Димка

Никогда не смотрел на губы людей. Просто не запоминаю губы. Первое, что мне бросается в глаза – это цвет глаз собеседника. Память фиксирует неповторимость изгиба ресниц, радужку, ширину зрачка. Очертание глаз всегда разное: круглые, удлинённые, раскосые. Огромные и маленькие, глубоко посаженные, расположенные широко или близко к носу. Немаловажно выражение глаз, малейшее изменение которого я фиксирую с точностью микроскопа. По глазам очень просто читать эмоции людей, их мысли, настроение. Мне нравятся всякие глаза. Но красивее, чем у Димки, я не видел. Мне было лет семнадцать, когда этот мальчик появился в нашем дворе. Восьмилетний пацан, ничем не отличающийся от других на первый взгляд. Только потом я узнал, что он немой. Хорошо, что не глухой, ржали мы с приятелями, отгоняя ораву мальчишек от нового мотоцикла одного из нас. Малышня разбегалась в стороны, как стайка стрижей, и только Димка всё делал с опозданием. С годами это отставание становилось всё более заметным, и бабульки, вечно восседавшие на лавочках, горестно вздыхали, что у Аньки - алкашки паренёк растёт ненормальный. Не знаю, нормальный или ненормальный он рос, но вот то, что донельзя грязный – это да. Немытые пшеничные волосы вокруг веснушчатого лица, грязь на щеке или крошки еды на губах, чёрные ногти, рваная старая одежда с чужого плеча – всё это не прибавляло мальчишке привлекательности. Со временем в его семье появился отчим, алкоголик похлеще мамаши, и лицо замухрышки с завидной регулярностью стали украшать синяки. Всем было на это наплевать, и мне тоже. Со мной случилась любовь, брак в восемнадцать лет по залёту и развод через два года полного семейного несчастья. Мать уехала работать в Москву, отца и другой родни у меня не было, так что к двадцати одному году я остался в гордом одиночестве в уютной однушке возле городской свалки с прекрасным видом на маленький двор. Ах, да, чуть не забыл: с работой шофёра на мусоровозе. Зато рядом с домом. Весна только набирала обороты, снег ещё не везде сошёл, утопив в грязи все окрестные тротуары. На промозглом ветру победно колыхались чьи-то незаляпанные белые простыни. Я вышел на балкон курить и скривился от ржавого скрежета старых качелей, на которых скукожилась одинокая фигурка. Бедняга Димка мёрз в тонкой куртке. Наверно, мать и отчим опять напиваются где-то, не оставив ему ключей. Грустная участь. Сколько ему исполнилось? Шестнадцать? Семнадцать? Я не знал. Я вернулся в квартиру, включил телевизор и достал из холодильника первую банку пива. Пятница – день шофёра, имею право. Вечер проходил в тупом пребывании за очередным ментовским сериалом, время остановилось между перекурами и сменой банок. Мои мысли текли вяло и неохотно, плавно перемещаясь от идеи купить себе собаку и спастись от одиночества к порыву пойти в бар и снять там девушку на ночь. Решив, что вот сейчас курю и одеваюсь покрасивее, только допью пятую банку, я, окрылённый, вышел на балкон. В полной темноте, где-то посреди еле различимых серых простыней скрежетали качели. Я обернулся и сквозь немытое стекло балконной двери взглянул на часы. Почти полночь! Пьяное сердце сжалось от сочувствия несчастному ребёнку, я выкинул сигарету и ломанулся в квартиру. Накинул старый пуховик, схватил дутую осеннюю куртку для Димки и выбежал в подъезд. Дверь можно было не замыкать, я ведь на пять минут ухожу, поэтому я через две ступеньки допрыгал до первого этажа и выскочил из подъезда, попав под начинающийся дождик. Чертыхнувшись, я заскользил в темноте по чёрной грязи тропинки к качелям. Подросток всё ещё был там. - Ты замёрз? – Я протянул ему куртку. Димка вскинул ко мне лицо и отрицательно замотал головой. Я понял, что он частенько остаётся на улице в ожидании пьяных родителей. Хотя, скорее всего, его подбирают сердобольные мамаши многочисленных друзей. И, вероятно, сытно кормят и оставляют у себя ночевать. Видимо, сегодня настал день, когда не нашлось готового помочь друга. А, может быть, присутствие чужого ребёнка надоело семье людей, готовых его приютить, и они не позвали его к себе. Такое может случиться в любой семье, в конце концов у всех свои проблемы. Я вздохнул, раскинул вялыми, довольно-таки пьяными мозгами и решил: - Пошли ко мне. Подросток опять отрицательно помотал головой, и я засмеялся: - Не бойся, я не кусаюсь. Поешь, отогреешься, даже можешь переночевать. Я живу один, так что ты мне до утра не помешаешь. Качели ещё пару раз скрипнули и остановились. Димка тяжело вздохнул и, встав с них, потянулся и взял у меня из рук куртку. * Мы вошли в тёмную прихожую и молча разулись. Я повесил на пустую вешалку свою и димкину одежду. Ещё по дороге я подумал, что первым делом мальчишка захочет отогреться. Или поесть? - Что ты хочешь первым делом: помыться в горячей воде, или поесть? Димка замер в нерешительности, и я понял, что он ростом мне до подбородка. Совсем мелкий ещё, а уже такой несчастный. Кто знает, через какие испытания ему приходится проходить каждый день, чтобы получить пропитание, тепло, образование наконец? Мальчику всего шестнадцать лет, а он уже такой одинокий! Я в свои двадцать пять лет просто трутень какой-то, страдающий от мнимого одиночества. На что мне жаловаться, ведь я сейчас в сухой одежде, в собственной, тёплой квартире, с шестой банкой пива в руке, у себя на кухне… На кухне! Я обернулся и чуть не подпрыгнул. Димка, естественно, прошёл за мной на кухню, и сейчас стоял в проёме двери. Жалкое зрелище! Грязный, мокрый, худой подросток в сырых носках, оставляющих липкие следы на моём пыльном линолеуме. Руки обхватили плечи и судорожно сжимают их в немой попытке согреться, бледные губы поджаты в тщетном усилии не показать стука зубов, глаза стыдливо опущены вниз, прикрытые длинными, по-девичьи густыми, тёмными ресницами. Я молча подвинул к нему стул и тут же отвернулся, зажигая плиту. За моей спиной раздался скрип стула, и я хмыкнул. Сообразительный малый! Я налил масла в сковороду, вылил воду из недоеденных мной пельменей и высыпал их в скворчащее масло. Хлебнул из банки пива и решил, что в такую погоду можно не ходить на мой незастеклённый балкон, а курить прямо здесь, на кухне. Что я и сделал. Приоткрыл окно и закурил. Естественно, не оборачиваясь – чтобы не смущать несчастное дрожащее создание, ожидающее поздний ужин. Когда сигарета прогорела, я достал красивую, «гостевую» тарелку, подхватил сковороду и высыпал на неё поджаренные пельмени. Поставил тарелку на стол перед скукожившимся мальчишкой, достал вилку и хлеб, включил чайник и сел напротив. Димка нерешительно взялся за вилку левой рукой и, нанизав на прибор самый маленький пельмешек, отправил его в рот. Я усмехнулся. Какая детская наивность! Старается не показать мне, как он голоден, а сам даже не подул на горячее. Разве не мило? Димка неторопливо уничтожал пельмени, закусывая их хлебом, не поднимая на меня глаз. Его щёки слегка порозовели, губы влажно блестели, то и дело облизываемые резвым, маленьким язычком. Я удивился чистоте его кожи: ни подростковых прыщей, ни веснушек. Хотя для веснушек ещё не сезон. Я хмыкнул своим мыслям, и мальчик зыркнул на меня из-под тёмных, резко начерченных бровей. Я чуть со стула не упал. Вот это глаза! Есть такие собаки, хаски, по-моему. Горделивые владельцы особенных, великолепных глаз. У людей тоже бывают такие глаза, и для себя я их так и называю: «хаски». Вот они-то и были у Димки. Бледно-голубые радужки в обрамлении тонкого чёрного контура, с маленьким, уходящим в точку зрачком. Неповторимо. Качество «хасок» зависит от бледности радужки. Так вот у мальчишки она была настолько прозрачна, что казалась белой. Волшебно. У меня в животе сладко заныло, и я отвёл взгляд от лица мальчишки. Что за бред! Почему я раньше не замечал, что у него такие глаза? Хотя, что это меняет? Да, меня безумно возбуждают «хаски», но только не у мужчин! Я встал со стула и сказал немому: - Кушай, будь как дома. Я пойду, включу воду в ванной и принесу тебе что-нибудь из своей одежды, чтобы переодеться. Пока будешь мыться, я постелю тебе на полу. Извини, но у меня однушка, довольно тесно. Но, думаю, переночевать можно. Димка кивнул головой и поднял от тарелки взгляд. Я замер, как истукан, не в силах оторваться от открывшегося мне зрелища. Бесподобно красивое лицо, бесполое в силу своего возраста, с лёгкостью можно было принять за лицо девчонки. Нежные, маленькие ушки, слегка неправильной формы, чуть вытянутые вверх, как у эльфа. Пшеничные, отросшие почти до плеч волосы подсохли и крупно кудрявились вокруг тонкой, хрупкой шеи. Острый кадык судорожно дёрнулся, мальчишка