Часть 1
30 июня 2015 г. в 01:43
— Марина! — звонкий голос Фиаммо нарушил строгую тишину храма Милосердной Девы, как всегда случалось, когда юный жрец Огненносердной Богини врывался в святилище чужой богини. — В порт пришёл корабль — весь город собрался на него посмотреть! Пойдём посмотрим тоже!
— Корабль? — младшая жрица оторвалась от своих привычных обязанностей и с недоумением взглянула на своего брата. — А что в этом такого? — недоумение Марины было вполне обоснованно: город, где жили они с Фиаммо, был портовым городом, находившимся на берегу океана, и в городской порт каждый день заходили какие-нибудь корабли.
— Лучше сама посмотри — расскажу, так ты не поверишь! — и Фиаммо, схватив сестру за руку, потащил её к выходу из храма. Юная жрица сперва опешила и пыталась упираться, но уже через секунду позволила брату вести себя за руку. Если уж Фиаммо что-то пришло в голову, то лучше было с ним не спорить — ну и не обижаться же было на родного брата, которого Марина давно и хорошо знала?
Корабль, пришедший в порт, был на самом деле необычным. Это был не один из кораблей Береговых Герцогств — быстрых и маневренных, со сложным парусным оснащением — это был корабль северных варваров с простыми прямыми парусами и рядами вёсел вдоль каждого борта. Впрочем, корабли из северных земель нередко заходили в порты Герцогств для торговли, но самым удивительным в этом корабле было то, что его команда состояла из одних только женщин. Хотя многие слышали легенды о племенах женщин-воительниц, живущих на далёком севере, мало кому удавалось увидеть их своими глазами. Они были высокими (ну, кроме тех, в числе предков которых были гномы), мускулистыми, широкоплечими, одетыми в железные доспехи, с висевшими на поясе мечами, боевыми топорами и другим оружием, многие были также вооружены луками (сейчас неготовыми к бою, со снятыми тетивами), а свои волосы северные воительницы носили заплетёнными в косы, вероятно, чтобы те не мешали в бою. Среди пришелиц с севера было немало полукровок: у многих из них можно было разглядеть признаки крови эльфов, орков или гномов, а у нескольких — даже великанов (две или три таких возвышались над своими вовсе не низкорослыми товарками) или северных ледяных драконов.
Впрочем, и среди жителей города можно было найти и эльфов, и гномов, и полуросликов (также именуемых хоббитами), и даже детей от браков людей и русалок (ведь где море, там и русалки, а где люди и русалки живут рядом — там прекрасные жители моря непременно пытаются соблазнять людей земли), так что гостьи с севера разглядывали собравшихся на пристани горожан с не меньшим интересом и настороженностью, чем горожане разглядывали их. Предводительница северянок — молодая на вид женщина с изогнутыми рогами на голове и участками снежно-белой чешуи на теле, выдававшими долю драконьей крови, — уже смогла убедить офицера городской стражи, что её люди не желают зла подданным здешнего герцога, приплыли для торговли и обещают соблюдать местные законы и обычаи, и сейчас отвечала на вопросы портовых чиновников: какие товары её корабль привёз с севера, и нет ли среди них того, что облагается таможенной пошлиной.
Стоявшая рядом с ней воительница помоложе — тоже с долей драконьей крови и похожая на предводительницу северянок как сестра — вполуха слушала этот разговор, разглядывая город и его обитателей, когда сквозь собравшуюся толпу вперёд протиснулись необычного вида юноша и девушка. Кожа девушки была голубого оттенка, непохожего даже на цвет кожи полурусалов, и одета она была в простую на вид длинную рясу с капюшоном, оставлявшую открытыми лишь её лицо и кисти рук, белую с синей оторочкой, словно в тон её коже. Юноша же был с длинными огненно-рыжими волосами и тёмно-красного оттенка кожей, и одет он был ярко и весьма откровенно (насколько позволяло тёплое лето в этих краях): в жёлтые с красным, словно в тон его коже и волосам, шаровары и таких же цветов короткую жилетку на голое тело, оставлявшую открытым его живот. Северянка удивлённо остановила взгляд на этой странной паре, пытаясь понять, кто же они такие, а рыжеволосый юноша, заметив этот взгляд, широко улыбнулся полудраконице и помахал ей рукой. Та слегка опешила и, посомневавшись, попыталась повторить жест юноши (вдруг так принято приветствовать друг друга в здешних краях?) — и тогда юноша улыбнулся ещё веселее и направился прямо к северной гостье, таща за собой за руку голубокожую девушку.
