Ромасюсик - не значит Рома!

- Масына! Би-би! – гигант резко выворачивает руль, и "больсая масына", описав широкую дугу около небольшого магазинчика одежды, вылетела на встречку. Шоколадного вьюношу припечатало об стекло. Прасковья рассмеялась, и большой аквариум в витрине рыбного магазина резко замерз, поймав в ловушку руку продавца. «Когда же все это закончится? – устало думает Ромасюсик. – Надоело шишки набивать…». Теперь автомобиль резко затормозил, и Ромасюсик носом поприветствовал приборную панель. Отлепив сломанный шоколадный нос от пластика, Ромасюсик заметил две короткие струйки чего-то красного. Зигя тоже успел заметить это и поспешил на вкус попробовать новое вещество. Тут же в голову ребенку пришла одинокая мысль, которая подсказала, что дядя вполне съедобный. И даже вкусный. - Зигя, - заговорил Ромасюсик за Прасковью, - не хочешь съездить в парк? - Это где «кря-кря»? – начал взвешивать «за» и «против» Зигя. - Да. – Подтвердил Ромасюсик. Гигант с радостным: «Ура-а-а!» - вжал педаль газа. Ромасюсик еле успел выпрыгнуть из салона, но не закрыл дверь. Уже через пару минут дверь отвалилась от столкновения со стеной здания и осталась одиноко лежать на проезжей части. Ромасюсик остался один. Посмотрев немного вслед машине, он решил идти в дом на Большой Дмитровке с красочной вывеской «EIDOS». Там его, конечно, отругает Пуфс за то, что он бросил Прасковью, но юноше было плевать. На Ромасюсика в последнее время навалилась тяжелая хандра. «Странно, и почему все твердят, что внешность – не главное, но при этом меня не замечают в упор? Ведь, будь у меня моё нормальное тело, Прасковья перестала бы видеть меня как случайную ошибку и, наконец, начала относится ко мне как к настоящему человеку», - думалось Ромасюсику. Он уже успел дойти до подземного перехода и встать на эскалатор. «Значит, дело не во внешности. Но тогда в че…» - додумать вьюноше не дала резкая остановка эскалатора. Погас свет, люди начали валиться друг на друга, ругаться. Где-то наверху обозначилось движение двух карманников. Только через полминуты свет включился, и Ромасюсик смог отрешенно посмотреть на парня, сидящего на ленте, и с большим удивлением, уминающим сахарную вату. Только через секунду до Ромасюсика дошло, что это были его волосы. - Что б тебе подавится! – прошипел шоколадный вьюноша и встал на ноги. «И почему я так сказалл? Ведь мог бы помочь ему, или, на худой конец, спросить, в порядке ли он. Что во мне не так?» - спросил он сам у себя и заметил в одной из ниш спрятавшегося комисионера. Тут же в памяти вьюноши вспыхнул плакат из приемной резиденции мрака: «Добросовестные комисионеры – слуги мрака – каждый день приносят по … эйдосов». Вместо многоточия в небольшую рамочку вставлялась бумажка с нужной цифрой, которая постоянно увеличивалась. «Слуги мрака… слуги мрака,… а ведь я ничем от них не отличаюсь. Только тело из шоколада, а не пластилина. – Грустно ухмыльнулся Ромасюсик. – И во мрак я попал не по своей воле – жить-то хотелось. Получается, что мой минус – причастность к мраку. Все равно не сходится. Ведь этот её Мефочка обладал силами Кводнона, но всё равно ей он интересней меня. За что такая несправедливость, а?» Прямо перед вагоном путь Ромасюсику преградил сукуб и начал нагло приставать со своей "дружелюбностью". Вьюноша из сплошного потока сюсюкающих слов услышал только свое имя, почему-то вполне логично смотревшееся. Только с приходом следующего