громко сглотнул и внезапно покраснел, заливаясь краской снизу вверх. - Сколько тебе лет? Шестнадцать? Он отрицательно помотал головой. - Семнадцать? На этот раз, почти с радостью, он кивнул, подтверждая мою догадку. Я ужаснулся и поспешно вышел из кухни. * Вода в ванной громыхала о её край, заглушая этим звуком бормотание телевизора. Я сидел в кресле и смотрел на свой диван. У меня было время подумать. Что я творю? Напоил Димку горячим чаем с малиной и отправил мыться, дав ему только самую длинную, белую футболку. Хотя любые мои брюки всё равно будут ему велики. Но ведь я так поступил намеренно. Хочу увидеть его тело, причём не только очертания. Я закрыл глаза. Мне никогда не нравились парни. Никогда. До сегодняшнего дня. Что сказать, после трёх литров пива можно не врать самому себе. Пусть опьянение уже проходит, зато смелость всё ещё осталась, и я точно понимаю, что происходит. Хочу этого мальчика. Хочу намазать его маленькую, розовую дырочку за неимением в доме смазки детским кремом и скользнуть в неё. Хочу прижать его к матрасу изо всей силы, подмять под себя, услышать его стон. Да, он немой, но ведь стонать-то он умеет? Хочу засунуть под него свои сильные, мужские руки и держать в них тонкие, беззащитные ключицы, не давая ему пошевелиться. Хочу, чтобы он задыхался подо мной, хрипел и плакал, чтобы даже отбивался от меня, но не смог мне помешать. Хочу кончить в его горячую глубину, загнать в него по самые яйца и ошеломительно кончить. Или нет. Хочу, чтобы он мне отсосал. Поставить его перед собой на колени, не вставая с кресла, и сказать: «Открой ротик, маленький мой!». И он открыл бы рот, совсем чуть-чуть, а я достал бы член, показал ему и попросил: «Лизни здесь!». И он бы лизнул в начале, а я бы… Фантазии не хватает, как с ним договориться о минете. Чтобы не укусил. Или не отказался. Бить я его совсем не хочу. Совесть, проклятая совесть! Я почувствовал, что у меня морда горит, как при пожаре, непонятно от чего: то ли от стыда, то ли от похоти! Вот это да, пидорас проклятый! В этот момент из ванны вышел Димка и остановился в дверном проёме моей единственной комнаты, не решаясь пройти. Я замер, внимательно разглядывая это чудо. Мягкие тапочки, которые велики мальчишке по крайней мере на три размера, из-за чего ноги выскальзывают сквозь отверстия вперёд. Узкие пальчики поджаты в попытке не касаться холодного пола. Длинные, стройные ноги с мосластыми коленками и крепкими икрами скрещены, будто он хочет в туалет. Нет, не хочет, ведь санузел совместный. Просто ему холодно до сих пор. Ладони вцепились в футболку и тянут её вниз в районе паха. Ворот оттянулся, открывая именно такие, как я и представлял, ключицы. Незабываемо. * Он так спокойно дышал. Я смотрел на него при свете фонаря, бьющем в окно. Я специально не задёрнул шторы, чтобы видеть его. Дал ему зимнее одеяло, в надежде, что мальчик согреется и разденется. Мои надежды оправдались. Он лежал на животе, засунув обе руки под подушку, закинув одну ногу на подмятое под него одеяло. Футболка задралась, открывая мне вид двух гладких полушарий. Я развесил всю его одежду на батареи, в тайне радуясь, что даже трусы промокли. Своих я ему не дал. Нужно ли говорить, что намеренно? Мягкий изгиб спины сводил меня с ума. Тонкая талия чуть изогнута, поражая юношеской гибкостью, золотые волосы растрепались во сне, разметались по подушке, как чудесные перья невиданного лебедя. Я хотел провести языком от его ушка вниз по спине, слегка прикусывая его за шею у основания плеча, так, чтобы он вздрогнул. А потом подуть на влажный след, поцеловать в красное пятнышко на месте своего укуса. Пусть бы в этот момент Димка проснулся и начал возмущённо мычать, вынимая руки из-под подушки в тщетной попытке оттолкнуть меня. Хотя нет. Пусть всё будет не так. Я медленно, тихо выбираюсь из-под пледа и аккуратно переползаю с дивана на пол. Мальчик спит, и я нежно провожу ладонью по его волосам. Белые глаза открываются мне навстречу, и я тону в них. Я не даю ничего понять мальчишке, хватаю его рукой за шею и с силой прижимаю к матрасу. Он возмущённо мычит, а я наваливаюсь на него всем телом, поспешно плюю на свою левую руку и просовываю влажные пальцы между девственных ягодиц. Тщательно смачиваю зажатое отверстие, шепчу ему на ухо: «Шшшш, шшш, тихо-тихо, мой