mint

Бруклин - город отнюдь не маленький, но сплетни и слухи разносятся по нему быстро. Головокружительно быстро, если дело касается чьих-то личных отношений. О том, что им со Стивом лучше бы разъехаться, Барнсу сообщил Майк Кослоу - хороший друг, неплохой собутыльник, когда дело касалось двух-трех стопок виски, и его бывший сменщик в кинотеатре "Фейерверк" в те не особенно далекие дни, когда Баки ещё подрабатывал киномехаником. Ходили слухи, что мать Майка была чернокожей, и, глядя на него, не трудно было в это поверить: широкие, полные губы, высокий лоб, слегка смуглая кожа. Джеймсу его происхождение было по боку, но вот большинство окружающих относились к Кослоу предвзято. Доказать никто ничего не мог: Кослоу-старший умер лет восемь назад, так и не объявив, кем была его избранница, а матери Майк и в глаза не видел). Наверное, именно благодаря хорошему отношению Джеймс и получил подробный рассказ о том, что говорят о них со Стивом и дружеское предложение им разъехаться, пока дурацкие и, как Кослоу был уверен, отнюдь не правдивые слухи не переросли во что-то менее безобидное. - В общем, лучше бы вам поперезнакомиться с девушками, почаще бывать на публике и все такое, - закончил рассказ Майк и спешно перевел разговор на результаты вчерашнего бейсбольного матча. Предупреждение Баки понял. В мире, где их со Стивом тягу друг к другу назвали бы психическим заболеванием, нельзя было позволить себе не обращать внимание на общественное мнение. Поэтому Джеймс сообщил Роджерсу о своем намерении съехать при первой же возможности, как только им удалось поговорить. Не с порога, правда, и не сразу по прибытии домой, но при первой же возможности. Роджерс, вымотанный ночными приступами астмы, дремал на кровати в спальне, свернувшись под тонким шерстяным одеялом, и Баки дожидался его пробуждения минут двадцать, лениво листая старый альбом с набросками Роджерса, который его владелец давал проглядывать очень неохотно. Стив на удивление быстро схватывал информацию, и долго объяснять его стремление поскорее съехать не пришлось. - В паре кварталов отсюда один мой знакомый сдает квартиру. Аренда - пятьдесят долларов в месяц. Многовато, конечно, но.. - Барнс осекается, потому что Стивен заливается очередным приступом сухого кашля. Баки молча передает ему ингалятор, и через минуту-другую Роджерс затих, вытер рукавом заслезившиеся от кашля глаза и кивнул. - Знаешь, этого стоило ожидать. Наверное, со стороны наши отношения слишком бросаются в глаза. Аптекарь смотрит на нас так, словно готов прямо сейчас вышвырнуть обоих из города, - вымученно улыбается Стив, и придвигается ближе к Барнсу, когда тот усаживается рядом. - Аптекарь - мудак, - авторитетно заявляет Джеймс, и Роджерс невольно издает короткий смешок. Барнс целует его в небольшую впадинку чуть выше виска, прижимает Стива к себе за талию и приглушенно смеется. Переезжать ему совсем не хотелось. В их общей квартире тепло и уютно. Она двухкомнатная - в гостиной стоит диван, в случае чего Джеймс всегда говорил, что спят они со Стивом в разных комнатах, но на самом деле диван уже давно стал свалкой вещей, успешно заменив шкаф. Переезжать не хочется, но дело не только в предупреждении Майка. Стив как-то сказал, что его терапевт определенно заметил ярко-красный засос у него на шее, а ведь каждый, кто хотя бы немного знаком с Роджерсом, в курсе, что с девушками у него не клеится. И их соседка снизу, миссис Дэнбридж, необъятных размеров старушка, одетая в неизменную розовую ночнушку и передвигающаяся с помощью ходунков, вчера попросила Баки вести себя ночью потише и смазать слишком громко скрипящие пружины кровати. Нет, нужно было разъехаться. Хотя бы на время. - Я буду днем приходить, не беспокойся, - мурлычет на ухо Стивену Баки, и у Роджерса по спине бегут мурашки от ощущения горячего дыхания на собственной коже. От Стива пахнет камфорным маслом, потому что ингалятором ему приходилось пользоваться постоянно, а на губах, когда Барнс поцеловал его в губы, отчетливо чувствовался вкус мятных пастилок. Их приличный запас хранился в кухонном шкафчике. - Тебе ещё вещи собирать, разве нет? - бормочет Роджерс, и Баки снова замечает на его лице и тревогу, и беспокойство, и надежду в лучшее. - Успеется,- издает короткий смешок Джеймс, и Стив не сопротивляется, когда его бесцеремонно опрокидывают на спину и приглушенно постанывает, когда Баки прикусывает разгоряченную кожу на бешено бьющейся жилке на шее.

