Точка невозврата

Черт его знает на самом деле, когда все это началось. Питч только передергивает плечами, на которых лежит тяжелая меховая накидка, и неясно, чего больше в этом движении: раздражения, зябкости или страха. Забавно, Король Кошмаров чего-то боится. Вернее – кого-то. Кромешник бы с удовольствием посмеялся пару столетий назад. Тогда это казалось лишь шуткой, забавой – бояться кого-то помимо Луноликого. А теперь, когда Луноликий мертв (скорее всего, ну, не может же кто-то выжить в вечной темноте?), как и большая часть населения этой планеты... Кого, казалось бы, бояться? Выживших и окончательно одичавших зверей? Вечную зиму, холод который пробирает до костей даже духов? Нееет, это было бы слишком просто. Кромешник кривит тонкую линию губ в ухмылке. Он боится того, кто породил этот Холод, эту Зиму и эту Смерть. Того, кто породил этот Страх в душе Короля Кошмаров. Кромешник вдруг осознает всю комичность ситуации и смеется, запрокинув голову к темному, затянутому серой пеленой, небу. Страх перерастает во что-то иное. Во что-то, чего он боится на самом деле еще сильнее, если это, конечно, возможно. Кромешник ухмыляется и смотрит в небо, навскидку пытаясь определить, день ли сейчас или ночь; видит ли его сквозь дымку Луноликий, наверняка задыхающийся где-то там наверху, или же нет? Кромешник продолжает смотреть в небо даже тогда, когда краем глаза улавливает движение на горизонте. Гордость не позволяет опустить взгляд, посмотреть глаза в глаза и... Проиграть. Питч только ухмыляется и смотрит в противное небо. Не то, чтобы ему так нравилась эта вечная яркая синева, резающая глаза, отвыкшие от света, но сама по себе серость вокруг непривычна. Хотя серость – слишком громко сказано. Вокруг все девственно бело от снега и льда – так, что в глазах рябит. Поэтому Питч, наверное, и смотрит на небо: оно более блеклое, тусклое, привычное ему. Завихрения на горизонте тем временем увеличиваются в размерах и, кажется, приближаются. Пурга, метель или просто очередная неведомо, откуда взявшаяся лавина? Кромешник меланхолично разглядывает небо, все так же передергивая плечами. Он чувствует приближение, может почувствовать и того, кто приближается. Это как сейсмический толчок, которые Питч яро ненавидел, обретаясь под землей. Только вот его он, наверное, не ненавидит. Слишком сложно сказать, по крайней мере. Он почти читает его мысли, но намеренно избегает этого. Питч прикрывает глаза, ощущая холодный ветер, миллионы льдинок, что врезаются в кожу, царапая. Кромешник не хочет знать, что творится в головах у безумцев. Потому что недавно он был одним из них. Маленький снежный смертч останавливается, едва только достигнув его. Глаза Кромешника по-прежнему прикрыты, и оттого остальные чувства только обостряются. Он явственно ощущает прикосновения к своему лицу. Выдыхает невольно, когда холодные пальцы проходятся по скуле, опускаясь ниже, к длинной шее. Непроизвольно он поддается этой ласке, но затем резко отстраняется. Открывает янтарные глаза, в которых плещется строгость и одновременно – и как удается, восхищается Джек, - насмешка. На миг они замирают, глядя глаза в глаза: яркий янтарь и бесбашенная, холодная синева, которая, кажется, теплеет, встретившись с тягучим янтарем. Джек Фрост по-идиотски весело улыбается, что на уже отнюдь не мальчишечьем лице выглядит еще более глупо. Кромешник фрыкает, но с неясным самому удовольствием подмечает: живой. Он вернулся, он не дался каким-то духам – не Хранителям даже. Он вернулся живым, а это значит, что сегодня мир стал еще мертвее. Если это, конечно, может быть. Питч не знает, где эта мифическая точка невозврата – и потому, наверное, он всегда и переходит ее и все границы. Неосознанно, невольно. Именно так – неосознанно, - он и достигает этой точки в их неясных отношениях, когда вдруг принимает протянутую Фростом руку, невольно отмечая, что тот повзрослел. Не только физически – яркие голубые глаза приобрели более насыщенный синий оттенок, подобный Арктическому Океану. Питч невольно вспоминает, что не умеет плавать – и вспоминает он об этом, когда тонет в этой синеве, сражаясь с Фростом на этот раз плечом к плечу. Хранители, пожалуй, недооценили свое юное дарование, рассеянно думает он пару лет (веков? тысячелетий?) назад, когда