Смертные боги, бессмертные птицы

СЛЕПОЙ Всё обернётся вспять, лес в тумане не сможет спать       Лес внутри разрастается, тревожно скрипят ветви, узоря тёмное небо, Слепой ступает по тропе и траве там, где нет тропы, исцарапывает голые ступни, но не замечает. Влажный воздух пахнет затянувшимся межсезоньем. Безвременьем. Самой Длинной ночью. И ворохом переломанных, перегоревших воспоминаний, некоторые из которых – совсем живые – взмывают в небо ярко-бордовыми дубовыми листьями. Дуб – красивое дерево. Самое царственное из всех, его узловатые ветви похожи на переплетённые рога большого животного. Такого же царственного и величественного. Это рога его бога.       Слепой останавливается на шорох – где-то в тёмных кустах шорох мелкого лесного зверька. Но Слепому не хочется есть, не хочется ни на кого охотиться. Он медленно вдыхает влажный воздух и осторожно ступает дальше. Впереди – ещё более тёмные чащи, за которыми уже не видно неба с россыпью тускловатых звёзд. Скоро утро? Слепой сильно сжимает веки, и Лес исчезает. Он протягивает вперёд руку – перед ним тяжёлая дверь в подвал.       Разве бог может умереть? И оставить всё, сотворённое им, на произвол судьбы? Нет – он спрятался, затаился, он ушёл далеко отсюда, его большие величественные рога и теперь где-то разрезают плотный воздух Леса. Он не мог умереть. Он – бог.       Слепой не замечает, как дверь подвала уже оказывается за его спиной, а сам он спускается вниз, его пальцы шершавит кирпичная сырая стена, и через несколько секунд пальцы извлекают из стены обтянутые плотной тканью сокровища – сокровища мёртвой памяти. Лес отдалённо шумит где-то за спиной, где-то за кирпичной стеной, где-то сверху, а пальцы Слепого сами разматывают ткань и касаются ржавой стали. Он не чувствует ненависти – она давно выгорела. Но по-прежнему чувствует боль.       Ржавь на лезвии неприятно скребётся о пальцы, но Бледный не может заставить себя одёрнуть руку, положить нож обратно или вовсе избавиться от него. Он возвращается снова и снова – в этот подвал, обязательно пройдя через Лес, надышавшись сумрачным воздухом и успокоившись, приготовившись к встрече с воспоминаниями. Ему это нужно. Лось не перестал быть его богом – даже после смерти. Боги не умирают. И для Слепого – он никогда не умрёт по-настоящему. Слепой скорее поверит, что Лося и вовсе никогда не существовало, чем в то, что он бросил его вот так. Этот плохо заточенный старый ножик не мог убить его бога.       Слепой повторяет эти слова про себя и успокаивается, только когда обнаруживает, что левый рукав свитера солёно-влажный не от Леса, а от уже подсохших на лице слёз, а в правой руке зажато ржавое затупившееся лезвие, неприятно впивающееся в ладонь. Он со странной бережливостью укладывает нож обратно в ткань и прячет свёрток в стене. Прислушивается к встревоженному Лесу, воющему совсем рядом. Трёт рукавом покрасневшее лицо и набирает воздуха – уже не затхлого и подвального, а прохладного воздуха Леса. ДОМ Интермедия       Все ушли на завтрак, кроме Слепого, он свернулся на кровати, лицом к стене, сославшись на неважное самочувствие – не настолько дрянное, чтобы наведываться в Могильник, но достаточное, чтобы полежать и подумать, вдыхая пыльный воздух Чумной комнаты, подумать о чём-то скрежущем между рёбрами, таком навязчивом, но ещё непонятном.       Дверь скрипит, раздаются шаги входящего, и Слепой уже знает – по звуку и тёплому неуловимому для других запаху – это Лось. Лось садится на край кровати, где лежит Слепой, и, касаясь его макушки пальцами, спрашивает о самочувствии. Помедлив минуту, Слепой поворачивается к нему лицом, так, как будто мог бы его увидеть, и пальцы взрослого касаются его щеки. Слепой молчит.       – Простудился от лежания на полу, – со вздохом говорит Лось, ощупывая лоб Слепого. И после молчания добавляет с укором:       – Я знаю, ты ночуешь под моей дверью. Зачем?       Слепой вздрагивает. Он был уверен, что всегда оставался незамеченным.       – В следующий раз можешь зайти внутрь, – Лось убирает от него руку. В голосе слышится скрытое опасение, которого Слепой не понимает и поэтому злится на себя.       – Я оберегаю тебя, – говорит он вдруг, когда Лось уже собирается встать с кровати.       – Вот как, – усмехается тот. Добродушно, но неверяще. Слепой это слышит. Он приподнимается на кровати и протягивает руку, касаясь лица Лося. Осторожно ощупывает его щёку, перебегает лемурьими пальцами ниже, к растянутым в улыбке губам. Когда-то он испугался, впервые нащупав улыбку, но теперь ему больше не страшно.       – Ладно, – Лось вздыхает и встаёт. Пальцы Слепого остаются в воздухе, где секунду назад было чужое лицо.       – Больше не приду, если ты мне скажешь, – быстро говорит он, опуская руку. Лось смотрит на него, всерьёз задумавшись. Он знает, что Слепой действительно сделает всё, что он скажет. И это всегда пугало. С остальными воспитанниками было не так – они все любили его, и он любил их, но это не доходило до поклонения. Лось смутился собственным мыслям.       – Можешь приходить, когда захочешь, – не сказать, что решительно говорит он и треплет Слепого по волосам. – Только, пожалуйста, не ночуй больше на пороге.       Слепой кивает и пытается улыбнуться. Он всё ещё немного злится на себя, и это непонятное чувство укалывает сильнее, он делает вдох и думает, что сегодня ночью надо покрепче укутаться в рубашку Лося, и, может, тогда он сможет спокойно поспать и здесь.       Лось уходит, стараясь не думать ни о чём. СЛЕПОЙ

По тем, кто был с тобой До всех седин. По тем, кто был с тобой Всю жизнь един. Для тех, кто был с тобой В ночи былин И верил словам твоим, По ним - плач. Сруб – Смех неведомых рек

      Он выходит к озеру. Бледнеющая ночь отражается в заросшей по краям воде. Слепой поднимает только здесь зрячие глаза к небу – глубокий синий прямо над ним разъедают светлеющие полосы со стороны востока. Такими были его глаза? Говорят, они были очень синими. Глаза бога, которого он видел руками – кажется, до последней морщинки на его уже немолодом лице, которого тот позволял касаться, его рук и груди, в которую Слепой утыкался совсем ребёнком, когда Лось нёс его на руках, а такое случалось часто. Для Лося это было обыденным – он таскал всех детей, которые по разным причинам в этом нуждались, и ни для кого из них это не было откровением. Конечно, кроме Слепого. Он вцеплялся в Лося сильнее других и подолгу не хотел отпускать, пока Лось уже сам не просил его – тогда он быстро одёргивал руки. Слово бога было священным.       Под ногами шуршанье сырой травы, неприятно щекочущей свежие ранки на голых ступнях. Бледный, не отрывая взгляда от неба, ложится на спину, сливаясь грязно-зелёным свитером с высокой острой травой, обрамляющей теперь небо своими тонкими пиками. Его лицо высохло, но ладонь ещё неприятно жжётся от тупого ржавого лезвия, и Слепой разминает пальцы с каким-то болезненным удовлетворением. Ему хочется причинить себе боль. Поэтому – он всегда оставляет свои кеды и режет ноги острой травой, не отстраняется, когда острые ветви встречаются на пути и чертят яркие царапины на предплечьях, оставляют занозы и обломки коры, прилипающие к закатанным рукавам свитера. И всё равно, насколько недовольным потом будет Сфинкс, когда это увидит – он вечно чем-нибудь недоволен. Но о нём думать совсем не хочется. Сфинкс никогда этого не поймёт. У него никогда не было бога. Но Слепому не нужно его понимание.       