Ягами Лайт, 2006 г.
Струйка прохладной воды с тихим журчанием вытекала из крана в подставленные ладони. – Саю… Саю, пора вставать — в школу опоздаешь. Саю! Голос Ягами Сатико легко пробивался сквозь неплотно закрытую дверь ванной комнаты, достигая слуха ее старшего сына. Прислушиваясь к невнятному бормотанию сестры, доносившемуся в ответ, Ягами Лайт стоял перед зеркалом и пытался вспомнить, когда в последний раз слышал нечто подобное в свой адрес. По всему выходило, что еще в начальной школе. Потом мама, видимо, поняла, что он и сам в состоянии вовремя проснуться — причем безо всякого будильника — и сконцентрировалась на дочери, значительно менее организованной, нежели первенец семьи Ягами. – Саю, уже начало восьмого! Вставай сейчас же! – Мам, ну… мне же до школы… каких-то там десять минут идти… еще куча времени… – А завтрак? А сумку собрать? Вон, твои тетради по всему столу разбросаны! – Я в школе перекушу… ну ма-а-а-ам! Лайт проснулся не в лучшем расположении духа, и все же непосредственность сестры помогла ему улыбнуться. Отражавшийся в зеркале юноша, опрятный и, невзирая на ранний час, вполне бодрый с виду, улыбнулся ему в ответ. Закрыв кран и стерев со лба капли воды, Лайт внимательно всмотрелся в лицо своего двойника. Несмотря на улыбку, глаза оставались холодными, словно принадлежали не Ягами Лайту, но кому-то другому. Кому-то, кто занял неприметный уголок глубоко внутри него и отрешенно взирал на окружающий мир. Он и раньше его замечал. Иногда даже слышал. Это были не те голоса в голове, которые посещают шизофреников, заставляя убивать членов семьи или совершать подобные безумства. Но это было. Лайт слышал его в себе самом, в своих словах, в своих мыслях. Особенно в мыслях. Словно почувствовав собственную неуместность, улыбка начала сползать с губ, но Лайт усилием воли вернул ее на место. Она все еще блуждала на лице и когда он, покончив с умыванием, вошел в кухню. – Доброе утро, Лайт, – произнес Ягами Соитиро при виде сына. – Ты сегодня решил взять пример с Саю, папа? – с легковесным смешком предположил Лайт. – Обычно ты уходишь на работу, когда мы все еще спим. – Можно и так сказать, – в ответ на лице главы семьи Ягами тоже появилась улыбка — полная противоположность улыбки его сына. Уголки губ Соитиро лишь чуть-чуть сдвинулись с места, но большего от них и не требовалось — глаза уже сделали всю работу. – Тогда я тоже последую за ее привычками. В смысле, повременю с завтраком до школы. А сейчас лучше выйду пораньше и немного прогуляюсь. Погода, кажется, позволяет. Кивнув пожеланию хорошего дня, он взял приготовленный матерью пакетик, сложил его в школьную сумку и вышел в холл. – Уже уходишь, братик? – спросила выбравшаяся, наконец, из постели Саю, безуспешно пытаясь подавить зевоту. – Ну да. Мне до школы добираться подольше твоего. Да и на первом уроке будет контрольная, так что опаздывать нельзя. – Тогда удачи, Лайт! Хотя ты все равно ведь напишешь ее лучше всех в классе, правда? Как всегда! – Наверное, – пожав плечами, Лайт опустил глаза и нагнулся, чтобы обуться. – Ты тоже на уроках не ленись. – Ну… я постараюсь, конечно, – без особой решительности в голосе протянула Саю. – Ладно, до вечера! Девочка скрылась в кухне. Проводив ее взглядом, Лайт закончил шнуровать кроссовок, перекинул сумку через плечо, и, возвестив напоследок об уходе, захлопнул за собой дверь. Как всегда. Разумеется, он получит за эту контрольную высший балл. Он не хуже учителя мог ответить на любой вопрос по поводу эпохи Мэйдзи — по крайней мере, из числа тех, что входили в школьную программу. Вот только что с того? Даже если я вообще не приду на сегодняшнюю контрольную, это никак не скажется на моей общей