только принимает бледную ладонь, которая по размерам не уступает его собственной – такая же широкая, с такими же бледными пальцами и такая же холодная. Будто кровь застыла в венах, невольно думает он. Юное дарование в ответ только скупо улыбается, но на мгновение Кромешник замечает явное облегчение. Джек Фрост – теперь уже не просто Морозный Мальчик, а Хозяин Зимы, - говорит просто: - Ты мне нужен. И Кромешнику, ослабленному после схватки с Хранителями, этого почему-то хватает. Он чувствует прилив сил, прилив чужого страха. «Зима, снег, лавины, холодно, больно, нет-нет-нет», - читает он то ли по губам Фроста, то ли вычленяет из мешанины чужого страха. Распахивает янтарные глаза и в упор смотрит на Джека. Он чувствовал колебания природы, но не придавал этому значения: в конце концов, весна, день равноденствия, все дела... Все оказывается менее прозаично. Джек устает от бремя добра, устает от того, что кто-то решает за него, кто прав, а кто – нет. Он устает пить не_сладкий чай у Зубной Феи, есть сладкое печенье у Ника, пакостить Кролику и засыпать с песком Песочника. Но больше всего он устает он вечного контроля Луноликого – словно надзора. В день, когда ему объявляют, что он особенный, и поэтому он поведет праздник Духов в этом году... Фрост просто взрывается. Взрывается миллионами снежинок, хрусталиков, что ранят кожу. Он кричит. Он ненавидит их всех: почему все триста лет его жизни до_Хранителей, он был ненужен? Почему его шпыняли, откуда только можно? Почему отталкивали? Почему? От мысли, что в этом году все духи, что кривили при виде него нос, будут веселиться под его началом, стало тошно. От взгляда на Луноликого – еще больше. Он знал о страданиях Фроста, но помог лишь... сколько столетий спустя? Джек уходит. Хлопнул бы дверью, да поблизости не нашел, а потому просто устроил метель громадных масштабов. Хотел только на Северном Полюсе, но, как говорится у людей, перестарался. Перестарался. Кромешник катает это слово во рту, словно ленеденец, к которым, в принципе, относится нейтрально. Хоть что-то у людей хорошо получается. И вот тогда, когда снег, вечная зима и холод обрушиваются на планету... Фрост прибегает к нему. Это уже не просто зимний дух – это Хозяин Зимы. У него белые, словно посеребренные инеем и чужим страхом волосы, ясные синие глаза, бледная кожа и широкие плечи. Он высок и достаточно статен, и Кромешник невольно удивляется, как благотворно влияет на духов земное господство. Спрашивает, что от него требуется и получает простой ответ: - Закрой небо. Кромешник давится леденцом-тростью, что задумчиво посасывал раннее, и смотрит на Фроста, как на сумасшедшего. Хотя, почему «как»? - Исправь меня, если я ослышался, но... Джек вдруг смеется. Садится прямо на снег и смеется. Кромешник хочет язвительно посоветовать не отморозить себе что-нибудь, когда обнаруживает меховую накидку на спине Фроста. Тот его взгляда, кажется не замечает. Отсмеявшись, Джек только отвечает с шальной улыбкой и блеском в стремительно теплеющих глазах. - Ежеденевно люди жгут немыслимое количество дров, угля, нефти и прочей лабуды, чтобы хоть как-то согреться. Я не виню их, но это загораживает обзор нашему Луноликому... смекаешь? Кромешник усмехается, и Джек – окрыленный, - продолжает. - Я хочу сказать, что дым заволакивает небо, но из-за моего ветра быстро рассеивается. Мне нужен купол, чтобы небо оставалось в состоянии стазиса, ну или сама планета. Понимаешь? Кромешник лениво облокивается на камень пещеры, что ведет в его владения. Сейчас он, наверное, выглядит бесконечно нелепо: домашняя мантия, разрез которой доходит едва ли не до пупка, темный плащ, из которого попеременно высовываются летучие мыши-кошмары, и леденец во рту. Несмотря на это, Питч чувствует себя вполне комфортно. Даже мысль, что сейчас он, возможно, разговаривает с потенциальным хозяином планеты, его не пугает. Отнюдь. Он лениво перекатывает во рту леденец, замечая взгляд Фроста, что следит за его манипуляциями. Усмехается и решает пойти ва-банка, поставить все на карту, которой у него – арипори – нет. Как, в принципе, и того, что можно было бы поставить. - Хорошо, - просто отвечает он и останавливает радостного Фроста. – Но если ты хочешь, чтобы купол укрывал планету