— Добро пожаловать в наш город! — заговорил он. — Могу ли я, или моя сестра, чем-то помочь чужеземцам, впервые оказавшимся в наших краях? — тут он словно вспомнил, что стоящая перед ним женщина — чужестранка, и на всякий случай прибавил: — Вы понимаете наш язык?
Северянка слегка опешила от такого напора (она слыхала, что у этих южан кровь горячая и кипучая, но не ожидала, что это проявляется вот так вот), но всё же ответила:
— Рад приветствовать вас, — на береговом наречии она разговаривала с сильным акцентом, но довольно сносно (хоть и говорила о себе в мужском роде). — Моё имя Адалбьорга Хьоррсдоттир, а как зовут вас?
— Адалбьо... — юноша попытался повторить длинное имя северянки, но с первого раза у него это не получилось. Вместо него, одёрнув брата за край жилетки, заговорила его сестра:
— Моё имя Марина, и я — служительница Элеи, Той-Что-Рядом. А моего брата зовут Фиаммо, и он жрец в храме Патиды.
Северянка снова замешкалась... а потом неожиданно отвесила Марине глубокий поклон.
— Моё почтение служительнице Элеи, — произнесла она. — Мой народ чтит вашу богиню.
— Я рада, что вы почитаете богиню, которой я служу, — Марина сперва тоже замешкалась (не каждый день ей низко кланялись могучие воительницы), но поклонилась Адалбьорге в ответ. Богиню Элею, также именуемую Милосердной Девой или Той-Что-Рядом, богиню милосердия и сострадания, покровительницу целительства и благотворительности, действительно, как говорят, почитали даже злые существа, вроде тёмных эльфов.
— А ваш брат — он действительно жрец... — Адалбьорга запнулась, не решаясь произнести эпитет «Богиня-Блудница», — Патиды? — если это было так, то это объясняло бы весьма откровенный наряд юноши. Теперь, когда он подошёл ближе, Адалбьорга разглядела медные серёжки в ушах юноши и медное колечко, вдетое в его открытый пупок. Другой человек мог бы назвать Фиаммо женственным, но спутницы Адалбьорги, будучи женщинами, сами выглядели гораздо мужественнее, чем он.
— Вы имеете в виду, бывают ли у моей богини жрецы-мужчины? — Фиаммо непринуждённо улыбнулся. — Не слишком часто, но бывают — я не единственный мужчина в здешнем храме. Или вы хотели спросить, сплю ли я с мужчинами? — его улыбка стала веселее и лукавее. — Я занимался любовью и с мужчинами, и с женщинами, и с юными девушками, и с почтенными матронами, и с молодыми и горячими юношами, и с закалёнными в боях рыцарями, и даже с могучими воительница... — тут Марина, всё время этого перечисления отводившая взгляд и делавшая вид, что она не знает этого юношу, снова дёрнула брата за край жилетки.
— Простите моего брата — служители Огненносердной Богини совершенно не знают стыда! — поспешила извиниться она.
— Да, я слышал об этом... — промолвила Адалбьорга, которая при словах о «могучих воительницах» не сумела скрыть румянца на щеках. — А... вы правда брат и сестра? Я хотел сказать, что вы не похожи друг на друга...
— Это вот почему, — охотно ответил Фиаммо, не переставая улыбаться. — Наш отец — здешний волшебник, а нашими матерями были две элементали, призванные его магией. Моей матерью была элементаль огня, а у сестры — элементаль воды. Так что мы на самом деле всего лишь единокровные брат и сестра.
— Элемен... — Адалбьорга попыталась повторить сложное и непонятное ей слово. — Ты хочешь сказать, стихийные существа огня и воды? Тогда понятно... — ей действительно стало понятно, откуда у брата и сестры кожа таких странных цветов и почему они не очень похожи друг на друга.