успеваемости. Я вполне могу прогулять целый день и все равно сохранить лучший результат по всему Токио. Но, разумеется, этого не случится. Я пойду туда, чтобы в очередной раз подтвердить реноме лучшего из лучших. Сделаю то, чем занимаюсь на протяжении всех последних лет, и буду заниматься в дальнейшем — на экзаменах, в университете, на работе. Год за годом. Блестяще и совершенно бессмысленно, ведь в масштабах всего мира я так и останусь не более чем снежинкой — пусть даже уникальной, неповторимой формы… вот только все это не имеет никакого значения. Миру не будет дела, когда я упаду на землю и начну таять, становясь частью январской слякоти вместе с остальными — простыми и совсем не интересными хлопьями снега. До первого урока и, соответственно, начала контрольной все еще оставалось больше получаса, а значит, Лайт мог позволить себе роскошь двинуться окольным путем. Эта дорога пролегала вблизи промышленного сектора, и большинство прохожих обходило ее стороной. А вот Лайта она полностью устраивала. Наверное, именно своей безлюдностью. Он привык находиться в центре внимания, привык, что люди постоянно смотрят в его сторону, даже когда он просто проходит мимо. Но иногда — и сегодня был именно такой момент — ему хотелось остаться наедине с собой. Погода действительно радовала: несмотря на надвигавшуюся зиму, температура по-прежнему сохранялась относительно высокой для этого времени года — около пятнадцати градусов Цельсия. По крайней мере, Лайт нисколько не мерз в своей школьной форме. Сезон дождей также остался в прошлом, выдав финальный аккорд в середине октября (над Токио пронесся тайфун, каких, по словам Ягами Сатико, этот город не видел лет десять), так что теперь и влажность воздуха пришла в норму. Одним словом, идеальная погода для того, чтобы совершить неспешную утреннюю прогулку с целью поднятия настроения. Но, видимо, этим утром удача отвернулась от Лайта на все сто восемьдесят градусов. Рассветное солнце освещало его, ступавшего по старому, уже испещренному кое-где трещинами асфальту, а вместе с ним и еще с полдюжины человек. Это раздражало. Лайт привык считать эту дорогу своей, и совсем не горел желанием делить ее с посторонними попутчиками. Сначала из-за спины вылетел какой-то тип на велосипеде, звеневший клаксоном на всю округу, затем мимо прошла мамаша с истошно орущим ребенком, лет двух с виду. Взгляд Ягами скользил по округе и раз за разом цеплялся за все новые нелицеприятные детали. Взгляд Наблюдателя — так Лайт мысленно называл часть своего сознания, безжалостно отмечающую недостатки действительности, хоть и понимал, что это глупо. Когда он проходил мимо бездомного, привалившегося к бетонной ограде фабрики, тот поднял голову, и на Лайта уставились два мутных глаза непонятного цвета. – Чего пялишься, пацан? Не отвечая, Лайт прошел мимо, стараясь не вслушиваться в хриплый кашель, звучавший ему вслед. В попытке хоть как-то отвлечься, он попробовал было почитать на ходу учебник, но, не пролистав и страницы, сунул обратно в сумку, когда мимо пробежал какой-то тип в грязной одежде и чуть не сбил его с ног. Наконец, по правую руку показался знакомый проулок. Нырнув в него, Лайт вышел на широкую улицу, по другую сторону которой уже находилась школа. При этом в запасе у него все еще оставалось добрых десять минут. Впереди он увидел знакомый силуэт, принадлежавший юноше одного с Лайтом возраста, разве что чуть ниже ростом и поуже в плечах. Юноша торопливо семенил в ту же, что и Лайт, сторону, не отрывая взгляда от толстой книги, которую держал перед собой. – Притормози, Ямамото, куда ты так летишь? – громко произнес Лайт, ускоряя шаг и догоняя своего одноклассника. – Времени еще