достаточно долго, мне нужен страх. Ты ведь понимаешь, что страх должен кто-то делать? Мне нужен кто-то, кто боялся бы. Мне нужен страх Хранителей, если они еще живы, людей, животных – плевать. Сделай резервации, разводи людей, чтобы они боялись. Заяви права на эту землю, в конце концов. Дай мне страх, - на последних словах он неосознанно придвигается к Джеку, нависает над ним темной худощавой тенью. Его шепот щекочет ушную раковину, но Джек не смеется. Он вдруг удерживает Питча за подбородок и смотрит в глаза. Улыбается – только уголками губ, и Кромешник вопросительно выгибает бровь, хотя внутри все почему-то горит ярко-синим пламенем. Ярко-синим? - Хорошо. Джек улыбается – теперь глазами, - и легко касается его губ своими. Сухое на сухом, холодное на еще более холодном. Кромешник почти спокоен: он на долю секунды округляет глаза, выгибает бровь, но и этого Фросту хватает. Они не заходят далеко. Оба понимают, что это еще будет. В тот день Джек уходит, а Питч меланхолично собирает свои кошмары, внутренне ликуя. В голове роятся мысли, вплоть до «А не захватить ли власть с помощью/у Фроста?». Эта мысль, правда, тут же улетучивается – некогда-некогда-некогда, да и что-то Королю Кошмаров подсказывает, что с этим Джеком лучше не шутить. Да и не хочется, честное слово. Подумаешь, переворот, пфф... Из мыслей (сейчас и тогда – две линии связи, что держат Кромешника сильнее Фроста) Питча вырывает Джек. Он улыбается, по-прежнему смотря ему в глаза. Протягивает руку – как тогда, - и проводит самыми кончиками пальцев по линии губ, острому подородку. Как сейчас. Кромешник только поджимает губы, никак не реагируя. Скрещивает руки на груди и глядит с явным вызовом. - Набегался? Джек улыбается и смеется – как тогда, как маленький (ну относительно юный – 300 лет, как-никак) мальчишка, дух Зимы и Радости. - На сегодня – да. Может, и на век, но в резервациях без меня подохнут. Он пожимает плечами. Они оба знают, что резервации – это отдушина. Место, где можно поговорить с людьми, поиграть с детьми (привычки забываются плохо, да, Фрост?) и просто поболтаться, не боясь пустоты ледяной пустыни. - Ты ждал? – Вдруг спрашивает Фрост. В его глазах пляшут снежинки, и свет в зрачках будто преломляется, становится светлее. Холоднее. Черт его знает на самом деле, когда все это началось. Питч только передергивает плечами, на которых лежит тяжелая меховая накидка. Меховая накидка, которая по-хорошему принадлежит Фросту. Черт его знает на самом деле, когда все это началось. Джек прекрасно видит, чего больше в этом движении: раздражения, зябкости или страха. Снежинки, пляшущие вокруг отражаются в его глазах, делая их светлее. Холоднее. Питч чувствует холод инея, пробирающегося по уже бледной, не серой даже, коже завитушками, узорами. Они оба наблюдают, как морозные узоры оплетают почти все тело Короля Кошмаров, и когда они достигают того места, где находится сердце, Кромешник неосознанно замирает. Джек внезапно прижимается к нему, смотрит опять в глаза, держит холодными пальцами за подбородок. Сердце бьется где-то в глотке, но Кромешнику эту почему-то даже нравится. С Фростом нельзя быть нормальными. Это почти табу. Обычно они просто зажимаются где-нибудь, пережидая, пока снаружи бушует метель (интересно, почему, мистер Я-Король-Зимы-и-она-отзывается-на-мои-чувства). Но на этот раз все несколько иначе. Джек ложит ладонь на грудь Питча – там, где узоры оплетают сердце. Прикосновения сквозь мантию ощущаются так, словно ее, мантии, и нет. Все слишком неправильно, интимно и медленно. Питчу это не нравится. Он вновь поджимает губы и молчит. Джек вдруг мягко смеется – и этот смех обволакивает. Фрост притягивает его к себе для поцелуя – медленного и до омерзения мягкого. Сминает тонкие губы, все так же держа ладонь на чужом сердце. Он ощущает удары, пульс, он, черт возьми, чувствует жизнь. И ему это нравится. Сейчас главное – не сломать, не разрушить это хрупкое равновесие, хрупкую и болезненную нежность... Питч выдыхает в его губы. - Не тяни. Джек качает головой, отчаянно удушая в себе попытки взять контроль полностью (опять) сломать Питча (опять), почувствовать его страх. Опять. Вместо этого Фрост трясет головой и целует Питча. Они оба безумцы, и оба понимают, что это хрупкое