О свободе и танце

… Холод Старой Галереи, казалось, пронизывал насквозь, забирался в кости, заставляя шестерых претендентов на роль Сузы-Музы ежиться, стучать зубами и обхватывать себя за плечи в безнадежной попытке согреться. Арно на какое-то мгновение позавидовал братьям Катершванцам и Дику – они-то, северяне, уж точно привыкли к холоду, им сейчас полегче! Первым опомнился Паоло. Передернув плечами и заведя руки за спину, кэналлиец принялся выстукивать сапогами бешеную дробь по каменному полу. - Эй, вы! – крикнул он. – В круг, живо, а то замерзнете! Долго уговаривать не пришлось, спустя мгновение Арамоновы узники отплясывали кто во что горазд. Первым сорвался с места Альберто – легко, стремительно, словно птица, понесся в бешеном вихре марикьярской пляски, явно не собираясь уступать Паоло звание первого танцора. Арно даже залюбовался на мгновение – оба они, и Берто, и Паоло, двигались плавно, свободно, увлекая в танец, как в вихрь, все, что оказывалось рядом; казалось даже холодные сырые стены и мрачные своды Старой Галереи танцуют вместе с ними. Но движения Паоло были четки и отточены, как на уроке фехтования – каждое безупречно, вложено в душу и память, повторено много раз до этого и повторится много раз после. Берто же танцевал так, как танцует огонь на сухом дереве, да не в камине, а в костре под открытым небом, на вольном воздухе; как танцует вода в быстром горном ручье, перекатываясь по камням; как танцует лист, подхваченный ветром, как пляшут лунные блики на поверхности моря… - Давай, Арно, чего стоишь! В ледышку превратишься! - Поравнявшись с Арно, Альберто хлопнул по плечу застывшего было Савиньяка и со смехом потянул его в круг. Быстрее и громче застучали каблуки по каменным плитам, резче зазвучали короткие выкрики на кэналлийском, подбадривающие танцоров. Сумасшедшая, веселая, хохочущая и вопящая круговерть подхватила Арно, затянула в самое сердце танца, и он вместе со всеми хлопал в ладоши, стучал каблуками и кружился, стараясь быть не хуже товарищей – ну и согреться заодно. - Молодец! – одобрил Альберто. – Танцуешь не хуже кэналлийца! - Захочешь согреться – еще не так выплясывать будешь, - фыркнул в ответ Арно. Салина засмеялся и плюхнулся прямо на пол, пытаясь отдышаться. – Эй, сбивайтесь в кучу поплотнее, чтобы тепло не уходило! И потянул к себе Савиньяка, оказавшегося ближе всех. В висках Арно бешено колотился пульс, все еще отбивая ритм танца, и он даже не сразу сообразил, чего от него хотят – а сообразив, охотно прижался к теплому боку Берто. Дик, Паоло и братья Катершванцы последовали его примеру и, сбившись в кучу, развлекали друг друга разными историями, пока в каминной трубе не зашептало-зашуршало почти замогильным голосом: - Рррриииичччаааааррррддд! Оооокдеееееллллл! Ты ччччтоооо, ууумеееррр, ччччтоооо лииии?.. А несколько минут спустя граф Медуза щедро одарил пострадавших по его вине унаров роскошным ужином, еще недавно предназначавшимся капитану Арамоне… … Ужин был истреблен шестью проголодавшимися унарами почти мгновенно, бутылка вина опустела, на узников начала наваливаться сытая, хмельная усталость. Катершванцы, обнявшись, клевали носами, основательно захмелевший Дик привалился к плечу Норберта, Паоло дремал, устроившись рядом с Йоганном. Арно и Альберто оказались чуть в стороне от товарищей, светлая голова Савиньяка, отяжеленная вином и усталостью, против воли клонилась к плечу Салины. Берто усмехнулся и пригладил растрепавшиеся кудри виконта Сэ, щекочущие его щеку. - Да не сплю я, не сплю… - невнятно пробормотал пригревшийся на плече Арно. - Да-да, не спишь, - негромко засмеялся Берто. – Так, дремлешь только. А танцуешь ты, между прочим, и правда здорово. - До тебя мне все равно далеко. – Арно выпрямился и тряхнул головой, прогоняя остатки дремы. – И как у вас так получается, не пойму… - У кого это – у нас? – не понял Берто. - У кэналлийцев и марикьяре, - пояснил Арно. – Вы танцуете, как... – он замолчал, подбирая слова. – Как дышите! Так