На рубеже

На территорию попасть было непросто. Несмотря на свободный подъезд и широкое многополосное шоссе под боком, пришлых посторонних здесь не жаловали. Прямо возле входа красноречиво щерила пасть вызывающая скульптура волка на огромном камне с крестом из мотоциклетных шатунов за спиной, напоминая об осторожности. Тилль зашёл в распахнутую створку ворот, искусно собранных из металлолома, облагороженного чьей-то бурной фантазией, и попал в хорошо освещённый двор — если это было можно назвать двором. У новичков разбегались глаза от обилия почти выставочных инсталляций, которые поджидали их в каждом углу. И стилизованный зверь с огненными крыльями — любимец всех селферов; и проржавевший «колизей» из того же металлолома — всё это притягивало и отталкивало одновременно. Линдеманн много раз бывал в байк-центре «Sexton», но всё равно ощущение потусторонней, внешне напряжённой атмосферы обрушивалось неизменно и неожиданно, стоило лишь взяться за огромное колесо ручки на разрезанной вдоль бочке, которая служила дверью в помещение. Это был отличный от прочих вход в совсем другой мир — Тилль отчётливо представлял себе именно это, даже не задумываясь о происхождении подобных мыслей. Людей внутри было немного, отчасти оттого, что время было ещё раннее, отчасти из-за недавнего начала сезона. Члены клуба не сидели на месте, предпочитая живую природу и текущие заботы просиживанию штанов. Молодой коротко стриженый парень за стойкой бара сдержанно улыбнулся проходящему мимо Линдеманну. Рекордсмен Олег, тут же вспомнил Тилль. В памяти возникла полыхающая стеной огня барная стойка и священнодействующий за ней бармен. Восхитительное зрелище, профессионально созданное талантливым человеком! Сколько лет назад это было? Полумрак в левой рекреации, подсвеченный искусственным огненным светом, через который тянулись нитки сизого дыма, особенный запах металла, преобладающего в отделке, который оставлял отчётливое послевкусие на кончике языка — так знакомо и узнаваемо. Как и массивная, обманчиво неуклюжая фигура в чёрной майке, сгорбившаяся за дальним столом. Александр увидел его издали, приподнялся. Поднял в приветствии руку, то ли подзывая к себе, то ли желая, чтоб увидел наконец. — Ну, привет! Старый ты чертяка! — Хирург вздёрнул прямые брови, немедленно сошедшиеся домиком на лбу. Светлые глаза вспыхнули искрой радости. Он действительно был очень рад видеть Тилля. Как, впрочем, и сам Линдеманн, выбравший несколько часов для визита к приятелю. Присаживаясь на широкую деревянную скамью, сколоченную нарочито грубо, словно её только что принесли из ближайшего парка, Тилль кидал внимательные взгляды на Сашу, пытаясь найти в нём следы изменений за тот срок, что они не виделись. Матёрый байкер, приглушив улыбку, осторожно делал то же самое — прошло уже много времени с момента их последней встречи, и хотелось сравнить, понять, изменилось ли что-нибудь в старом друге. Линдеманн уложил руки на столешницу из гладко отполированного светлого дерева и озвучил свой вывод: — Ты абсолютно не изменился! Ему действительно казалось, что в этом энергичном русском никогда ничего не меняется, словно активная жизненная позиция и неуёмная энергия надёжно консервировали главного «волка». Александр хохотнул, откинув голову и растянув в улыбке тонкие губы. Шрам на правой щеке подтянулся выше к скуле, создавая впечатление кокетливой ямочки. — А ты как будто даже помолодел, старый перец, — в блёклых, словно выгоревших на солнце глазах, мелькнула хитринка. — Ты это, подтягиваешься? — Не без того, знаешь ли, — Тилль сложил руки в замок, едва коснувшись нарядной чашки с чаем, стоящей перед ним на столе. — Надо выглядеть, и вообще… в форме себя держать. Его смущали подобные разговоры, он не любил распространяться вслух о таких «бабских штучках», хоть положение и обязывало иметь с ними дело. Однако следовало сменить тему. — Ты всё воюешь, я слышал? Жаль, что не смог помочь с этим пробегом твоим… Хирург не дал ему