равновесие будет пройдено. Как и точка невозврата. Питч достигает этой точки, внезапно сминая губы Фроста. Внутренне они борятся, со стороны все так же застыв изваяниями: рука Короля Зимы на груди Короля Кошмаров, узоры на пепельной коже и горящие глаза. Янтарь и лед. Фрост теряет это равновесие к чертям, когда грубо сминает в руках ткань чужой мантии. Рычит сквозь поцелуй. Они сталкиваются зубами, борятся. Джек, как обычно, одерживает победу. Они оба знают, что Питч ждет этого – страха. На этот раз – собственного. Вохможность бояться и здраво соображать одновременно для него недосягаема, а оттого он и отдает бразды правления Фросту, открываясь и отпуская себя. Джеку нравится видеть страх Питча. Кромешнику нравится позволять себе страх в присутствии только этого духа. Именно поэтому он позволяет лавине накрыть их убежище, надежно спрятав от всего мира, где сейчас – скорее всего, - тоже бушует холод и страх. Вечный тандем, идеальное сочетание. Все, как и говорил Кромешник в их первую встречу. Думал ли он тогда, как будет нуждаться в этом духе, желать его? Нет. Вряд ли, по крайней мере. Питч прикрывает глаза, когда губы Фроста обводят узоры на его теле – начиная с пальцев рук и заканчивая грудью. Местом, где бьется сердце. Джек целует прохладные пальцы, бледную кожу и, кажется, почти разрывает мантию к чертовой матери. Материя послушно поддается, растворяется в воздухе – эфемерно, нереально. Это сводит Зимнего Духа с ума. Он припадает к длинной шее, целует судорожно бьющуюся жилку, ненавязчиво проводя зубами. Дескать, я запросто могу тебя убить – и плевать, что ты могущественный дух. Товой бессмертная душа в моих руках. От осознания этого Питча будто током прошибает – он вздрагивает и глухо стонет, прижимая Фроста к себе. Он чувствует себя больным, ненормальным – но это почему-то кажется до смешного обычным, таким, каким должно быть. Фрост читает мысли Духа Кошмаров под ним, а оттого только усмехается, целуя тонкие, дрожащие губы и опускаясь поцелуями ниже. Узоры к тому времени, кажется, оплетают все поджарое тело вплоть до острых косточек ног. Джек целует все эти узоры, кусает, тут же – будто извиняясь, ха, - зализывает. Кромешник только вскидывает бедра, следуя за ласкающей рукой, будто кот, изголодавшийся по ласке. Он не знает или предпочитает не думать, почему Фрост никогда не пытается прервать его жизнь. Стоит лишь задержать холодные пальцы на яремной вене, чуть сильнее прикусить кожу – и пух! В мире станет отчасти светлее, может, даже восстановиться равновесие. Джек никогда не скажет, что он никогда не сделает этого – потому что в таком случае его личное равновесие пошатнется. О других причинах он старается не думать, углубляя поцелуй. Они оба понимают, что равновесие сломлено в пух и прах. Уничтожено и растоптано – так же, как и достигнута точка невозврата. Как и весь этот мир и его Хранители (которые сейчас либо пытаются согреться и устроить мятеж в резервациях, либо уже давно болтают с Луноликим на том свете). Равновесие сломлено. Неправильные Инь-Янь, перевернутые весы и обезглавленная Фемида*. Питчу слишком плевать на все это: он только вскидывает бедра, сухими губами ловя чужие губы и срывая с них поцелуи. Равновесие сломлено. Нарушено. Точка невозврата пройдена, границы перейдены, но... Их обоих это устраивает. Есть что-то правильное в том, как легко Джек входит в чужое тело, как скрещиваются лодышки Короля Кошмаров у него за спиной и как выгибается дугой поджарое тело в холодных ладонях. Их секс всегда напоминает что-то дикое, необузданное. Весь такой из себя озорной и некогда относительно спокойный Джек Фрост теряет всякий самоконтроль, стоит ему только встретиться с насмешливым взглядом янтарных глаз. Превосходство Питча над ним почти очевидно – несмотря на то, кто действительно захватил и разрушил этот мир. Джека это бесит – а потому он рычит и вгрызается в губы напротив жестким поцелуем, вбиваясь в податливое тело. Кромешник только стонет, когда чужие ладони припечатывают его запястья к земле, наверняка оставляя на, казалось бы, пуленепробиваемой коже синяки. Синяки остаются и на шее, на бедрах и... да по всему телу. В такие моменты Питч ничего не может с этим сделать – только взвыть и выгибаться, выгибаться, прося большего и