достаточно. – Ох, Лайт, привет, – услышав голос за своей спиной, тот немедленно остановился и направил в сторону Ягами взгляд из-за тонких стекол очков. – Я на часы даже не смотрел. Вчера всю ночь учил, часов до трех, наверное. Потом прикрыл на минутку глаза, а проснулся от того, что меня мать тормошит. Оказалось, что контрольная уже через сорок минут, а я ведь дальше тебя живу. Сорвался с места и побежал одеваться. Хорошо хоть учебник не забыл. – Знаешь, как говорят: «перед смертью не надышишься», – хохотнул Лайт, надеясь, что хоть какая-то часть этой эмоции отразится во взгляде. – Шутка. Нормально ты напишешь, не волнуйся. Не зря ведь я с тобой всю неделю занимался. – Да уж, что бы я без твоей помощи делал… – Ямамото вздохнул, затем поднял голову, увидел, что здание школы уже возвышается прямо перед ними, и вздохнул еще раз. – Что ж, удачи нам обоим. – Удачи, – согласился Лайт и посмотрел на циферблат часов, висевших на школьной стене. Часы показывали без пяти восемь. Стрелки, почти касавшиеся края циферблата, создавали фигуру, которая показалась Лайту похожей на зрачок, направленный вправо от себя и влево от него. Словом, в сторону, противоположную той, откуда Лайт пришел. Они с Ямамото действительно успели точно в срок, еще и опередив учителя на целую минуту. Извинившись за свое небольшое опоздание, Обути-сенсэй пустил по рядам листы с заданием. Лайт перевернул свой экземпляр и, не излучая особого интереса, пробежался по тексту. «Вопрос 1. Какое знаменательное событие произошло за месяц до наступления эпохи Мэйдзи, и что послужило тому причиной?». На это, пожалуй, даже Судо в состоянии ответить. О переносе столицы нам еще в младших классах рассказывали. Лайт посмотрел по сторонам. Класс сосредоточенно шелестел листами. К этому доминировавшему в помещении звуку время от времени присоединялось то сдавленное покашливание, то тихое бормотание себе под нос. Ямамото, чья парта была на противоположном конце класса, одной рукой вцепился в волосы у себя на затылке, а другой быстро-быстро водил по тетрадной странице. На секунду Лайт прикрыл глаза, а затем вновь перевел взгляд на лежавшие перед ним вопросы. «Вопрос 3. Воспроизведите Клятву Пяти пунктов и перечислите предпосылки для каждого из них». С момента начала контрольной прошло не меньше трех минут. Пора было браться за дело. Отложив в сторону колпачок от ручки, Лайт склонился над своим, пока еще девственно-чистым листом, и начал писать.***
Несмотря на небольшую задержку в начале, Лайт ожидаемо справился с контрольной в числе первых. Бегло просмотрев написанное и убедившись, что нигде не допустил неточности — о возможных ошибках даже думать не приходилось — он сдал работу на учительский стол и вышел из класса. До конца урока оставалось не так много времени, и он, пропустивший домашний завтрак, рассчитывал провести его с максимальной пользой. Столовая в столь ранний час еще не работала, так что Лайт устроился на подоконнике, и, повернувшись вполоборота, чтобы можно было видеть происходящее за окном, развернул мамин сверток. Но не успел он вскрыть контейнер с тофу, с которого планировал начать завтрак, как почувствовал чью-то руку на своем плече. – Привет. Перед ним, улыбаясь, стояла девушка из его класса, видимо, сдавшая работу сразу после него. Лайт на автомате обозначил ответную улыбку. – Привет, Юри. – Как контрольная? «Как всегда» — уже готово было сорваться с губ Лайта, но он, вспомнив утренний разговор с сестрой, одернул себя. – Нормально. – У меня, кажется, тоже. Ну, явно лучше, чем прошлая, по периоду Эдо. Даже не думала, что так хорошо все запомню. Лайт с пониманием кивнул и поздравил девушку. Улыбка Юри стала шире. – Кстати, сегодня