Может, стоит посадить цветы

Умиротворенную тишину нарушил отвратительный вороний грай. Около десятка грязных и вонючих, как нефтяные лужи, птиц прилетели в это забытое богом место, чтобы разделить трапезу. Вечно голодные и ненасытные, они готовы были драться за последний, даже ненужный ломоть. Это была основа выживания. Их повседневность представляла собой вереницу похожих друг на друга дней, различающихся лишь количеством поглощенного. Вчера – хлеб, брошенный трясущейся старушечьей рукой, позавчера – укатившееся под прилавок яблоко, завтра – ничего. Фагана чередовалась со своеобразным рогом изобилия. Но на этот раз им повезло. Твари, не брезгующие ничем и никем, собрались насытиться еще не испорченным и не сгнившим мясом. Не маленьким куском, а целой, пока еще необнаруженной другими хищниками тушей. Недавно начавшаяся разлагаться плоть издавала сладкий приторный запах, такой приятный и манящий для трупоедов всех мастей. И извне выглядела еще вполне свежей, не считая отеков и неестественного для живого человека цвета кожи, хотя внутри полным ходом шло преобразование кишечника и других внутренних органов. Клетки, как звенья домино, разрушались одна за другой. Первые свидетели, регистрировавшие кончину – двукрылые любители ферментов тоже уже кружили над телом, исполняя свой ритуальный танец и готовясь отложить многочисленное потомство в различные раны, надрезы и прочие отверстия. Рдяные куски месива быстро исчезали в прожорливых клювах, когда клубок дыма взвился в воздух и раздался треск горевшей древесины. — Пошли прочь! Кормитесь в другом месте! Вон! Вон! Истощенные крики раздавались на берегу пруда. Янтарно-алые струи извивались, поглощая криво выструганную палку. Державшая ее девушка активно размахивала руками и отчаянно продолжала прогонять незваных, по ее мнению, гостей, кидая в их стороны подожженные жидкие связки заранее заготовленного хвороста. Но упертые крылатые лишь создавали иллюзию бегства, отлетая на небольшие расстояния, чтобы потом вновь вернуться к пиршеству. Белый целлофан брошенного в сторону пакета развевался на ветру, показывая свое «интересное» содержимое: кусок свежей, видимо, только что приобретенной на рынке говядины. Это должно было послужить отличным отвлекающим маневром, но не надолго. Нахлебников слишком много, подачка будет разнесена быстрее, чем можно подумать. Но для передышки хватит. Менее крупный сверток с такой же начинкой был кинут вслед, но уже на большую дистанцию. Зашипело потушенное в воде «оружие». Со вздохом облегчения воительница присела на краю пруда, на ничтожную отсыревшую дощечку, принесенную когда-то давно для удобства наблюдений за обитателями водоема, и спустила свои худые бледные ноги в ледяную воду, стараясь таким образом снять усталость и напряжение после битвы. Множество мошек и комаров по примеру пернатых сразу же бросились полакомиться живой кровью, облепив конечности так густо и плотно, что со стороны походили на своеобразные живые башмаки. Жертва недовольно нахмурилась, но разгонять их не стала, лишь прикрыла глаза и глубже вдохнула. — Ужасная вонь все-таки. Может, мне стоит посадить цветы? Какие ты любишь? Но ведомый одной ей собеседник хранил безмолвие. Слова растворились в воздухе. — Думаешь, небольшая клумба затмит твою красоту? Не переживай, даже Бахайским садам это не удастся, - сказав это, она звонко рассмеялась, обнажая белые ровные зубы, и нежно посмотрела на предмет своего восхищения – тело мужчины, предположительно лет 35-40, неделю назад, быть может, бывшего рыбаком, или плотником, или охотником. А впрочем, род деятельности неважен. Во всяком случае, теперь. Он был словно сломанная кукла из театра или растерзанная собакой плюшевая игрушка, что по сути одно и то же. Одежда – клетчатая рубашка вишневого цвета и голубые джинсы давно непопулярной модели – кое-как держалась на нем, напоминая собой больше нелепый мешок из-под картошки с прорезями. Толстый живот то уходил под воду, то вновь всплывал. А голова и ноги упрямо тянулись ко дну. Покрытый пятнами диковинных форм и различных оттенков, он, как казалось ей, цвел. — Когда умру, розы и лилии так же усыплют мое тело? Ах, это было бы прекрасно. Вот удивится дедушка, увидев меня такой, и непременно возьмет свои слова назад. Но знаешь, я все равно его не прощу, - она говорила очень быстро, живо и удивительно искренне. Кончики длинных пальцев девушки утопали в гладких, серо-пыльных перьях пристроившейся на коленях чайки, скользили по очертаниям крыльев, надавливали на черные крапинки, осыпавшие, как звезды ночной небосвод, голову и спину. Хозяйка любовно зарывалась носом в оперенье в области шеи, ласково бормоча что-то. — Скажи, милая, правда, что я выгляжу как высушенная бабочка? Правда? Но разве это плохо? Вот он похож на жука-носорога, - в уголках глаз заблестели первые слезы, оказавшиеся довольно неожиданными, - а вчера мама вовсе сравнила меня с раковым больным. Почему? Почему они говорят такие ужасные вещи? Они же любят меня. Или врут, что любят? Настроение любого человека меняется так же быстро, как затягивается небо тучами. Молочный рот искривился. Удерживать прежнюю улыбку не было сил и желания. Кристальные алмазы катились по скулам и падали, чтобы разлететься на тысячи осколков. И так каждый раз. Почему из всех миллионов мест, где можно было излить душу она выбрала этот одинокий заросший пруд, с кучами мусора на берегу и травой по пояс? Почему из миллионов людей, которым можно было уткнуться в плечо и тихо шептать о своих бедах, она выбрала одного единственного, не имевшего возможности даже просто помахать сальной рукой в ответ, человека? Черные угольные пряди волос спадали на лицо, закрывая обзор. Ноги покраснели и от количества укусов стали выглядеть на размер больше. Чавканье за спиной утихало, значит, и ей пора уходить. Смотреть на надругательство бесстыдных животных было противно и больно. Слишком сильны чувства. Слишком трудно что-то исправить. Ведь все ее действия лишь на крошечные промежутки времени отодвигали неизбежное. Шел четвертый день, как она обрела друга среди людей. Нет, не первого, раньше у нее уже были приятели, но они растаяли словно воск при первых проявлениях болезни. Этот не такой. Он не исчез, не убежал. Ему просто некуда и незачем. Да, он молчалив, но скромность украшала и делала его прекрасным слушателем. Да, он хмур, но это для вида. Да, он плохо пах, даже не просто плохо, а ужасно, но ее не во:лновала оболочка, и запах легко было сбить маслом, которым был заполнен бутылек, болтавшийся на шее посетительницы. Да, он был мертв, но ведь когда-то жил. Она не знала ничего о нем: как тут оказался, почему именно в ее пруду, и главное, зачем. Однако это и не интересовало. Намного важнее, кем он был, что радовало его по утрам, вставал ли пораньше, чтобы увидеть рассвет, чертыхался ли, когда подметал пол после уборки рождественской ели? И что он чувствовал, когда за минуту до остановки сердца осознал, что больше не сможет ничего этого сделать? А что бы почувствовала она? Наверное, на том свете не получилось бы пускать блинчики на реке. Не получилось бы красить перила лестницы в кислотно-зеленый. Не получилось бы по тихому ломать вывешенное в мороз постельное белье. Слишком многое не получилось бы. — Подожди еще немного, ладно? Еще чуть-чуть, совсем чуть-чуть поговорю, и разрешу им тебя забрать. А пока, пожалуйста, потерпи. Я хочу еще немного поучиться у тебя. Тело качнулось. Кругами волны расходились к берегам. Враны вспомнили о цели своего прилета.