же легко, непринужденно и не задумываясь. Хотя не все: у Паоло, например, по-другому получается, он в танце как… как клинок, а ты – как ветер. Понимаешь? - Понимаю, - без тени улыбки отозвался Альберто. – Говорят, что марикьяре учатся танцевать раньше, чем ходить, а петь – раньше, чем говорить. Ты прав, мы танцуем – как дышим, а живем – как танцуем. Но научиться так танцевать может каждый. Это легко, если в танец вкладывать сердце, душу, всего себя. Все эти бальные реверансы - не то: вроде бы движения красивые, правильные, а в глаза посмотришь - друг друга не видят, не чувствуют... - Танцуете – как живете… - повторил Арно. И вдруг подумал: интересно, братья когда-нибудь так танцевали? Была ли такая же легкость в глазах Ли, смеялся ли так же Эмиль? Наверняка. С Рокэ. Арно отчаянно завидовал братьям, когда те уезжали в Кэналлоа – и завидовал еще больше, когда они возвращались: движения их становились легкими, в глазах плескалась свобода и сами они были – как струны звенящие… А потом братья повзрослели, все чаще во взглядах мелькала озабоченность, холодность, суровость. Эмиль изменился меньше, а вот Ли – заледенел, закаменел, суровые складки залегли у губ и в уголках глаз, и теперь близнецы были уже не так неразличимо похожи, как в недавней буйной, шальной юности… - У тебя душа горячая. – Голос Берто вернул Арно к реальности. – Ты ее в танец вкладываешь всю, без остатка, потому и получается хорошо, сердце поет, на тебя глядя... – Салина засмеялся, крепче обнял Арно за плечи. – Как-нибудь летом приезжай к нам на Марикьяру. У нас хорошо летом, виноград, море, песни по вечерам, костры жгут и танцуют… Тебе понравится. - Хотел бы я родиться в Кэналлоа или на Марикьяре, - прошептал вдруг Арно. – Для вас главное – свобода, для нас – имя. Не будь я Савиньяком, я бы, наверное, колесом ходил, я бы и впрямь был этим Сузой-Музой, я бы… - Арно запнулся, придумывая что-нибудь совершенно невообразимое, - я бы даже поцеловал тебя сейчас, потому что мне почему-то этого очень хочется, и плевать, что кто-то увидит… Но я Савиньяк, а это ко многому обязывает… - Зато я не Савиньяк, - усмехнулся Берто, - и если Сузой-Музой мне уже не стать, то поцеловать тебя мне ничто не мешает… Совсем близко блеснули драгоценными черными ройями жгучие глаза, едва ли не темнее, чем у самого Арно, и он почему-то не смог, не захотел отстраниться, когда теплые, пахнущие вином губы Берто коснулись его губ – только крепче сжал плечи Салины, хотя тот и не думал отстраняться… Стены, своды, дрожащее пламя свечи – все летело, неслось в сумасшедшем и свободном танце, кружилось и отражалось в глазах Берто. Промелькнула мысль о том, что надо бы закрыть глаза – но закрывать не хотелось и Арно смотрел, и тоже летел, плыл, кружился, тонул во взгляде Берто, в осторожных прикосновениях его губ в тихом горячем шепоте: - Ты – Савиньяк. Твое имя – твоя гордость, и твое имя – твоя свобода. Дом Молний, южная кровь, горячее сердце – ты свободен, ты сам как танец, как ветер, как огонь небесный. Ты волен делать что хочешь, помни это… - Я знаю… Я запомню… - только и смог выдохнуть Арно, прежде чем снова прильнуть к сухим, горячим, чуть сладковатым губам… Заскрипел, поворачиваясь, ключ в двери, унары встрепенулись, одновременно отгоняя остатки сна и пытаясь загородить собой следы недавнего пиршества. На пороге стоял бледный, разгневанный отец Герман. - Сейчас я отведу вас в ваши комнаты, - ровным голосом произнес священник, - а утром побеседую с каждым из вас в отдельности. Шагая среди однокорытников за отцом Германом, Арно думал совсем не о предстоящей утренней беседе. Он пытался отделить явь от сна, вспомнить, приснились ему горячие, неторопливые прикосновения губ Альберто или все было наяву… Размышления прервал сам Берто, поравнявшись с Савиньяком и поймав его за локоть. - Ты все-таки приезжай летом на Марикьяру, - шепнул Салина, и близко, совсем близко сверкнули черными ройями его глаза. – Я буду рад. И мы обязательно станцуем еще раз.