ведь уже четверг, – сказала она. – Может, сходим куда-нибудь на выходных? – Вряд ли у меня будет на это время. Нужно готовиться к тестам и подготовительным занятиям. – Ну да… Скоро ведь предварительные экзамены уже начнутся… – Да. Лайт держал тофу на весу, пытаясь определить, как долго продлится этот разговор, и успеет ли он позавтракать до начала следующего урока. – Ты сегодня какой-то немногословный, – на лице Юри появился намек на беспокойство. – Что-то случилось? Что мне ответить? Что мне испортило настроение собственное отражение? Вряд ли она правильно меня поймет. Раз уж я сам не особо понимаю. Или боюсь понять. – Все в порядке, – Лайт коснулся ладони Юри. – Писать контрольные лучше всех не так-то просто. Вчера весь вечер готовился, поздно лег, и потому не выспался. И не завтракал еще. Он выразительно потряс в воздухе контейнером. Юри поняла намек и быстро ретировалась. Она явно ожидала от этого разговора большего, но в это утро Ягами ничем не мог ей помочь. За историей последовал сдвоенный урок литературы, прошедший словно в тумане для большей части класса, все еще отходившей от контрольной и явно не готовой к познанию творчества Абэ Кобо. Лайт, который прочитал «Чужое лицо» еще два года назад, тоже слушал учителя вполуха, предпочитая смотреть, как над школой лениво проплывают пухлые облака. Во всяком случае, это было одно из немногих занятий, от которого его не могли отвлечь непрерывно перешептывающиеся одноклассники. – Обратите, пожалуйста, внимание на то, как подробно автор описывает процесс выбора героем маски, – слова учителя едва доносились до Лайта, полностью погруженного в свои мысли. – Для него важна каждая деталь, ведь герой, фактически, создает себе новое лицо, и, разумеется… До тебя никому нет дела, можешь не стараться. Раньше надо было думать. Кто вообще додумался включить Абэ в школьную программу только к выпускному году? – Многие исследователи считают, что именно эта скрупулезность во многом обусловила власть, которую маска приобретает над героем по ходу повествования. Конечно, тут сразу напрашивается аналогия… Веки Лайта опустились; мысленно он пожалел, что не может заткнуть уши. – А как ты на восьмой вопрос ответил? Ну, там где про принципы формирования парламента? Я минут пятнадцать голову ломал, написал в итоге какую-то ерунду… – Слушай, я тут билеты на концерт «DOES» достал, давай со мной? Послезавтра вечером в Бункамуре. – «DOES»? Не, я лучше на бейсбол схожу… – Если же обратиться к композиции произведения, то именно этот контекст… – Ну и ладно, я тогда Шимаду позову. – Да я сам ни черта не понял… Скорей бы это закончилось… Хотя… что я имею в виду под «этим»? Следующий урок по сути своей ничем не будет отличаться от того, на котором я сейчас нахожусь. Так же как и следующий день будет копией дня, который я проживаю сегодня, разве что с парой несущественных отличий. И даже две тысячи седьмой год, по сути, станет для меня повторением две тысячи шестого, просто в другой обертке — университетской, а не школьной. Я словно актер, изо дня в день выходящий на сцену, чтобы предстать перед зрителями в вызубренном до последней мелочи и надоевшем до зубовного скрежета амплуа. Свет от рампы слепит глаза, хлопки из зрительного зала бьют по ушам, как во время мигрени, а я стою перед ними и жду… Чего же? Когда занавес опустится в последний раз? Литературу сменил урок английского, что, впрочем, было немногим лучше. Они переводили какой-то длинный текст, до отказа набитый религиозной чушью. Что-то о единении с Богом, терпении, последующем воздаянии и райской жизни в лучшем из миров. Лайт мрачно смотрел в учебник, думая про себя, каким нужно быть идиотом, чтобы во все это