договорить. — Да брось! Я даже не стал к тебе обращаться! Зачем, это самое, втягивать в политическую бучу совершенно посторонних людей? — Александр откинулся на спинку лавки и возмущённо махнул рукой. — Оно тебе надо было? Своих проблем нет? Там куча народу подписалась, и огребли все по самое не балуйся. Линдеманн с трудом подавил смешок. Александр всегда был таким: никто и ничто не смогло бы заставить его свернуть с выбранного пути и изменить его мнение, которое он принимал для себя твёрдо, раз и навсегда. Жёсткие принципы и непоколебимая уверенность в собственной правоте — в этом был весь Хирург, и Тиллю нравилась такая позиция. Скандал с мотопробегом в Берлин не утихал, набирая обороты в европейской и мировой прессе. Спрашивать, ожидал этого Александр или нет — и вовсе бессмысленно. Линдеманн был готов спорить на что угодно: Хирург тщательно всё планировал, собираясь выставить общественность, сугубо негативно настроенную против России, в самом что ни на есть неприглядном свете и заодно сорвать аплодисменты от собственных властей. Саша спокойно улыбнулся, коротко поглядывая на Тилля, пожевал губами. Он всё прекрасно понимал и видел такое же точно понимание в пронзительном взгляде немца. Ему не хотелось углубляться в политику, но и ностальгировать, как старпёр на завалинке, тоже не имело смысла. — Лучше расскажи, как тебе встреча с фанатами? Убедился, это самое, что ещё не покойник? — Ага! — Тилль снова усмехнулся, склонив голову. — Ещё спроси, сколько я маркеров исписал. Даже именную гитару Рихарда принесли, представляешь? Хирург в этот момент прицельно уставился Тиллю в переносицу. Привычка пожилого герра к суровой невыразительной мимике иногда всё же давала сбой, и именно там образовывалась мучительно-тугая складка, когда ему приходилось вспоминать или говорить о неприятном. Складка была на месте. Значит, ещё болит, ещё не отпустило. — А что Рихард? — тут же невольно вырвалось у Александра. Он имел в виду, конечно, реакцию Рихарда на новые творческие успехи самого Тилля. Линдеманн тут же уцепился за ручку чашки, сделал глубокий глоток и медленно опустил чашку обратно на блюдце. — А что — Рихард? Рихард в Америке с Марго. Дочка растёт, альбом продаётся… всё в порядке. Чувствовалось, что он старается быть спокойным, да ему именно это сейчас и было нужно — вспомнить и проговорить всё в деталях, развернуть и осмотреть всё полотно, чтобы со спокойной совестью свернуть и убрать с глаз долой навсегда. Хирурга не смущали эти малоприятные лично для него разговоры о былой влюблённости Линдеманна в своего согруппника. Пусть он не понимал и не принимал никогда таких отношений, но для Тилля, и только для него, готов был сделать исключение. Александр никогда не забудет, с каким лицом пару лет назад Тилль предложил ему шикарный «Харлей», умоляя спихнуть его побыстрее и подальше, чтоб забыть совсем, с какой целью он покупался. Восторг Александра слегка поутих, когда Линдеманн, побелев лицом и сжав зубы, озвучил ему эту цель. Не то чтобы сдержаться не смог — просто не хотел врать близкому другу, отвадив его раз и навсегда от личной покупки запредельно дорогой техники. В результате «Харлей» продали на сторону, Линдеманн слегка успокоился, но Александр видел, как тяжело другу далось расставание с Круспе, который морочил Тиллю голову долгие годы. Передёрнув плечами, Хирург продолжил беседу. — Ты никогда не жалеешь о том, что жизнь сложилась так, как сложилась? Не бывает ощущения утраченных возможностей и упущенных шансов? — неизвестно с чего, но его вдруг понесло всё-таки в глубокомысленные рассуждения. Линдеманн задумчиво склонил голову к плечу. Он и сам постоянно задавался подобными вопросами, болезненно терзая успокоившуюся было душу, но на такой вопрос трудно найти однозначный ответ. — Возможно, и хотелось бы что-то изменить или исправить…, но какой смысл? Видимо, я ещё не достиг просветления окончательной старости, чтобы воспринимать прошлое с благодарностью… — конец