Незаконченный оберег или Кара Семерых

Руки привычно сплетали грубые нити друг с другом, касались деревянного обруча и фигур, вплетенных в древний оберег, знакомый каждой матери. В глазах стояли слезы, но Кейтилин Старк лишь продолжала работу, не позволяя себе такой роскоши, как плач. Она услышала шаги, тихие, но быстрые — она знала, кто шел к ней, но сейчас ей не было до этого дела. Лошадь хрипела, переступая с ноги на ногу, и Кейтилин тихо заметила: — Вы боитесь ее, и она это знает. Голос, такой тихий и звонкий, будто зазвенела капель, ответил: — Я не боюсь ее. Девушка подошла ближе, снимая перчатки и оправляя плащ. Мгновение она следила за медленной работой источенных пальцев, а затем спросила: — Можно вам помочь, леди Старк? — Нет, — последовал резкий ответ. Талиса потупилась, чувствуя, как по коже разливается краска, — вы не можете помочь. Потому что матери плетут этот талисман, чтобы защитить своих детей. Это может только мать. Кейтилин подняла глаза и внимательно посмотрела на новую Королеву Севера. Ей хотелось сказать что-то, но вдруг она вспомнила, что о Бране и Риконе нет вестей, Винтерфелл взят штурмом и вся ее семья разбросана по Семи Королевствам, а она ничего не может сделать. Только закончить работу и молиться Семерым. Она снова опустила глаза и продолжила доплетать фигурку мальчика. — Вы плели их раньше? Вопрос казался неуместным, назойливым, и леди Старк почувствовала, что очень измучена. Однако она повернулась к присевшей на скалу девушке и ответила: — Дважды. Руки снова замелькали вокруг остова талисмана, но тихий вопрос снова заставил их замереть: — Они помогли? В груди леди Старк вспыхнула острой болью память о ее мальчиках, о всех ее детях, за которых она молилась и о которых теперь ничего не знала. Помогли ли те молитвы? Где были Семеро, когда она потеряла последние вести об Арье и Сансе? Когда Винтерфелл взяли штурмом? Когда Робб встретил эту девушку и нарушил клятву, данную семье Фрей? Острая боль за своих детей внезапно стала почти невыносимой, и леди Старк неожиданно заговорила: — Отчасти да. Я молилась Семерым за моего сына Брана, чтобы он выжил после падения. Голос стал глухим от муки, и обе женщины опустили взгляды. Страдания детей — самое страшное и несправедливое, что могла людям дать жизнь, и они обе это понимали. Однако леди Старк продолжила: ее глаза устремились куда-то вдаль, и было видно, что она поглощена воспоминаниями. — А до этого один из мальчиков заболел оспой. Мейстер сказал, что если он переживет ночь, то выживет. Но это будет очень долгая ночь… Кейтилин говорила, а руки сами продолжали сплетать грубую нить с рамой оберега. За Роба. За Сансу. За Брана и Арью. За малыша Рикона. За всех них, тех, кого она любила и потеряла. — И я просидела рядом с ним до рассвета. Слушала его неровное дыхание, его кашель и жалобы… — Здесь голос оборвался, но женщина продолжила, будто не могла больше молчать. — Кто это был? — тихий вопрос девушки заставил Кейтилин вынырнуть из бездны тяжелых воспоминаний, и она ответила, переведя взгляд на свою собеседницу. — Джон Сноу. Женщина внимательно смотрела, как на юном лице отразилось узнавание. Все знали, что на Севере бастардам давали фамилию Сноу. Рожденные под покровом снега, зимнего неба и холодных ветров — как могли они зваться иначе? — Когда муж вернулся с войны с этим ребенком, я даже взглянуть на него не могла, — горько зазвучал голос леди Старк, — Я не могла выносить этот взгляд чужих карих глаз… Я молила богов забрать его, хотела его смерти. И он заболел. Тяжелые воспоминания заставили ее закрыть на мгновение глаза. Стоило ей на мгновение вспомнить те дни, как сердце болью отзывалось на воспоминания о хрупком детском теле, каплях пота на покрасневшем лице, стонах и кашле — таком надрывном, что хотелось упасть ему в ноги и плакать. Кейтилин выдохнула, качнув головой и снова посмотрев на девушку около себя. Та внимательно слушала ее. — И я поняла, что я самая ужасная женщина на свете. Убийца! Я обрекла это несчастное, невинное дитя на ужасную смерть… Лишь потому, что ревновала к его матери. К женщине, которую он даже не знал! На лице леди Старк было написана смесь отчаяния, ужаса и боли. Талиса лишь слушала, представляя себе холодную комнату Винтерфелла, ребенка, мечущегося в лихорадке, и мать, со слезами склонившуюся над ним. — И я молилась всем Семерым богам: «Сохраните ему жизнь! Пусть он выживет! И я полюблю его, стану ему матерью, упрошу мужа избавить его от клейма бастарда, назвать его Старком и забыть обо всем… Сделать его одним из нас!» На глазах женщины стояли слезы — горькие слезы матери, женщины, которая не могла простить себе то, как поступила тогда и поступила бы снова, если бы и был шанс что-то изменить. Талиса попыталась улыбнуться, хотя на сердце скребли кошки от той боли, свидетельницей которой она только что стала. Улыбка облегчает боль, часто говорили ей ее наставники. — И он выжил? Проворные пальцы в который раз замерли над незаконченным талисманом, и глухой голос произнес: — Он выжил. Девушка набрала воздуха, чтобы выдохнуть. Ребенок был спасен. Однако голос продолжал: — Но свое обещание я не сдержала. На лице, еще недавно страдающем, отразилась горечь — отравляющая, страшная, мучительная. Талиса опустила глаза, в который раз чувствуя, как она еще юна и неопытна перед этой женщиной, пережившей так много, когда услышала слова, пронзившие ее подобно острому мечу: — И все, что произошло с тех пор… Весь ужас, случившийся с моей семьей… Наказание за то, что я не смогла полюбить сироту. Обе женщины молчали. Перед внутренним взором Кейтилин Старк пролетали все те беды, большие и малые, случившиеся с тех пор, как Джону Сноу было девять. Тяжелые роды, болезни девочек, голод, долгие зимы мелькали перед ней, но лишь заставляли ее сердце слабо вздрагивать от холода, смертельного холода, который так близко подобрался к ней. А затем пришли и те воспоминания, что были совсем свежими… Ворон, прилетевший из Королевской Гавани с вестями, что Нед в тюрьме за измену, которой он не мог совершить… И другой, совсем скоро — с вестью о том, что он мертв. Письмо от Ланнистеров с требованиями, в которых ни слова ни говорилось об Арье… И ни строчки от Сансы, только тревожные мысли о том, что ее девочка тяжело расплачивается за войну Роба. Горькие вести из Винтерфелла о том, что Теон Гренджой взял его штурмом… И страшные слухи о том, что тела двух ее мальчиков, обваренных кипящей смолой, висели у входа в их родовое гнездо, хотя Роб и твердил ей о том, что они вполне могли сбежать. Сколько боли может вытерпеть материнское сердце? Сколько страха, отчаяния, беспомощности оно может вместить и не разорваться? Сколько можно умирать, день за днем поднимая себя из могилы ради Роба и тех ее детей, кто еще жив? Неужели Семеро будут вечно карать ее за то, что она не смогла полюбить Джона Сноу?