— Ну, мы рассказали о себе, — как ни в чём не бывало продолжал Фиаммо, — а откуда вы сами и что вас привело в наши края?
Адалбьорга уже собиралась ответить, когда её окликнула полудраконица, предводительница северянок, спросив что-то на непонятном брату и сестре северном языке. Адалбьорга, впрочем, ответила на языке Герцогств:
— Это Арнбьорга Хьоррсдоттир, наш предводитель и дочь нашей... как это по-вашему называется? Нашей королевы. И моя сестра. А это Марина, служительница богини Элеи, и её брат Фиаммо, служитель Патиды, — представила она брата и сестру и добавила какую-то фразу на северном языке — что-то вроде «я тебе потом всё объясню».
— Служительница Элеи? — Арнбьорга, бывшая несколько выше ростом и физически сильнее младшей сестры, удивлённо приподняла брови, а затем поклонилась, хоть и не так низко, как это сделала Адалбьорга. — Моё почтение. И чего желают от нас служители двух богинь?
— Марина и её брат спрашивали, — ответила сестре Адалбьорга, — откуда и зачем мы приплыли в их земли и чем они могут нам помочь.
— Гм! — ответила Арнбьорга. — Мы прибыли сюда из северных земель искать себе невест. Вы можете помочь нам... если подскажете, как найти девушек, готовых выйти замуж за моих воительниц. Может быть, кто-нибудь из жриц ваших богинь согласится? — предводительница северянок усмехнулась.
— Невест? — переспросил Фиаммо, слегка удивившись, но не переставая улыбаться. — Не женихов? Именно девушек, а не юношей?
— Именно девушек. Так что ты, мальчик, нам не подойдёшь, — северная принцесса беззлобно рассмеялась. — Но, может быть, твоя сестра согласится?.. — она испытующе взглянула на Марину.
Девушка была ошеломлена таким предложением, но, справившись с собой, ответила:
— Прошу прощения... Но... боюсь, что мой долг жрицы... не позволит мне покинуть родину. Может быть, кто-то из моих сестёр по вере согласится отправиться с вами на север, но думаю, что большинство из нас даст вам тот же ответ, что и я. Однако я готова помочь вам, насколько это будет в моих силах, — и она поклонилась северной принцессе и её сестре.
— Жаль, — с искренним сожалением ответила Арнбьорга. — Но, может быть, вы хотя бы проводите нас к местному князю... или как он у вас называется? Когда нам уже позволят к нему идти... — она бросила взгляд на портовых чиновников, осматривавших её корабль (с большой опаской, надо сказать, осматривавших, ибо корабль был полон суровых и вооружённых воительниц).
— С удовольствием проводим! — ответил за себя и за сестру Фиаммо и широко улыбнулся.
Через некоторое время таможенные формальности были, наконец, улажены — при активном участии Фиаммо, который немедленно предложил свою помощь и северянкам, и портовым чиновникам (хотя его никто об этом не просил). И отряд северных воительниц с сёстрами-полудраконицами во главе и в сопровождении городской стражи направился к дворцу герцога — всего приплывших с севера воительниц было около полусотни, но с десяток из них остались охранять корабль. Разумеется, шествие гостей с холодного севера собрало толпы зевак, и некоторые окликали Фиаммо и его сестру, которые увязались за северянками. Как заметила Адалбьорга, брата и сестру, похоже, хорошо знал весь город — вероятно, они были здесь единственными наполовину людьми, наполовину стихийными существами (во всяком случае, других таких северянка не заметила). Вскоре отряд дошёл до дворца герцога, но к самому правителю города пропустили лишь Арнбьоргу с сестрой и её ближайшую свиту, а остальным пришлось ждать у входа во дворец, под бдительно-настороженными взглядами стражи. Фиаммо, впрочем, не упустил возможности поговорить с северными гостьями — береговым наречием, как оказалось, владели далеко не все из них, но с некоторыми всё же можно было поддерживать разговор.
— Простите за вопрос... — со своей неизменной улыбкой спросил он воительницу-полуэльфийку по имени Брюнхильда, с которой ему удалось завязать беседу. — Вы ведь все на самом деле пеогины, да?
