***
Дин человек взрослый, поэтому он действует как подобает взрослому: он прячется в своей комнате, как делают это малые дети, и надеется просто сбежать. Это работает довольно неплохо первые пять часов. Но потом он, желая избавиться от скуки, странной нервозности и низменной раздражительности, идет за орешками. Он устал глядеть на стены, и он проголодался настолько, что Поп-тартс и пиво уже не подойдут. Проблема в том, что каждый раз, как он убеждает себя надеть свои штанишки для больших мальчиков и вернуться к миру, он слышит что-то, что заставляет его остановиться: шаги в коридоре, скрип двери, глубокий смех Каса. Дин полагает, что он в библиотеке с Сэмом; Сэм любит исследования, даже если они не имеют конкретного направления, а тут на землю упал Кас со всеми своими знаниями и воспоминаниями за все семь тысяч миллиардов лет. Они сейчас наверняка в самом разгаре своего тупого ботаник-фестиваля, разглядывая пыльные книги на древнем языке или разговаривая о таком существе, чье имя Дин даже не слышал и никогда бы не волновался, и который в конечном итоге, зная удачу Дина, нападет в самый неожиданный момент. Чертов придурок. Дин, расхаживая в узком пространстве между изножьем кровати и дверью, раз девять называет себя идиотом. Два ушиба спустя это действует на нервы — кухня притягивает его, обещая настоящую еду, но потом он снова слышит смех Каса и сдается, плюхаясь на кровать. Вообще-то, у Каса дурацкий смех. Это все приводит в замешательство и посыпает рану солью — когда от улыбки морщинки разбегаются от уголков глаз, и его рот... нет. Дин не собирается думать об этом, потому что это точно заставит его пристыженно удалиться, как неуклюжего подростка. Дин не думает о губах Каса, о плавном изгибе его спины, или как выглядит его зад в крошечных шортах, когда он по субботам моет свою развалюху, как его рубашка всегда задирается, когда он потягивается или моет капот, обнажая частички и целые куски этой гребаной татуировки, и тогда Дин наконец сдается и обхватывает свой член, и он вовсе не думает, как будет выглядеть обнаженный и готовый Кас в его постели, как будет Кас, задыхаясь, выстанывать его имя.***
Дин сидит в своей комнате еще около часа, а затем он тайком спускается вниз по коридору, как от места преступления. И это совершенно новый уровень — даже для тех, кто провел большую часть своей жизни хороня свои чувства под грузом отрицания и запретов, но Дин не знает, что делать. Он чувствует себя смутно виноватым — хотя он на самом деле не сделал ничего, за исключением того, что влюбился в своего лучшего друга, и, возможно, дрочки на него, и хотя Дин ведет себя осторожно — он ощущает себя в ловушке. Он не может мыслить ясно; как и обо всем другом, что касается Каса — это просто расплавляет ему мозг. Кухня темная и тихая, и — к счастью — пустынная. Дин регулирует свет ровно на столько, чтобы хватило для готовки, но это не значит, что все так просто; как только он ставит греться кастрюлю с водой, тонкие панели дверей скрипят, и Сэм откашливается. — Дин, — произносит он, и, черт, это то самое лицо для взрослых разговоров. Первым инстинктом Дина было взглянуть на ближайший выход, но в кухне только одна дверь, не ведущую в кладовку, и именно возле нее был Сэм, блокирующий ее своими гигантскими плечами. И, добавляя соли на рану, Сэм одет в желто-синюю фланель, и Дин хочет просто заколоть его. — Ваше тупое собрание уже закончилось? — Да. Кас захотел в душ. Прекрасно. Эта воображаемая картинка ну вообще не помогает. — Дин, ты в порядке? Это вопрос с подвохом, уверен Дин. Он открывает рот для обычной ерунды — «Да, здорово, никогда не было лучше», — но Сэм, кажется, искренне заботится о нем, и какая-то часть Дина, опустошенная и отзывающаяся болью уже на протяжении нескольких месяцев, снова дает о себе знать под взглядом Сэма. Он никак не ожидал, что Сэм простит его, не после Гадриэля и Кевина или пяти недель в состоянии демона. Он, быть может, не должен разрушать своим лживым лицом эти вновь возведенные стены. — Я, эм. — Дин достает коробку макарон с полки, со вздохом открывая ее. Он не особо хочет готовить, но голод берет свое, а кто-то — вероятно, Кас — опять съел все чертовы «Hot Pockets». — Я не хочу говорить об этом. — Дин. — Слушай, это просто небольшая проблемка. — Чувак, — говорит Сэм. Он скрещивает руки на груди, становясь напротив дверного проема. Он нарывается. — Ты весь день сидел в своей комнате. — Вы уже ели? Я могу сделать фрикадельки. — Это Кас? Тревожный клубочек змей завозился в животе Дина. — Что? — Что-то загрохотало за стеной, напоминая Дину, что Кас в душе, но он не собирается думать об этом. Нет, ни за что. — Нет. — Эй, если ты не хочешь об этом говорить, то все нормально. — Сэм убирает волосы со своего лица и смещается в дверях, он добавляет, понизив голос: — Может, это просто странно для тебя — то, что он все время рядом. Дин знает, что не должен удивляться; Сэм всегда был мозговитым. — Я сам с этим разберусь. — Почему бы тебе просто не поговорить с ним? — О чем? — огрызается Дин, поглядывая на дверь. Кас сейчас человек, так что он не сможет ничего подслушать за четырнадцать комнат, но, зная удачу Дина, он найдет тайный проход из ванной в кухню через шкафчик как раз в тот момент, чтобы услышать этот ужас. — О тебе. О вас двоих. Дин сглатывает комок в горле, вытирая сухие руки о кухонное полотенце, чтобы Сэм не видел, как они дрожат. — С какого черта мне это делать? — Ну, — медленно произносит Сэм, и, серьезно, было бы просто превосходно, если бы кто-то сжег эту рубашку, — я не думаю, что это театр одного актера. Ну да. Вслух это звучит еще хуже. В другом, совершенном мире Дин мог бы попробовать, но он живет настоящим, а в настоящем все попытки приведут лишь к катастрофам, вроде стихийных бедствий, где Кас не выходит из бункера, никогда не говорит с Дином и, может, хочет проводить выходные с Сэмом. Это даже не близко к норме. Лиза — золотое доказательство, что удел Дина в отношениях — полное разочарование, а Кас — Иисус, мать его, Христос. Кас был ангелом. И он, вероятно, до сих пор им был бы, если бы Дин не... если бы Дина просто не было. — Оставь это, Сэм. Я разберусь.***
Спагетти на ужин слегка переваренные, потому что Дин позволил кипеть им слишком долго, отвлекаясь на мысли о сне рядом с Касом ночью или пробуждении с Касом утром, а еще без фрикаделек, потому что он нашел только замороженный фарш. Кас, кажется, не заметил его или ушел; он готовит еду под порно-шум, ощущая странный вкус, мягкие вибрации в горле, и если он не постучит, что будет очень дерьмово, Дину придется что-нибудь придумать, чтобы оправдаться. Что просто нелепо. Ему больше не пятнадцать. — Эй, Дин, — внезапно говорит Сэм, и Дину уже не нравится его тон. Он звучит слишком разумно, — мне нужны ключи от машины. — Зачем? — Нужно кое-что сделать в городе. Действительно разумно. За исключением города. Не сейчас. Максимальное количество людей Либанона — несколько тысяч, если включать в это число домашних животных, и растения в горшочках, и все, что значится как дело, закрывается на закате. Если Сэм ищет цивилизации, ему придется ехать в Смит-Сити или по линии Небраски в Гастингс. И в любом случае оставить Дина наедине с Касом дольше, чем это полезно в его нынешнем состоянии рассудка. — Но, — говорит он, указывая на телевизор вилкой. Сэм выманил его из кухни марафоном «Игры престолов»; история с вампиром Джоди прервала их в середине второго сезона, — вы сказали, что хотите посмотреть это. Сэм просто смотрит на него, его рот кривится, как будто он пытается сдержать надменное выражение лица, а Дин быстро понимает, что его единственным вариантом является отступление. Он не имеет никаких оснований отказывать, и если Сэм продолжит настаивать, Кас просто одолжит ему свою развалюху. Вздохнув, он убирает свою тарелку в сторону и залезает в карман за ключами. — Спасибо, — говорит Сэм, ловя их в воздухе. Его рот снова дергается, и... черт. Он пытается не улыбнуться. Этот здоровенный парень, должно быть, думает, что делает Дину одолжение. Преданный Дин поворачивается к телевизору еще до того, как Сэм выходит за дверь, и доедает свои спагетти, наблюдая, как бастард Неда встречает сумасшедшего короля. Кас не шевелится, хотя Сэм освободил часть дивана; он сидит на средней подушке — настолько близко, что