Я вернулся в мой город, знакомый до слез (О. Мандельштам)
Два нежно любимых мной города. Только два. Потому что это – города моего детства. Таллинн Низкие, серые, тяжелые тучи. Вокзал встречает запахом елей и моря. Строгая проводница с характерным акцентом отчитывает нерадивого пассажира. Ох, не надо было пассажиру бросать на пол обертку от печенья! На перроне встречают дедушка с бабушкой. Дедушка – военный. Где служил, там и остался. - А зря! – жалеет теперь дедушка - де-юре - полноценный житель Европейского Союза, а в душе обычный советский гражданин. - Vene! Vene! – радостно обнимает меня пятилетний белобрысый мальчик-эстонец, бабушкин сосед. - Я ненавижу тебя…, – скажет мне светловолосый мужчина-эстонец шестнадцать лет спустя и хлопнет дверью, остервенело закрывая свою квартиру на ключ. - За что?! - За то, что ты русский! А я люблю тебя, Таллинн! И приезжать к тебе, Таллинн, я люблю. Твое солнце, играющее в лапах Кадриоргских елей, снится мне московскими зимами. А за марципан из Ратушной аптеки я с радостью отдам килограмм шоколадных конфет. Даже два килограмма отдам. Хотя, марципан совсем невкусный – сахарный сироп и миндаль. - Это лекарство, ешь! – всегда говорит мне бабушка, выходя из аптеки и засовывая в руку комок в целлофановой, хрустящей обертке. - Отчего? Я же не болею! – искренне удивляюсь я. - От несчастной любви! – смеется бабушка и берет меня за руку. На площади всегда много народу – можно потеряться. - А как это? – с интересом спрашиваю я. Мне пять лет и интересно все, что про любовь. - Вырастешь – узнаешь! – подмигивает мне она, и мы на старом дребезжащем трамвае едем в Кадриорг. Кадриорг – это моя слабость и страсть. За поездку в Кадриорг я целую неделю ем по утрам кашу и пью по вечерам кефир. - Хорошо ест! – рапортует вечером бабушка родителям в телефонную трубку. Дойти до кромки моря и смотреть, смотреть, как волны набегают на темный песок. А вдалеке – огни маяков. И памятник Адамсона. - Что это за тетка с веником? – интересуюсь я у бабушки со всей непосредственностью своих пяти лет. - Тише ты! – одергивает она меня, - Это памятник броненосцу «Русалка». Кораблю. А скульптура - не тетка, а ангел! - Кораблику, что ли? А почему он утонул? – люблю задавать вопросы. Даже когда не надо. - Из-за халатности! – горько отвечает мне бабушка, - Из-за вечной русской халатности! Я молчу и смотрю на волны. Когда бабушка впадает в задумчивость, к ней лучше не приставать с вопросами – можно узнать много непонятного, которое будет сниться по ночам. Халатность, например. Это такая тетка с халатами, что ли? - А как же надпись? – будут мучать меня мысли через шестнадцать лет, - «Россияне не забывают своих героев - мучеников», - гласит надпись на монументе. Не забывают, конечно. «В жизни всегда есть место подвигу». А при наличии в жизни халатности и равнодушия – место подвигу есть тем более. Не из-за моей ли халатности и равнодушия, это, брошенное мне сквозь зубы: - Я уважаю тебя, как умного человека, но ненавижу, за то, что ты русский? Севастополь. Море и запах елей. Все также и совсем по-другому. Тоже бабушка. И дед – военный. Солнечно. От солнца болят глаза. Неизменный Мурадели с «Легендарным Севастополем» на часах башни в центре города. Море – совсем другое: сине-зеленое и доброе. В Таллинне – строгое и серьезное, темно-синее, а то и серо - черное. Здесь любимое место – парк с аттракционами. Опускать монетки в прорезь в башке потрепанной жизнью и детьми лошадке – качалке и качаться – качаться – качаться, пока дедушка не унесет домой на руках – спать. В шесть утра бабушка дергает шторы. Шторы со скрипом ползут по струне. Несмелые лучи солнца пробираются в комнату с неизменными возгласами кукушки за окном. Каждый день кукушка. Зачем? За двадцать лет наездов к бабушке с дедушкой так ни разу и не поинтересоваться, сколько насчитает. Днем - сидеть между бабушкой и дедушкой на скамейке, дышать морем, слушать шум волн, накатывающих на парапеты и смотреть вдаль. - Смотри, как море танцует, - скажет бабушка. А оно и ведь, правда, танцует. Под музыку уличных гитаристов, играющих «Под небом голубым», брызги веером разлетаются над пристанью. И опять памятник. И опять Адамсон. «Памятник Затопленным кораблям». Гранитная глыба, а из нее – строгая диоритовая колонна, увенчанная орлом, расправившим крылья. Здесь не было места халатности. Было ли место подвигу? Безусловно. Севастополь и подвиг – это слова синонимы. Кто с ходу вспомнит разгильдяев Лушкова и Бурачека? Нет тех, кто сходу не вспомнит Нахимова, Лазарева и Корнилова. Один архитектор и две разные скульптуры. Две разные истории военных кораблей. Два разных города и одна моя жизнь между ними. Один я, вмещающий в себя добродушное очарование и напускную строгость их. За что я их люблю? Не знаю… Может быть, за тех, кто меня там ждет?***
Встать рано утром. Прийти к морю. Волны бьются о постамент памятника, разлетаясь фейерверком из брызг. Думать о чем-то. Или не думать. Дышать удивительным запахом моря и елей. Смотреть вдаль – на корабль. «Tallink» или «Адмирал Истомин». «Волны крутые, штормы седые, Доля такая у кораблей. Судьбы их тоже чем-то похожи, Чем-то похожи на судьбы людей».