А обо мне не волнуйся

Райан смотрел в безупречные, остекленелые глаза Майка, которые теперь смотрели в одну единственную точку и не могли задвигаться вновь, ища свет во тьме. Он мёртв. Осознание этой фразы требовало времени. А у Райана его не было. Джо, тот самый великий Джо Кэрролл не нарушил своего обещания. Майк был мёртв. Но преступник не уяснил одну истину. Истину, которой правил Райан Харди. Поэтому теперь рядом лежали два трупа. Источающий свет агент Уэстон и исчадие зла и тьмы Джо Кэрролл. Эти две противоположности умерли практически в одно мгновение. В то самое мгновение умер и сам Харди, только тело его ещё продолжало существовать и бессмысленно тянуло руки к лежащему на полу церкви другу, который больше никогда не сможет улыбнуться ему той самой очаровательной улыбкой, которой он одарил Райна в первую встречу и во все следующие. В храме царило молчание. Ни люди, которые были взяты в заложники, ни сами последователи (или просто-напросто сектанты) не шевелились, воочию наблюдая великую драму, которая разыгрывалась на их глазах. В принципе, всё уже было кончено. Но тот самый бешеный взгляд Райна Харди и трясущиеся пальцы рук, которые выронили пистолет сразу же после пары-тройки беспроигрышных выстрелов прямо в сердце Джо, не позволяли окружающим вздохнуть. Верующие были признательны агенту за работу и молчаливо чувствовали его горькое горе и невосполнимую потерю. Последователи же просто не могли поверить в смерть своего лидера. Никто из них так и не удосужился застрелить убийцу Джо, который с весьма большим желанием ждал этого. Райан всегда знал, что случится после убийства Джо. Он принял сей факт так же легко, как и своё желание помогать людям, став агентом ФБР. Быстро, решительно и без сомнений. Райан знал, что последователи сразу же воткнут в его сердце нож, как только он убьёт любимого ими Джо. Но нож, всаженный в сердце одним единственным выстрелом в голову друга, не мог убить его тело. Он раскромсал его душу на тысячи мельчайших лоскутов, словно какой-то маньяк-фетишист хотел сшить из них новое одеяло для своей милой доченьки, которой по ночам он читал кровавые статьи об убийствах и похищениях. Мирно лежащий на полу церкви, между рядами деревянных, похожих на колья для убийств, скамеек, Майк Уэстон заставлял и так изголодавшееся по кислороду сердце Райана работать всё медленнее и всё быстрее задыхаться. Но мужчина не чувствовал этого, как и не чувствовал начинающего ползти по горячим венам морозного холода, когда он дотрагивался до белоснежной мраморной кожи щёк своего друга. Райан не мог плакать. Больше не мог. После смерти и воскрешения Клэр, после всех возможных утрат, теперь смерть не казалась ему тем самым аспектом, который заслуживал пролитых морях слёз. Он не стал чёрствым и не стал жестоким. Он даже не стал психом, который радуется каждой забранной жизни. Но он научился защищать свою душу от нападений со стороны, но только не от себя. По еле отстукивающему ритм фолка сердцу Райана скатывались в самые потаённые от чужих глаз комнаты его сознания кровавые капли боли. Не всякая душа сумеет вытерпеть такого рода дождь. Не всякая личность сможет смириться с потерей друга по собственной вине. - Убей его, Райан! А обо мне не волнуйся. Эти слова всё вертелись в голове Харди, пока он смотрел на покрытое тенью смерти лицо Майка. Райан твердил: «Я убил его. Я убил его, Майк. Как ты и просил. Я убил его. Ну же, встань!». Он знал, что Уэстон не поднимется, как по волшебству. Он знал, что пуля в голове – верный признак кончины. Но Райан никак не хотел этого принимать. Это была его битва, а не бой этого молодого юноши, которого совершенно случайно ввязали во всё это дело одним единственным приказом начальства. Райан знал одно: на месте Майка сейчас должен был лежать он. Харди вглядывался в совершенно спокойное, выражающее теплоту, лицо друга и не мог понять, почему в этих голубых бездонных глазах он не наблюдает страха, почему они до сих пор наполнены живительной способностью притягивать и заставлять уступать, почему именно этот мальчик (да-да, совсем ещё ребёнок) должен был умереть сегодня, когда его жизнь и так была похожа на поле при Ватерлоо. Позабыв о том, где находится, да и вообще о том, что произошло, Райан безрезультатно хватался за руку своего напарника, нащупывая совершенно бесполезный, не звучащий пульс. Он хотел верить, что Майк жив. Он не хотел признавать, что кто-то снова погиб по его вине. Ради него. Для него. Для шанса, который он всегда упускал. Майк Уэстон бездыханно вглядывался в сводчатый потолок храма, больше не ощущая боли, терзаний, угрызений совести. Он полностью передал их тому единственному человеку, который всё ещё не мог поверить в произошедшее и дотрагивался до его белоснежных пальцев, пытаясь согреть их своим теплом. Словно это тепло могло кого-то спасти. Словно одна жизнь могла возродить её в другом. На лице Майка отчётливо читались его последние слова, и Райан безутешно твердил их про себя, стараясь тем самым утихомирить рвущиеся наружу гнев и отчаяние, крики и желание застрелить не только Джо Кэррола, но и всех его приспешников. Он знал, что месть ничего не решает. Он знал, что судьбу невозможно исправить. Он знал, что мёртвых не воскресить. «А обо мне не волнуйся» - звучало в затуманенном мозгу Харди, который всё ещё цеплялся за мёртвое тело своего напарника, когда целая группа агентов обезоружила последователей. Он цеплялся за Майка даже тогда, когда того уже грузили на носилки. Райан не слышал, что твердят ему люди, снующие всюду. Он не слышал даже своего сердца. И лишь голос друга, вторящий его собственному голосу, произносил: «А обо мне не волнуйся»…