Дин не может игнорировать его близость. Его колено касается Дина, когда он ставит свою тарелку на журнальный столик, и снова, когда берет пульт, чтобы сделать потише. — Тебе лучше? — Что? Кас улыбается ему, его рот расслабленный. — Ты оставался в своей комнате большую часть дня. Сэм думал, что тебе плохо. — Я в порядке. Я просто... Ну, знаешь. Уставший, — говорит Дин, что не является совсем уж ложью. Он изнурен настолько, что чувствует это в своих костях; целый день жалости и глубокого отрицания — слишком много. — Мы можем посмотреть это потом, — предлагает Кас, взмахнув пультом. — Не-а. Мы посмотрели только два эпизода и следующий должен быть хорош. Я надеюсь, Станнис надерет задницу Джоффри.***
Дин просыпается в темной комнате, и его ужасает осознание его неловкой оплошности — он уснул на коленях Каса. Последнее, что он помнит, — это флот Станниса, разрушенный за пределами замка, и как все эти корабли взрываются ярким зеленым огнем; он, должно быть, оперся о плечо Каса в какой-то момент после этого, а потом, ссутулившись, съехал вниз. Его голова покоится на бедре Каса, его лицо скрывается в складках брюк на бедре, и Кас, похоже, все еще бодрствует, потому что одна из его рук тщательно перебирает волосы Дина. Другая его рука на талии Дина, подвернув свободный край его рубашки, и Дин закрывает глаза. Он должен уйти отсюда. Кас заснет в конце концов, а спит он мертвецким сном, так что тогда он не заметит, если Дин ускользнет. Быть может, если Дин останется неподвижен и задержит дыхание, Кас не станет... нет. Дин должен убраться, но на самом деле ему не хочется. Кас одет в эти отвратительные пижамные штаны; материал достаточно тонкий, что Дин может почувствовать тепло от бедра своей щекой, и было бы так легко приподнять кончик подбородка, чтобы нос оказался на уровне члена Каса, пока еще не трудно, пройтись поцелуями вверх и вниз по его длине, узнать, как звучит Кас, когда подходит к краю. Нежные пальцы Каса снова скользят в его волосах, большой палец гладит лоб Дина, и ему приходится прикусить губу, чтобы удержаться и не прижаться к нему. Телевизор выключен; Дин задается вопросом, как долго Кас сидит здесь в темноте, позволяя ему храпеть у него на ноге, и если это какая-то странная привычка еще со времен его ангельских дней — тогда, когда он наблюдал, как Дин спит, — то... Боже. Может быть, Сэм был прав. Может быть, это не театр одного актера. Дин немного поворачивает голову, и... ох. Ох. Кас возбужден, и он издает пораженный, придушенный звук, когда губы Дина легко прикасаются к его члену. — Дин. — Молчи, — шепчет Дин, потому что разговор об этом просто сломает его. Сейчас все тихо и темно, только они вдвоем, быть может, у них будет это сегодня, только один раз, без какого-либо планирования, ведь все планы все равно будут гореть в огне. Кас взволнованно ерзает, пальцы путаются в волосах Дина, чуть оттягивая, его член касается щеки Дина, и он наклоняется к нему, касаясь легкими поцелуями основания, а затем перемещаясь к головке. Он вбирает член Каса через пижамные штаны, пока материал не становится влажным от смазки и слюны, и тогда он тянет их за пояс, сдергивая вниз настолько, чтобы коснуться языком кожи. Положение неудобное, и он не может взять у Каса достаточно глубоко, не может двигать головой так, как хочет он; Дин думает сползти с колен Каса и встать на колени между его ног, но Кас останавливает его прежде, чем он начинает двигаться, цепляясь пальцами за карманы его джинс. Он проводит рукой по бедру Дина, его члену, медленно его поглаживая, и Дин стонет, и этот звук в его горле настолько невероятный, что на мгновение Кас выскальзывает из его рта, а затем толкается обратно. — Дин, — тихо произносит Кас низким голосом. Он начинает покачивать бедрами как раз так, что сладкая боль пронзает челюсть Дина, и Кас скользит рукой сквозь его волосы вниз, желая прикоснуться к щеке, и вычерчивает контур собственного члена за щекой Дина, надавливая на уголок его рта, где губы плотно и влажно обхватили его. Другая рука находится в джинсах Дина, сжимая его член, большой, шероховатый и совершенный, и, черт... черт. Ему так хорошо, и это все из-за Каса; Дин снова стонет, когда легко скользит языком от головки члена, словно вырисовывая влажными поцелуями всю его длину, когда отстраняется и берет снова. Кас тянет Дина за волосы, когда кончает, бормоча его имя отчаянно и нетерпеливо одновременно, но Дин только сосет усерднее, берет глубже. Это единственный раз, что у них будет, и Дин хочет вобрать все. Он глотает и кашляет, и глотает снова, прижимаясь поцелуями к члену Каса, пока, наконец, сам не кончает.***