верить. А ведь таких большинство. Согласно всевозможным опросам, от силы десять процентов населения Земли предпочитает полагаться только на себя и собственные возможности, не перекладывая ответственность на какие-то неведомые высшие силы. А те, остальные… многим из них помогают их боги? Каждый день в мире совершаются тысячи преступлений. Учитывая эти подсчеты, положим, что девять из десяти тысяч потерпевших — верующие. Что же Бог не защитил никого из них, если он действительно всемогущ и всеведущ? Плохо молились? Или преступник заранее взял оптом пару десятков индульгенций в местной церкви? Ах да, конечно, Пути Господни ведь неисповедимы. Отличное оправдание собственной наивности. Голос учителя заставил Лайта оторваться от размышлений. Впрочем, ненадолго. Он поднялся с места, прочитал по-японски указанный фрагмент, и, даже не услышав прозвучавшей похвалы, вновь оказался предоставлен самому себе. Наедине с проблемой, с которой он ничего не мог поделать. Поскольку… Поскольку проблема не во мне. Будь это так, я бы нашел способ с ней справиться — как всегда, не так ли? Нет, проблема не во мне. Проблема в самом мире. Он гниет. Да, именно так. Гниет, создавая ядовитые испарения, отравляющие воздух, землю, небо. И никто этого не замечает. Все вокруг, они давно отравлены, но даже не подозревают об этом; ходят на бейсбол, треплются о пустяках и верят в своих бесполезных и ложных богов. Дни сменяют друг друга, а они знай себе совершают один и тот же ритуал: давно сформированный набор действий с вариациями на разные случаи жизни. И я… неужели я стал таким же? И когда это произошло? В момент моего рождения? От такой мысли Лайт вздрогнул. Затем раздался звонок с урока, и неожиданность, с которой этот звук пронзил пространство, заставила его вздрогнуть еще раз. Последним уроком, к счастью, была математика. Этот предмет всегда нравился Лайту своей логической выверенностью и четкостью формулировок. Есть пример, есть определенный метод, с помощью которого нужно получить ответ. Остальное не имеет значения. Чистая работа мозга. Однако все это верно лишь до тех пор, пока пример находится в стадии решения. Стоит справиться с последним из них — и все. Его снова ожидает пустое времяпрепровождение. По крайней мере, до тех пор, пока не прозвенит звонок. Лайт поморщился. Ему не нравилось настроение, охватившее его этим утром. Возможно, причина в том, что он встретился взглядом со своим двойником в зеркале ванной комнаты. Да, скорее всего. Наверное, во время зрительного контакта в сознание Лайта просочилась часть эмоций, обычно томившихся в глубокой бездне его бессознательного под строгим надзором. Эмоций Наблюдателя, кем бы он ни был. Впрочем, Лайт никогда не забывал, что Наблюдатель — всего лишь часть его самого. Только законченный безумец мог считать иначе, а безумцем Ягами Лайт, конечно же, не был. Хотя проблема крылась не только в Наблюдателе. Было и еще кое-что — даже более серьезное, чем мятежный осколок сознания, недовольный окружающим миром. Во многих сказках, которые Лайт читал в раннем детстве, чудовище можно было победить, узнав его истинное имя. Но против чудовища, терзавшего его разум, спасения не было, и даже то, что Лайт знал, как его зовут, ничего не меняло. Поскольку имя ему — скука. Медленно выпуская воздух из груди, Лайт склонил голову, упираясь взглядом в частокол им же выведенных математических формул. Проигнорировав вспыхнувшее на мгновение безрассудное желание скомкать листок и отбросить в сторону, не заботясь о том, что он может попасть в затылок кому-нибудь из одноклассников, Ягами отвернулся в сторону окна. Как раз вовремя, чтобы заметить падающую с неба тетрадь.***
