Мое море

      Дин вообще давно уже взрослый и умный чувак. Не разговаривай с незнакомцами, не ешь незнакомую пищу, пистолет храни под подушкой, трахайся только с презервативами, не соглашайся, если предлагают нижним. Дин отлично умеет рисовать пентаграммы, готовить ловушки, расставлять капканы так, чтобы вышло незаметно, половчее, чтобы тварь точно попалась, умеет бить без осечек. Дин знает о жизни дохуя и больше, и половина этих знаний ему не пригодится ни здесь, ни в Чистилище, ни в аду и ни в раю. Так, пустой багаж. Дин испытывал все чувства, которые можно только испытать в этой жизни — хоть по алфавиту перечисляй — и ни одно ему особо не понравилось.       Так Дин думает, пока на его пути — тернистом, ссука, и занозистом — не попадается молодой охотник. Коул Трентон, мать его так. Он, конечно, не то чтобы попадается — он нахально выскакивает поперек железнодорожных путей и пытается голыми руками да пистолетом остановить движущийся на него паровоз. И Дин, конечно, очень уважает такое стремление побыстрее покончить с жизнью, но… Выбрал бы ты, парень, способ побезболезненнее, а?       — Ну что же ты можешь сделать мне, — смотрит на него Дин, — Вот у меня Метка Каина, чертова татуировка на правом сгибе локтя, а вот еще навыки убийцы, привитые с детства. Меня же убивать учили, да не людей, дурак, а таких тварей, что ты и не видел, и представить себе не сможешь. Дай бог, и не увидишь. Ну чего ты в меня пистолетом тычешь, придурок?       Коул старается, видно. Еще по нему видно, правда, что в свои двадцать пять он уже выглядит постарше Дина, что выдохся, существуя всю жизнь на одной жажде мести, что держится он только на одном рефлексе: спустить курок, выдохнуть, сесть в машину, отъехать подальше и сдохнуть от облегчения. Ну, или потому, что держаться больше нечем станет. Еще на Коуле видно целое хуево множество всего, знаете, как на картинке такой с загадками: отыщи то, это, третье, пятое, шлюху из борделя и вставную челюсть, и будет тебе счастье и золоченая звездочка. Молодец, герой. Вот Коул весь из себя такая картинка. Ну, это как посмотреть. Если, к примеру, с одной стороны, то видны блеклые глаза, растерявшие почти всю свою отчаянную синеву где-то в горячих точках — или в поисках Дина. Вот так картинку повернуть — капельки пота, поблескивающие над сжатыми в тонкую полоску губами. А вот так взглянуть — видна куртка, протертая и просалившаяся настолько, что Кас бы, наверное, с радостью обменял на эту куртку свой плащик, да еще бы и артефактов каких небесных килограммов пять отдал. Любит он такие вещи. Ну, а если повернуть вот так, видно черное дуло пистолета, направленное прямо в Динов лоб. И Коул его, очевидно, собирается вот этим вот убивать.       Все это Дин охватывает в секунды, что смотрит на им же избитого Коула в упор. Все формальности уже соблюдены — водичкой святой умылись, эпичную драку из боевиков изобразили, а вот теперь и поговорить можно. Вот только Дин не знает, что говорить. Он умеет разговаривать с копами, врачами, психологами, девочками-мальчиками по вызову, ангелами и демонами, нашел бы, наверное, что сказать и богу — но совершенно не умеет сказать правильное и нужное маленькому мальчику, отец которого стал монстром. Мальчику, который увидел его, Дина, десять лет назад с окровавленным ножом над трупом своего уже-не-отца. Этот маленький мальчик стоит сейчас перед самим Дином, сжимает в руках пистолет — а руки-то подрагивают, да не то что подрагивают, ходуном ходят, — щурит злобно свои глаза выцветшие. И этот мальчик совершенно не вырос. Ждет чего-то от Дина. Ответа? Какой ответ может дать ему Дин? Но говорить что-то надо, зачем иначе он отдал этому мальчику свою жизнь в прямом смысле этого слова. Дата. Место. Имя. Ничего не значащие, по большему счету, слова, но Коул слушает, успокаивается потихоньку, а глаза его еще больше блекнут. Сэм подбегает, верный и родной Сэмми, но Дин хочет договорить. Нельзя убивать человека, которому ты сломал жизнь, пусть и был прав в тот момент. Хороший принцип, верный и правильный со всех сторон.       — Разве можно тебе верить?! — кричит Коул, и в глазах его столько боли, столько непонимания, что Дину, прожженному убийце и саркастическому пошляку, становится его жалко. Где-то там, на заднем плане, Сэм, все еще недоверчивый, готовый выстрелить по первому знаку, сжимает в руках пистолет, а Дин смотрит только на Коула. Смотрит-смотрит-смотрит, объясняет маленькому мальчику с оружием, что плохо и что хорошо. Что отец его умер гораздо раньше, чем Дин отправил в Чистилище монстра, занявшего его оболочку. Что не все люди то, чем кажутся. Что…       — Шел бы ты, парень, домой, к жене и ребенку, у тебя же семья есть, зачем тебе все эти мерзости, влезешь по уши — не отмоешься потом, посмотри на меня хоть, Коул, меня уже не спасти. Я уже влез в эту грязь, — говорит Дин. Сэм хмурится, да подождет, не до него сейчас. Если уж одного не спасли, другого вытащить еще можно.       Коул губами подрагивает, ноздри раздувает, весь из себя олицетворенное страдание, в мелодраме только такое и играть. Вот только сейчас не мелодрама вовсе. Маленький мальчик плачет, Дин может сказать это наверняка. Коул — нет, Коул хороший и взрослый парень, Коул опускает пистолет — медленно, очень медленно — и сам вкладывает его в руку Дина. Уезжает. Дин смотрит ему вслед, сам почти веря в то, что говорил. Надеется больше никогда в своей короткой жизни не встретить маленького мальчика с поблекшими глазами морского цвета.