Кас ужасный человек. Не ужасный как серийный убийца или тот, кто пинает щенков, — просто ужасно отвратительный. Он свинья без горячей воды, оставляет пульт неизвестно где, никогда не чистит кофейник и ставит оранжевую коробку сока в холодильник, когда та практически пуста. Он также совершенно не замечает возможную неловкость ситуации, поэтому — когда Дин провел целое утро, скрываясь у себя в комнате, — он стучит в двери Дина, а потом остается в дверях и спрашивает: «Почему ты меня избегаешь?» таким тоном, словно Дин худший человек в мире. Что ж, да. Наверно, это справедливо. Но это не значит, что Дин хочет обсуждать это. — Я не избегаю тебя. — Да, ты избегаешь, — настаивает Кас. Его глаза невероятного синего цвета. — Это из-за прошлой ночи, потому что я... — Черт возьми, Кас. Нет. — Дин сидит у подножья своей кровати, потирая рукой лицо. — Мы не будем говорить об этом. — Почему нет? — Потому что. Мы... этого не должно было произойти. — Я не понимаю. — Кас входит в комнату Дина, закрывая за собой дверь. Они все забывают взять его с собой, чтобы купить одежду; он носит джинсы Дина и одну из его старых фланелевых рубашек, и, глядя на него, грудь Дина начинает болеть. — Разве ты не хотел? Разве тебе не понравилось? — Нет, я... нет. Не в этом проблема. Мы просто не можем. Я не могу. Кас мгновение стоит молча, а потом опускается на колени между ног Дина, положив руки на его бедра — слишком близко, слишком близко, — и Дин никогда не должен был касаться его, потому что сейчас это единственное, о чем он думает. Он хочет погладить Каса по волосам, поцеловать ямку на его горле. Дин скользит рукой по его челюсти, прежде чем сам осознает, что творит, и Кас ловит его за запястье, удерживая на месте. — Я бы хотел еще раз увидеть твою душу. — Кас немного поворачивает голову, задевая губами большой палец Дина. — Это помогло бы мне понять тебя, когда ты говоришь то, что не имеет смысла. Дин закрывает глаза. Вина сжигает его, ужасная и горячая. — Мне жаль. — Почему? — Это моя вина, — тихо говорит Дин. — Если бы не я... ты утратил свою благодать, пытаясь исправить меня. Кас целует его, медленно, сладко и легко. Он обнимает Дина за талию и отпускает его запястье — вплетает пальцы в его волосы, и Дин не знает, что делать. Иллюзорный зуд под кожей говорит ему, чтобы он собирал сумки и уезжал от Каса на тысячу миль, прежде чем он испортит все, но Кас просто целует его снова. И снова. И снова. — Благодать никогда не была моей, — произносит Кас в конце концов. Но говорит об этом как о пустяке — как о посеянных ключах от машины или потерянном носке в сушилке. — Иногда я жалею о ее потере, но не так, как ты думаешь. Я сожалею, что не могу больше видеть твою душу. Я сожалею, что не могу больше лечить тебя или твоего брата. О том, что больше не могу защитить вас. Только об этом. Дин качает головой — ему нужно обрести голос, прежде чем говорить. — Это не значит, что... — Я думал об этом иногда. До того, как мы отправились в Чистилище. Мы остановились на несколько недель, пока вы работали над заклинанием, чтобы убить Левиафанов, и я подумал, что было бы, если бы мы жили втроем и путешествовали вместе. Охотились вместе. Если бы ты и я... — Хорошо, хорошо. — Дин притягивает Каса ближе, пальцами забираясь под его рубашку и пряча лицо в изгибе шеи. Дин до сих пор не уверен, заслуживает ли он этого, или что это не закончится делением бункера пополам, как в «Войне Роз», но это не театр одного актера. Кас думал об этом до того, как потерял благодать, и Дин тоже хочет попробовать. — Хорошо. Он думает, что любит Каса сегодня больше, чем вчера, что... поразительно. Это просто ужасно. Но вроде как и замечательно тоже.