Северянка, услышав незнакомое слово, удивлённо нахмурилась и оглянулась на своих товарок — но те, кажется, тоже не поняли вопроса юноши. А Марина посмотрела на брата укоряюще, будто тот спросил что-то неприличное.
— Пео... кто? — переспросила Брюнхильда.
— Ну, я не знаю, как это будет на вашем языке... — Фиаммо задумался. — В общем, это значит...
— Это значит — не мужчины и не женщины, — ответила вместо брата Марина.
— Не знаю, понял ли я тебя правильно... — посомневалась секунду полуэльфийка, а затем созналась: — Да, мы не мужчины, но и не женщины — именно поэтому мы ищем себе женщин в чужих землях. «Пеогины», если это так называется по-вашему.
— Я так и думал, — Фиаммо весело улыбнулся. — Тогда, наверное, лучше будет сказать вашим невестам об этом заранее, а то в первую брачную ночь может произойти конфуз... — он рассмеялся.
— Хочешь сказать, что нам лучше было бы предупредить об этом вашего правителя? — спросила Брюнхильда.
— Я думаю, он и сам догадается, — ответил Фиаммо. — Если бы вы были обычными женщинами, вам для продолжения рода были бы нужны мужчины, но раз вам нужны женщины, то любой догадается, что вы — не женщины...
Через некоторое время, наконец, из дверей дворца вышла Арнбьорга со своей свитой — лицо предводительницы северянок было непроницаемым, не позволявшим угадать, что ей сказал герцог. Северная принцесса принялась что-то громким голосом говорить своим воительницам на северном наречии, а к её сестре немедленно поспешил Фиаммо.
— Ну как? Что вам сказал герцог? — спросил он.
— Герцог сказал... — ответила Адалбьорга (которую Фиаммо уже успел окрестить «Бьоргой младшей», а её сестру, соответственно, «Бьоргой старшей»), — что в его городе все женщины свободные, что он их не продаёт — он так сказал — и что если мы хотим найти себе невест, то мы должны будем свататься к ним по здешним обычаям. Но он сказал, что не будет чинить нам препятствий, и что мы можем продавать свои товары в его владениях до тех пор, пока мы не нарушаем здешних законов и обычаев. Из предыдущего города нам из-за этих законов и обычаев уже пришлось уходить... — полудраконица оглянулась на свою сестру. — Я с трудом уговорил Арнбьоргу покинуть город без боя...
— Я так и думала, что он примерно так и ответит, — кивнула Марина. — Что ж, я и мои сёстры по вере будем рады помочь вам. Если хотите, я могу показать вам дорогу к храму Той-Что-Рядом.
«Бьорга младшая» на секунду задумалась, а затем окликнула сестру, спросив у неё что-то на своём языке. Арнбьорга обернулась к Марине и ответила ей:
— Мы принимаем ваше приглашение — думаю, мы отправимся к вашему храму прямо сейчас. Засвидетельствуем своё почтение вашей богине, — и она что-то громко сказала на северном наречии своим «дружинницам», на что те ответили громким согласным гулом.
— А я тогда побегу в свой храм, расскажу девушкам о новостях, — улыбнулся Фиаммо. — Встретимся в храме Элеи! — и он, не дожидаясь ответа, махнул рукой и убежал.
И северные гостьи направились к храму вслед за молодой жрицей. На самом деле храм был не одним-единственным зданием, а целым комплексом: кроме собственно святилища богини тут были больницы, приюты для сирот и бездомных, жилые покои для жриц и послушниц, школа для сирот, кухни и тому подобные строения. Всё это находилось в ведении жриц Милосердной Девы и многочисленных храмовых послушниц — их легко можно было узнать по бело-синим рясам, как у Марины (хоть и не всегда чистым, поскольку служительницам Элеи часто приходилось ухаживать за больными и нищими). Вокруг храмового комплекса всегда можно было увидеть множество бездомных и калек: одни стояли в очереди за пищей, которую готовили и раздавали служительницы богини, другие находились у входа в храм и просили милостыню. При появлении чужеземных воительниц некоторые из нищих поспешили убраться с их дороги, но другие, посмелее, стали просить милостыню и у них — и кто-то из северянок, слегка замешкавшись, бросил им несколько медных монет — это оказались монеты Темноземья, поскольку обменять свои деньги на местные северянки ещё не успели.
