричи, глупый, зачем? - улыбнулся дикарь, по-дикарски, естесственно. - Эта поляна - моя. И котом был я. А значит, рыба - мне. - Не правда, - проскулил Есенин и снова заплакал. - Кот умер, и я умер, я брежу... Мужчина сощурился и вылизал Лирику солёные от слёз щёки. - Никто не умер, глупый человек. Ты освободил меня, только и всего. Я должен отблагодарить. - Как тебя зовут? - спросил вдруг удивлённый Есенин. Дикарь на это раздражённо дёрнул плечом, но ответил: - Как-то на "Г". И на "Ж". Не помню. Это важно? Я буду тебя защищать. - Мне не нужна защита, - пискнул Лирик, безрезультатно толкая мужчину в грудь, и тоже отчего-то сощурился. - Глупый человек... - прошептал дикарь совсем тихо, снова слизывая катящиеся из глаз юноши слёзы.