одновременно не желая видеть синих глаз. Джек чувствует его страх. Он чувствует его, когда прижимается к нему всем телом, прикусывает тонкую кожу на шее, опасно близко щелкает зубами у яремной вены, вылизывая и целуя ее. Мол, смотри, совсем немного – и я тебя убью. Мне ничего не стоит. Питча это, правда, кажется, даже заводит: он рычит и подается бедрами вперед, ближе, будто можно еще ближе. Джек послушно прикасается к нему, приникает всем телом, когда ощущает влагу на темных ресницах. Ему это кажется неправильным, ненормальным. Он сцеловывает странную влагу с чужих щек, скул и хочет предложить остановиться, когда понимает, что это ему нравится. И Питчу, кажется, тоже. - Да, - вдруг почти хрипит он, с силой вцепляясь в чужие предплечья, чуть останавливая натиск. Дышит неровно, рванно. Из-под темных ресниц блестят яркие глаза. Джек останавливается. Что «да»?.. Питч, видя недоумение со стороны Фроста, закатывает глаза, откидываясь обратно на спину. - Я ждал тебя. Слова отдаются эхом не то в пещере, не то в сознанье Джека. Он на некоторое время замирает, а затем вновь припадает к губам Кромешника, но на этот раз нежно, стараясь вложить все свои чувства в движения губ. Король Кошмаров только усмехается сквозь поцелуй и прикусывает чужую губу. Смотрит опять из-под ресниц, априори не давая возможности на нежность. Для него это жалость. А жалость он терпеть не может, и это Джек понял еще давно. Поэтому он лишь ускоряется, грубо оставляя метки на чужом теле, хотя в голове и продолжают эхом отдаваться с виду обычные три слова. Они находят это равновесие в друг друге. Неправильное, изломанное. Инь и Янь, дополняющие друг друга, срывающие с губ хриплые стоны и крики. Джеку хочется думать, что это – отчасти – нормально. Правильно. Он – честное слово! – хочет, чтобы все так и было – правильно. Вместо этого он получает несильный тычок под ребра, когда под конец укладывает Кромешника на свою же меховую накидку, с которой Король Кошмаров не расстается – холод категорически не нравится своим видом не замерзающему Духу Кошмаров. Несмотря на тычки и язвительные комментарии, Фрост улыбается и целует тонкие, искусанные губы, словно говоря, обещая, что все у них хорошо, а будет еще лучше. Он устраивается рядом, накрывает их обоих неведомо, откуда взявшимся пледом (и опять – меховым), утыкается Кромешнику в висок, целует разгоряченную кожу и... смеется. Кромешник удивленно приподнимается на локтях – дескать, что, доволен? Тонкие губы, правда, тоже растягиваются улыбке при виде смеющегося Фроста. И неясно, почему. - Я тут только что понял, - заявляет хихикающий Фрост, - что мир принадлежит нам. Представляешь? Никого, кто мог бы помешать или просто вломиться со своей болтовней. Здорово, правда? Равновесие, - он мечтательно прикрывает глаза. Кромешник усмехается, откидываясь обратно на спину. - Я не против мирового господства, но только при условии, что ты раздобудешь где-нибудь кровать. Большую. И не такую жесткую, как этот каменный пол. Не пойми меня неправильно, но набивать синяки мне тоже не нравится. Джек опять смеется и вдруг целует тонкие длинные пальцы Короля Кошмаров. - Обещаю, мой Король, я раздобуду нам королевское ложе. И – опять смеется. Придурок. Питч отчего-то не замечает, как сам запрокидывает голову к своду пещеры, смеясь. Джек любуется утонченным профилем, длинной шеей и движущимся под серой кожей кадыком. Тянется с поцелуем и валит Короля Кошмаров на импровизированное «королевское ложе». Вернее – своего Короля. Питч не хочет знать, что творится в голове у этого безумца. Да ему и не надо. Он сам и есть второй безумец рядом с Королем Зимы. В моменты, когда точка невозврата, казалось, пройдена окончательно и бесповоротно, легко найти равновесие и гармонию друг в друге. И они это делают. Потому что точка невозврата создана, чтобы ее достигать. Так думает Король Кошмаров, целуя своего Короля Зимы. А страх есть ни что иное, как естественный порыв, плата за достижение этой точки. И если Фрост хочет каждый раз эту точку достигать и перешагивать через этот рубеж, то... Король Кошмаров будет бояться столько, сколько нужно. Но только с этим духом. Потому что точка невозврата создана, чтобы границы переходили такие безумцы, как они. Счастливые, к слову, безумцы.