По дороге, в отсутствие непоседливого Фиаммо, Марина расспрашивала Адалбьоргу о её родине и её народе. Северянка рассказала, что её народ живёт далеко на севере, в нескольких месяцах плавания от этих земель, и что он состоит действительно только из женщин и «пеогин» (Адалбьорга сказала, как «существа среднего пола» называются на её языке, но Марина не сумела повторить это слово). Её мать и мать её сестры была правительницей одного из племён женщин-воительниц (Адалбьорга упомянула, что есть и другие похожие племена), а мать её матери прославилась тем, что в бою победила ледяного дракона и, освободив северную женщину, которую дракон держал в плену, взяла себе в жёны её дочь — полудраконицу, ставшую бабушкой Адалбьорги и её сестры, от которой они унаследовали драконью кровь. Арнбьорга на самом деле была не самой старшей из сестёр — у неё и Адалбьорги была старшая сестра, которая должна была унаследовать титул правительницы племени, но, к великой скорби её матери и её сестёр, погибла в сражении с воинами-мужчинами одного из соседних племён. Северянка призналась, что её соплеменницы не всегда берут себе невест с согласия последних — иногда они совершают набеги на окрестные племена, убивая мужчин, а женщин захватывая в плен, и её спутницы не отправились бы так далеко искать себе невест, если бы в последние годы добывать их мечом не стало сложнее, и в боях не гибло больше её соплеменниц, чем рождалось от захваченных в плен женщин.
— Неудивительно, что вы враждуете со своими соседями, — заметила Марина. — Наверняка они считают вас кровожадными чудовищами, убивающими мужчин и насилующими женщин, и пугают вашим именем непослушных детей.
Адалбьорга не нашла, что сказать в защиту своего народа, и вынуждена была смущённо признать, что да, чем-то таким их и считают окрестные племена. Но её народ не только воюет, но иногда и торгует с окрестными племенами, сватаясь к их девушкам, и он не был бы вынужден захватывать чужих женщин силой, если бы в нём не рождалось так много «пеогин», которые сами не могут рожать детей. Однако стоило Марине спросить, а почему так происходит с племенем Адалбьорги, как северянка отвела взгляд и переменила тему — Марина не стала настаивать, позволив своей новой знакомой сохранить это в тайне.
Тогда Марина стала рассказывать о себе. Они с Фиаммо оба выросли в приюте для сирот при храме Элеи. Многие воспитанницы приюта становились потом жрицами Милосердной Богини, и Марина оказалась в числе таких. А вот Фиаммо, живя рядом с храмом Элеи, с самого начала был словно не на своём месте — слишком живой, слишком непоседливый для этой обители милосердия, постоянно совершавший какие-нибудь выходки или попадавший в разные переделки. Как так получилось, что он оказался среди служителей Патиды — не знал, наверное, даже он сам: просто ему однажды неожиданно пришла в голову эта идея (одна из многих), неожиданно жрицы Богини-Блудницы приняли его в свои ряды, и неожиданно ему там понравилось, и ему это не надоело на следующий же день. Там он как будто нашёл себя и был совершенно доволен своей жизнью в качестве служителя богини любви...
— А что случилось с вашим отцом? — прервала рассказ Марины Адалбьорга.
— С ним? С ним ничего не случилось — он и сейчас живёт и здравствует. Просто... он отдал нас в приют, когда мы ему надоели, — при этих словах Марины на лице северной гостьи отразилось крайнее удивление. — Он понял, что совсем не хочет тратить своё время на воспитание детей. То есть он сам нас не воспитывал, этим занимались слуги — хорошие, кстати, люди, мы с ними до сих пор иногда встречаемся — просто двое детей мешали его магическим опытам. Мы для него были просто ещё одним экспериментом...
— Ещё одним... чем? — не поняла северянка.
— Опытом. Ему было интересно, что из этого получится. Он и сейчас иногда навещает меня и брата, интересуется, как мы живём, но... — Марина помедлила. — Моя богиня учит меня прощению, и я не должна столько лет держать обиду на отца за то, что он отказался от нас с братом, — на лице девушки промелькнуло какое-то несвойственное ей обычно выражение, как будто «не держать обиды на своего отца» на самом деле было для неё нелегко.
