наш серый мир

      Дождь стучит об подоконники, отскакивает и бьет в стекло. В комнате темно — даже очень, тихо — слышен лишь стук дождя об потрескавшуюся пластиковую трубу, неслышное гудение машин, плеск воды в лужах и сонное дыхание остальных ребят в спальне.       Сергей встает с кровати — она громко и протяжно скрипит — и идет к двери. Босые ступни касаются холодной до дрожи плитки на полу. Пижама совсем плоха — не греет и сильно рвется, когда-то она была белой в голубую полоску, но стала грязного желтоватого оттенка — такого цвета старые простыни в поездах. Разумовский помнит эти простыни, ритм стука колес, темный лес за окном и такой же ливень, как сейчас, бьющий по крыше поезда — ему было года четыре, что ли, тогда еще все было хорошо. Он спал на верхней полке, родители были внизу, в руке была любимая игрушка — плюшевая птица, плед был грубым и кололся, а в пустой чашке от чая звенела и билась об стеклянные края ложка.       Сейчас ему четырнадцать, слова «все хорошо» — очередная ложь, чтобы не донимали, в коридорах детского дома прохладно, а из неплотно закрытых окон пробираются сквозняки. Сергей ежится и старается завернуться в тонкую ткань рубашки. Половина пуговиц уже давно оторвалась и потерялась — рубашка расстегнута до середины груди.       Он садится на пустой подоконник (на остальных стоят горшки со старыми полусухими алоэ), закрывает глаза и прислоняется лбом к стеклу. Окна тут в разводах, а подоконники пыльные — только этот остается чистым потому, что Разумовский проводит здесь каждую ночь. От его дыхания стекло запотевает, он пытается нарисовать что-то, но все испаряется. Дождь становится сильнее и затапливает дырявый асфальт.       Со стороны спален слышны шаги, Сергей не обращает внимание и пытается стать невидимым. Не получается.       Олег подходит к нему и вздыхает, в руках он держит одеяло.       — Все хорошо? — спрашивает он шепотом и смотрит на Разумовского, нахмурившись.       — Ты же знаешь, что нет.       Волков касается его руки на долю секунды, но одергивает свою так быстро, будто его ударило током. В последнее время он даже случайно коснуться его не может, и он знает, что у него тоже совсем не все хорошо. Руки у Разумовского очень холодные.       Он протягивает ему одеяло — Сергей критически его оглядывает, качает головой и укрывает в него Олега. Одеяло не очень толстое, но греет достаточно, чтобы не дрожать от осеннего холода. Олегу не по себе — через тонкую ткань рубашки он чувствует ледяной холод рук, которые задерживаются на его плечах неподобающе долго. Сергей закусывает губу, вздыхает и отводит руки.       Стены коридора грязно-серые от пыли, отпечатков ладоней, следов обуви и линий карандашей. Кривые синие полосы на пижаме давно выцвели и стали серо-голубыми. Цветных карандашей им больше не дают — они все достались младшим. Последние странницы и поля тетрадей полны темно-серых рисунков. Разумовский думает, что с каждым годом цвета у них забирают, пока их маленький мирок не станет серым полностью.       Олег садится рядом на широкий подоконник и делится одеялом. В коридоре тихо до ужаса и очень холодно. Сергей вздрагивает от очередного сквозняка, и Олег тянет его к себе — он всегда теплый, даже горячий, а у Разумовского холодные, как лед, руки. Они сидят в маленьком коконе из одеяла, а рыжие волосы Сергея лезут Олегу в лицо.       — Ты же знаешь, что всегда можешь рассказать все мне, — шепчет Волков.       — Знаю.       Он знает, но боится.       Разумовский думает, что он неправильный, бракованный, сломанный. Что чувствовать что-то к Олегу он не может — не должен по определению. Что сейчас у него не должно слишком быстро биться сердце, что не должны дрожать колени, что не должно колоть в груди.       Он резко отстраняется (Олег удивленно приподнимает брови)  и, зажмурившись, впечатывается в его губы — их поцелуй совсем неумелый и слишком отчаянный, потому что Сергей знает, какими будут последствия, он короткий и смазанный, шершавый, как губы Разумовского, и теплый, как руки Олега на его спине.       Сергей боится, что Олег его сейчас ударит, резко соскочит с подоконника и уйдет в спальню —, а завтра они уже не друзья, Олег обходит его стороной и кидает злые взгляды на завтраке.       Но Олег не собирается его бить — только обнимает крепче и перебирает пальцами спутавшиеся рыжие пряди.       Их маленький мирок сер — полон испачканных стен и старых пижам в голубую полоску, пыльных подоконников и грязных окон, таких осенних ночей и слабо греющего одеяла.       У них двоих давно не все хорошо, они оба до безумия неправильны, только неправильны они вместе —, а это «вместе» наполняет серый мир цветами намного лучше, чем отданные младшим цветные карандаши.