Нет, это не было обманом зрения, хотя именно такая мысль пришла в голову Лайта первой. Черная тетрадь летела на школьный двор вертикально вниз, исключая всякую возможность того, что ее выбросил кто-то из школы. Да и откуда? Кабинет математики расположен на верхнем этаже, выше — только небо. А самолеты над школой не летают, да и сама мысль о том, что ее скинули с какого-нибудь «Боинга», была нелепой. Тем не менее, тетрадь действительно падала вниз. Медленно, словно в насмешку над законами гравитации — по крайней мере, именно так показалось единственному, кто следил за этим падением. Лайт даже смог разглядеть, что на обложку нанесена какая-то надпись. Наконец, тетрадь коснулась земли и, трепыхнувшись напоследок, упокоилась в тени школьного двора. Не отрываясь от окна, Лайт покосился на класс. Кто-то сосредоточенно выводил в тетради решение очередной задачи, кто-то негромко переговаривался, кто-то и вовсе спал с открытыми глазами. Ни один из них не видел, как секундами ранее с неба сыпалась канцелярия. Лайт вновь сосредоточил взгляд на желтоватой траве, чтобы убедиться, что в ней действительно лежит что-то черное. В душе вспыхнуло желание подняться с места и покинуть класс, но Лайт подавил в себе этот позыв. Урок начался совсем недавно. Конечно, можно сослаться на плохое самочувствие, но стоит ли это того, чтобы затем самостоятельно изучать тему, которую они сейчас проходят? И потом, даже если допустить, что глаза не лгут, и там действительно лежит упавшая откуда-то тетрадь, ему-то что с того, кроме праздного любопытства? Но, судя по всему, что-то такое все-таки было. Увиденное прочно обосновалось в сознании Ягами, тянуло его к себе. И Лайт понимал, почему. Это необычно. Выбивается из общей канвы серых будней. В мире, где я живу, тетради с неба не падают. Он попытался очистить разум и заняться задачей, условие которой записал за минуту до того, как посмотрел в окно. Тщетно. Уставившись бессмысленным взором в ровные строки своего почерка, Лайт ощутил себя Саю в те регулярные случаи, когда он помогал ей с домашней работой. Вот только у него рядом не было старшего брата, который смог бы объяснить ему суть чужеродных символов. Был Наблюдатель — но того интересовал совсем другой вопрос. Тетради существуют для того, чтобы в них писали. Не знаю, что написано в этой тетради, но явно что-то поинтереснее математики. Когда звонок прозвенел в последний раз — на сегодняшний день — Лайт торопливо побросал вещи в школьную сумку, не заботясь о том, что тетради оказались вперемешку с учебниками, и первым вышел из класса, хотя его место было едва ли не дальше других от двери. Впрочем, на лестнице он заставил себя сбросить темп. Это было неправильно. Он не хотел привлекать к себе дополнительное внимание, которого и так было слишком много. К тому же, куда спешить? Никто эту тетрадь даже не заметит. И в самом деле. Когда он выбрался из здания школы, двор уже был полон учеников, но тетрадь лежала вдалеке от них, в тени, которую отбрасывало здание, и в которой никому не хотелось зябнуть. Только не в такой солнечный осенний день. Кроме одного человека. Лайт огляделся. Убедился, что на него никто не смотрит. Прогулочным шагом пересек двор. Сердце гулко застучало, когда он перешагнул через бордюр и оказался на газоне. Нет, это не просто любопытство, тут что-то другое, теперь Лайт это понимал. Опустившись на одно колено, он протянул к тетради руку. Когда подушечки пальцев коснулись обложки, тетрадь показалась ему странной на ощупь, причем объяснить эту странность Лайт не мог. Но длилось это не дольше мгновения, и рассеялось еще до того, как он перевернул тетрадь лицевой стороной и прочитал надпись на обложке. «Death Note». Тетрадь смерти.