состава Ромасюсику удалось отделаться от суккуба. «Ромасюсик. Ромасюсик. Ро-ма-сю-сик. Какое глупое имя. А ведь я – Рома. Рома! - Внутренне негодовала ходячая шоколадка. – Когда ко мне пришла Аида и остальные, я так переволновался, что сказал это противное слово «Ромасюсик» вместо своего имени. С тех пор, наверно, всё и началось. Как только я появляюсь перед кем-то, Рому выталкивает Ромасюсик и начинает щебетать, сюсюкать, лебезить. Самому противно, но что поделать? Я по уши во мраке. Именно из-за Ромасюсика Прасковья никогда не увидит Рому и не поймет, что я её люблю». Да. Хоть его настоящее сердце с остальными органами сгинуло в Лете, но чувства остались. Рома любил Прасковью. Любил со всеми её заскоками, перепадами настроения и одержимостью к Мефу. Но – увы! – того, для кого она действительно была необходима, Прасковья не замечала. Он для неё всего лишь рупор. «Даже с боевым телом Пуфса она больше возится! – Рома со злости сжал поручень вагона. – Почему? Он не притворяется. Он ребенок, а значит, не умеет лицемерить. И Меф в открытую отказывается от ее ухаживаний. Выходит, ей нужна истина… Я больше не буду Ромасюсиком! И тряпкой я тоже не буду! Возьму, и признаюсь ей! Прямо на Дмитровке!» Ромасюсик – этот слащавый, сюсюкающий юноша – умер сразу после этого решения. Его больше не будет. Будет только Рома в чуждом ему шоколадном теле. Рома пришел на Дмитровку. Машины, на которой уехали Прасковья и Зигя, пока не было. Это дало Роме несколько лишних часов раздумья. Рома скрылся в закоулке между тринадцатым и четырнадцатым домами. Юноша нервно ходил от одной сырой стены к другой, думая, что сказать возлюбленной. Мысли были бредовыми и изжеванными, но Рома не бросал своего занятия. Вечерело. Зажгись фонари. По улицам расстилалась вечерняя прохлада. Рома всё ещё мерил шагами закоулок. Визг тормозов, скрежет метала, и брошенные нецензурные слова водителя известили юношу о приближении Зиги. Юноша глубоко вздохнул и осторожно выглянул из закоулка. Увидев, что машина успешно остановилась от столкновения о стену, Рома вышел из своего укрытия и направился к девушке в неизменном красном платье. Зигя с радостным хохотом вбежал в двери, таща за собой воздушный шарик и гроздь машинок на веревочке. - Прасковья! – окликнул Рома брюнетку. - Что тебе? – спросил он сам у себя. - Я… я люблю тебя! – выпалил он на одном дыхании и постарался твердо посмотреть девушке в глаза. Лицо Прасковьи исказилось, и тут же Роме стало плохо. Картинка расплавилась как сыр, в голове загудел рой диких пчел, ноги уже не удерживали тело. Рома поднял руку к лицу, чтобы снять это наваждение, но не смог – его кисть преспокойно отделилась от запястья и упала на асфальт. Рома отрешенно заметил, как она, пузырясь, плавиться. «Жарко…» - Рома отключился и грузно упал на асфальт. - Я-я-я. Е-е-е-а-ви-у, о-о-ог-а-а м… е-е. У-т!!! – Гневно пропела птичьим голосом Прасковья куче шоколада, которое когда-то было телом её "рупора". Прасковья резко развернулась и быстро пошла к входу. - О! Прасковья! Уже вернулись с прогулочки-с? – спросил Тухломон, заметив девушку. Зря. Прасковья махнула рукой, и комисионера размазало по стене. - Опять она не в духе. – Буркнул Тухломон, плавно стекая по стене вниз. А куча шоколада, бывшая когда-то Ромой, так и останется лежать на улице «Большая Дмитровка» напротив офисного здания с вывеской «EIDOS», пока её не уберут ворчащие дворники. Вот он – след былой любви!