его фразы утонул в разноголосии, накатившем со стороны входа. Стайка молодых пацанов — по их виду казалось, что они совсем недавно вступили в ряды «Ночных волков», но чрезвычайно гордились своим положением — со смехом и громкими криками ввалилась в клуб, что-то бурно обсуждая на ходу. Кто-то тут же приметил вожака за столиком в углу, и наступила почти гробовая тишина. Тилль заметил, что Хирург при этом автоматически выпрямился, сложил в нитку и без того тонкие губы и прикрыл глаза, до смешного напомнив немцу каноническую трёхсотлетнюю черепаху из культовой советской сказки про нерадивого пацана из полена. А зелёные парнишки прямо-таки порозовели от неожиданной встречи, подошли поздороваться. Поскрипывая косухами, позвякивая цепочками и кольцами, кто смущённо улыбаясь в только что отросшие усы, кто глядя открыто и по-доброму… Ни один не обратил при этом ни малейшего внимания на Линдеманна. Тилль понимал, что для них единственный кумир здесь — Хирург. И удовольствие, отразившееся на суровом лице Саши, невозможно было ни прикрыть, ни спрятать. Принимая заслуженную дань уважения молодого поколения к собственной персоне, он был доволен сейчас, и это, пожалуй, было невольным ответом Тиллю на им самим поставленные вопросы. Ребята отошли, устроившись неподалёку, продолжая переговариваться уже вполголоса, чтобы не нарушать дисциплину — хотя об этом их и не просил никто. Яркий свет прожектора почти не доставал до того уголка, где уютно устроились музыкант и байкер, и устремлялся прямо на столик молодёжи, освещая каждый нетерпеливый жест, каждое свойственное юности резкое движение. И Тилль понял. Понял, в чём разница между ними… Они оба медленно, но верно, уходили в прошлое, безжалостно оставленные без этого яркого света жизни, словно на них уже не имело смысла тратить тепло и внимание. Контраст света и тени, начала и неизбежного конца, жажды стремления вперёд и времени делать выводы. Суровая правда бытия, почти философская глубина откровения посередине обычного летнего дня. — Ты думаешь о том же, о чём и я? — пригнув бычью шею и почти распластавшись по столу, свистящим шёпотом выговорил Александр. Тилль ответил не сразу, задумчиво наблюдая за разношёрстной компанией. — Пожалуй, да. Что бы мы ни делали в своём стремлении почувствовать себя живыми, как бы мы ни выбивались из сил в попытке доказать окружающим, что ещё способны на что-то — наше время всё равно заканчивается, и мы уходим в тень. — Вот сейчас, это самое, правильно сказал! — согласился с ним Хирург, отставляя столовые приборы подальше и укладывая крупные ладони на гладкое дерево. — Но немножко ошибся. Саша ткнул пальцем вправо, и Тилль машинально проследил за его жестом, не понимая, на что он указывает. — Это не тень, и уж тем более не темнота! Это граница, Тилль. Предполагаемая граница, которую обнаружил приятель, проходила по решётчатому полу, прикрывающему провал вниз. — Ты тоже поэт в душе, как я погляжу, — усмехнулся Линдеманн, не переставая удивляться оптимизму старого волка. Они просидели ещё долго, эти двое из уходящего прошлого, вспоминая каждый о своих переломных моментах. Как сложно было одному когда-то переступить через себя и выйти на сцену, как невыносимо тяжело было другому после комы учиться жить по-прежнему. И как у обоих не получилось вернуться в то русло, куда их толкала привычка к мягкому местечку в уюте и тепле. Оба предпочли выбрать оглушающий рёв многотысячной толпы и сбивающий с ног ветер в лицо. Не прятались и не убегали прочь от переменчивой судьбы и проблем. Последний рубеж света и тени на холодном полу, последний рубеж жизни… Тилль вертел в пальцах маленькую чайную ложечку с детально прорисованной гравировкой лохматого волка на ручке, спокойно улыбался своему давнему приятелю и думал, что не всё еще потеряно, не всё прошло. Живые реликты на затенённой границе прошлого и будущего, не заброшенные в пыли забвения, они всё ещё нужны свету. Нужны, чтобы молодые и юные понимали цену жизни.