Он просыпается в Доме – он понимает, что проснулся, когда перестаёт видеть. Лес и небо давно исчезли, но царапины до сих пор саднят. Он в своей постели и чувствует напряжение со стороны кровати Сфинкса – оно тяжёлое и неуютное, до него почти можно дотронуться – и наткнёшься на что-нибудь вроде игл дикобраза.       – Опять ты… – устало и раздражённо выплёвывает Сфинкс – ему даже не нужно заканчивать предложение, Слепой и так знает всё, что тот мог бы ему сказать – он говорит это каждый раз – раздражается и делает такой тон, как будто отчитывает. Или как будто боится его потерять. И то, и другое – вызывает у Бледного усталую усмешку. Им уже не по девять. Хотя лучше бы навсегда осталось по девять. Но совсем не из-за Сфинкса. И об этом Слепой тоже никогда не скажет. Он молча отворачивается к стене и тянется к облупившейся штукатурке. ДОМ Интермедия       Лось дольше обычного старается не заснуть – курит, сгорбившись и глядя на свои пальцы. Он ждёт лёгких шагов за дверью, звука расстилаемого одеяла, осторожного шороха. Он знает – маленький Слепой придёт, но не знает, что с этим делать. Лось не привык выделять кого-нибудь из воспитанников, он всех любил одинаково, обо всех старался заботиться, а нуждающихся в его заботе всегда находилось достаточно. Но Слепой – выделил себя сам. Он не смущался того, чтобы всюду следовать за Лосем, постоянно держать его за рукав и прижиматься всем мальчишеским хрупким телом к его руке, когда они занимались уроками.       Лось стряхивает пепел мимо стоящей на простыне круглой стеклянной пепельницы и вспоминает слова Ральфа. Р Первый никогда не принимал его методов, считая их излишне сентиментальными и просто лишними. Ральф не стремился стать Ловцом Детским Душ, да и не смог бы. У Лося – это вышло само собой. Кто-то, помнится, называл это даром, но Лось настаивал на простом призвании. Ральф с ухмылкой смотрел на то, как Лося окружало толпой детей, каждый из которых пытался дотронуться до него и получить свою долю внимания. И Лось улыбался каждому из них такой чистой и настоящей улыбкой, от которой за километр разило теплом и добродушием, что Ральф неосознанно кривился и старался не улыбаться вообще.       За дверью наконец раздаётся какой-то шорох – едва заметный, почти испуганный. Лось тушит дотлевшую сигарету и поднимается.       – Ну, привет, – он мягко улыбается, открывая дверь перед завёрнутым в одеяло ребёнком. Его подёрнутые мутью невидящие глаза смотрят со странной решительностью. Лось пропускает его внутрь.       «Что ещё придёт ему в голову? – думает Лось, за плечи подводя Слепого к расстеленной кровати. – В какой момент это станет совсем неправильно и можно будет поздравить Ральфа за его извращённую проницательность?»       Слепой послушно и молча следует за руками Лося, пока тот укладывает его на постель, и только в последний момент, уже лёжа, хватается за его руку и шёпотом говорит:       – Спасибо.       Лось не может понять, за что, только проводит рукой по мальчишеским волосам и говорит:       – Спи.       Слепой засыпает сразу же, пока Лось аккуратно садится на другой край кровати и, оглядывая свернувшегося в одеяльный клубок мальчишку, думает, что пора уже об этом с кем-то поговорить. Слепой не видит снов, но ему кажется, что в эту ночь он наконец что-то увидел – очертания высоких деревьев, чьи ветви переплетаются, как большие величественные рога.