***

- Это что, моя рубашка? - с порога интересуется Барнс, заменив этой фразой приветствие. Тут же захлопывает за собой дверь, чтобы их обоих не продуло сквозняком, и стягивает с себя теплую куртку. Щеки слегка покалывает из-за резкого контраста температур на улице и в квартире, а когда он быстро целует Стива в щеку, тот невольно улыбается и отпихивает Барнса от себя. - У тебя нос холодный. И щетина колется, - хмыкает Стив, одергивая рукава великоватой ему рубашки. - Да, твоя. Разбирал ту кучу на диване и нашел. Роджерс пожимает плечами, словно говоря: "- А тебе что, жалко?" и расплывается в довольной улыбке. В новой квартире Джеймс жил уже год или полтора, но примерно шесть ночей из десяти проводил в их бывшей квартире. Стив говорил, что никак не может заснуть без Баки под боком, частенько закидывающим на него ноги и тихо сопящего во сне, и это подтверждали заметные синяки под глазами и бледное лицо. И, хотя Роджерс упрямо твердил, что привыкнет и совсем незачем с ним так возиться, Баки таскался к нему чуть ли не каждую ночь. Потому что эти визиты были необходимы не только Стиву. Иногда Баки приносил маленькие букетики незабудок или таблетки от горла - качество и количество этих подарков варьировалось в зависимости от времени года. И зачастую приглашал Роджерса на танцы или в кино не подразумевающим возражений тоном, и сообщал, что с ними пойдут Джейн и Клер или Мэри и Энни. Стив и не пытался их запомнить, зная, что ни одна девушка на него не позарится, пока Баки рядом. Он подозревал, что никому уже давно нет дела до них двоих, и можно прекратить заниматься тщательной маскировкой их отношений, но у Джеймса было другое мнение, пусть ему и хотелось переехать обратно. Барнс оставляет пачку с аспирином на тумбочке, - начинался сезон инфекций и вирусов, и через пару дней аспирин мог пригодиться Стиву, - и почти тут же вжимает Роджерса в стену прихожей. Удивительно, как быстро привыкаешь к хорошему и регулярному сексу, и как остро чувствуется пятидневный перерыв. Роджерс от неожиданности охает, но потом тут же находится, зарываясь пальцами в чужие темные волосы и отвечая на жадный поцелуй. - Только не показывайся в этой рубашке соседям, иначе все всем будет ясно без всяких объяснений, - выдыхает Джеймс, покрывая лицо Стива быстрыми поцелуями. Тот с довольным видом мурлычет и подается вперед, привычным движением обхватывает бедра Барнса ногами, обнимает его за шею и сипит: - Только не урони меня, ладно? От Стива приятно пахнет камфорой и мятой, и Барнс ловит себя на мысли, что именно из-за этого любит отстаивать длинные очереди в аптеке на углу.

***

Зимний Солдат ненавидит просыпаться после длительного пребывания в криокамере. Первые две минуты в этой противно гудящей штуковине, напоминающей внушительных размеров металлический гроб с иллюминатором, ещё можно вынести, пусть не без усилий. Безумно холодно, в горло и легкое словно натолкивают охлажденного битого стекла, да и в глазах возникает похожее ощущение. Секунд сорок - и собственное тело превращается сплошной сгусток боли, а потом Солдат медленно уплывает в черную пустоту. Выныривать из нее ему совсем не хотелось. Просыпался он всегда в ванне, до краев набитой колотым льдом, и тогда боль набрасывалась на него, как изголодавшийся дикий зверь. Резкие перепады температуры могли нарушить сердечный ритм, и отсиживаться во льду приходилось довольно долго. Пошевелиться было сложно, неприятно ныли кости и то, что осталось от левого плеча, в ушах непрерывно звенело, а приглушенный свет ослеплял. К моменту его визита в кабинет курирующего его на этот раз врача, благо, становилось легче. Иногда за время его остутствия менялся внеший облик кабинета, иногда менялся человек в белом халате, но на этот раз все оставалось прежним. И, конечно, в нем стоял неизменный слабый медицинский запах, который Зимнему почему-то очень нравился. За него он эти визиты и любил. Запах помогал отвлечься, расслабиться и даже немного снимал боль от немилосердно холодной металлической руки, которая промерзала до основания и не скоро примала приемлемую температуру. Имени человека в белом халате он не помнил, но это, кажется, его совершенно не огорчало. Оно и понятно - никто не требовал от Зимнего Солдата что-то запоминать. У человека было лицо хорька, заметная плешь, неестественно длинная шея и холодные, цепкие глаза. От него пахло мятой, - то ли жвачка, то ли освежитель дыхания, - и это было единственным, что в нем нравилось Солдату. Ещё один приятный запах, пробуждавший в голове неясные воспоминания. Где-то на середине стандартного опроса Зимний даже чуть наклонился вперед, через стол, вбирая в себя воздух с привкусом мяты. Это действие побудило двух детин, стоявших за его спиной, клацнуть затворами автоматов, а врача в белом испуганно вжаться в спинку стула. Солдат тут же принял прежнее положение, хотя на мгновение, только на мгновение, чей-то до безобразия веселый и одновременно явно фантомный голос фыркнул: - Господи, Баки, ты невыносим! И он узнал его. Не помнил ни имени, ни лица, но узнал его. - Что-то вспоминается? - интересуется человек в халате, незаметно, как ему думается, давая знак людям с автоматами быть настороже. В голосе явно скользит тревога, потому что Зимний ненадолго растерялся и не понимал, где находится. - Нет. Только голова болит, - Солдат старается сохранить внешнюю невозмутимость, и у него это получается. Он знает, что необходимо повиноваться и отвечать честно, но не хочет ни терять те смутные образы прошлого, ни схлопотать внеочередной сеанс обнуления. В конце концов, несколько голосов не сделают ничего плохого. К тому же голова действительно болела, и причиной тому были не только фокусы его памяти. И Зимний, и врач об этом знали. - Тогда продолжим, - кивает человек в халате, и Зимний нервно кивает в ответ.