маленький!» и утыкаюсь своим ноющим от длительной готовности членом в сладкую дырочку. Он зажимается и начинает ещё настойчивее отбиваться, хватает меня обеими руками за придушившую его ладонь, брыкает ногами. Я с силой давлю на анус и, наконец, начинаю погружаться в него. Он отчаянно вскрикивает, ноет и хрипит, затем начинает умоляюще ныть, как бы упрашивая меня прекратить эту пытку, но я не слушаю, я просто долблюсь в него, загоняя всё глубже. Когда моя плоть преодолевает последнее сопротивление и он, наконец, принимает меня на всю длину, я даю ему немного передохнуть, привыкая ко мне. Он начинает плакать и скулить, но я не слушаю его, хватаю его руки своими и вытягиваю их вверх, куда-то за край подушки, где он немедленно начинает скрести ногтями по линолеуму. Я двигаюсь настойчиво и резко, с удовольствием прислушиваясь к его стонам и всхлипам, различая хлюпанье влаги в его поджарой заднице, хлопки своей плоти о его крепкие половинки. Чувствую, как он начал потеть подо мной, как футболка прилипает к нашим телам. Я прекращаю держать одну его руку, чтобы своей в тот же миг начать рвать тонкую ткань, нашу последнюю преграду. Димка пытается бить меня освободившейся рукой, пытается ущипнуть, разодрать меня ногтями. Я прижимаюсь ещё плотнее к оголившейся спине, хватаю его за волосы и выворачиваю его голову себе навстречу, чтобы впиться голодным поцелуем в его губы. Он отчаянно кусает меня, и я кусаю его в ответ, вламываюсь в его рот настойчивым языком, жадно вожу им по гладким зубам. Он пытается вытолкнуть мой язык своим, и я немедленно пользуюсь этим, чтобы захватить его язык в плен, засасываю его в себя до нового болезненного выкрика мальчишки, прикусываю его, играю. Я чувствую, что финал близок, и пытаюсь оттянуть своё удовольствие, замедляюсь, начинаю сдавленно стонать в маленькое ушко. Димка перестаёт хрипеть, он почти уже привык к своим ощущениям, во всяком случае, изменения моего ритма позволяют ему немного расслабиться. Мысль о том, что мальчику может быть хоть немного хорошо со мной, вызывает оргазм, и я фантастически кончаю в горячее, плотно обхватывающее меня отверстие. Подросток снова кричит, и я поспешно выхожу из него, сползаю с безвольно раскинувшегося тела, хватаю обрывок футболки и аккуратно вытираю Димку между ног. Я переворачиваю мальчишку на спину. Он больше не сопротивляется, просто молча плачет, закрыв лицо руками. Я долго рассматриваю его беззащитное тело, плоский живот, почти безволосый пах. Он даже не пытается поджать под себя ноги, наверняка ещё чувствуя пульсирующую боль. Я приподнимаюсь на локоть и беру его мягкий член в рот. Он замирает, руки вытягиваются вдоль тела, видимо, безропотно принимая готовность к дальнейшим пыткам. Я начинаю размеренно двигать головой вперёд-назад, стараясь не сбиваться с ритма. Мне совершенно не противно, наоборот, это снова возбуждает меня. Я чувствую отклик, небольшой, аккуратный член отзывается на мои ласки, и я стараюсь забрать его в себя поглубже, сжимать губами не сильно и не слабо, сделать Димке максимально хорошо. Мальчишка то и дело пытается оттолкнуть меня, но его обессиленные руки не способны мне помешать. Он начинает постанывать всё сильнее, я ускоряюсь, хватая себя за член и помогая себе в силу возможности. Он хрипит и корчится подо мной, начинает отбиваться всерьёз, но я не позволяю ему вырваться из-под меня, налегаю на него рукой, пытаюсь ещё ускориться и доставить одновременно удовольствие себе. Наконец мне в рот ударяет его горячая сперма, я непроизвольно сглатываю и чувствую солёный привкус. Он задыхается, но и я – тоже, захлёбываясь от удовольствия. Мечты сбываются. * Мы сидели на кухне и молча пили кофе. Я смотрел на немого воспалёнными глазами не спавшего всю ночь человека. Димка скромно потупился, полностью облачённый в свою высохшую одежду. Я не сказал ему ни слова, впрочем, как и он – мне. Я проводил его до двери, где он обулся, оделся, немного потоптался, сконфуженно сопя, внезапно схватил и пожал мою руку, пристально глядя на меня своими безумными «хасками», и исчез за дверью. Я замкнул дверь, опёрся о неё спиной и начал медленно съезжать вниз, вцепившись в голову руками. Проклятый урод, больной извращенец! Я хочу его. Изнасиловать. Если бы ты знал, Димка, если бы ты только знал!