— Вот оно как... — с удивлением ответила Адалбьорга. — А твой брат?
— Фиаммо... я не уверена, что он способен долго держать обиду... Но каждый раз, когда он оказывается рядом с отцом, он становится ещё более непоседливым, чем обычно, словно добивается, чтобы отец не выдержал и сбежал от него. Я иногда думаю, что он и в служители Патиды подался для того, чтобы отцу было стыдно...
— А это стыдно? — уточнила Адалбьорга, которая, на самом деле, прежде почти никогда не видела жриц Огненносердной Богини.
— Ну, вообще-то жрицы Богини-Блудницы пользуются любовью, но не всякий родитель захотел бы, чтобы его дочь стала одной из них. А уж тем более не всякий захотел бы, чтобы это сделал его сын, — объяснила Марина.
Разговор, впрочем, пришлось прервать: воительницы уже подошли к главному зданию храма, когда Марину окликнула старшая жрица в синем с белым одеянии — как уже успели догадаться гостьи, послушницы носили простые белые одежды, а чем выше было звание жрицы, тем больше в её одеянии было синего цвета. Облачение же этой жрицы было больше синим, чем белым.
— Марина! — жрица была немолодой женщиной-полуросликом, лишь самую малость полноватой (меньше, чем это обычно свойственно её расе) и с добрым и открытым лицом. — Что за людей ты привела в нашу обитель? Они прибыли издалека и нуждаются в помощи? Чем скромные служительницы Элеи могут помочь этим могучим воительницам? — последний вопрос адресовался то ли младшей жрице, то ли гостьям храма.
— Матушка Агнесса, это госпожа Арнбьорга, принцесса северных земель, и её спутницы, — с поклоном ответила Марина. — Они прибыли сюда в поисках девушек, готовых выйти замуж за северных воительниц. Они проделали долгий путь и устали, они в чужой, незнакомой им земле и нуждаются в том, чтобы кто-то помог им в их поисках.
— И желают засвидетельствовать своё почтение вашей богине, — дополнила Арнбьорга, тоже поклонившись старшей жрице.
— Принцесса? — мать Агнесса удивлённо приподняла бровь, но поклонилась в ответ. — Нечасто особы королевской крови удостаивают вниманием нашу скромную обитель... Если вы прибыли сюда издалека и устали с дороги, мы могли бы предложить вам кров и еду... Если наша пища не покажется вам слишком скудной, а наши постели — недостаточно мягкими...
— Мы... привычны к походной жизни, — отмела все возражения «Бьорга-старшая». И что-то спросила на северном наречии у своих дружинниц (вероятно, что-то вроде «нам предлагают поесть — вы проголодались?»), на что те ответили согласным гулом.
Сначала, впрочем, предводительница северянок попросила отвести их в святилище Элеи — войдя в него, гостьи с севера оказались в просторном белом зале с высоким потолком и широкими окнами, через которые храм освещал солнечный свет. Статуя Милосердной Богини, высеченная из белого мрамора и изображавшая богиню Элею в виде крылатой женщины в длинном одеянии, стоявшей с простёртыми над залом руками, поразила воображение северянок, прежде мало знакомых с искусством южан-скульпторов, — многие воительницы невольно опустились на колени, шепча молитвы на своём непонятном языке. Перед изваянием Элеи тихо журчал фонтан, рядом с которым посетители храма оставляли пожертвования и в который бросали монеты. «Бьорга-старшая», прошептав молитву, бросила в фонтан несколько монет, и несколько северянок последовали примеру своей предводительницы. (Одна из чужестранок попыталась было вымыть в фонтане свои натруженные вёслами руки, но была мягко остановлена оказавшейся рядом жрицей и, пристыженная, тоже поспешила сделать небольшое пожертвование).
После молитв мать Агнесса повела гостей в трапезную, как и все здания храмового комплекса, обставленную скромно, без излишеств и сверкавшую белизной стен (служительницам Элеи, вероятно, стоило каждодневного труда поддерживать первозданную белизну храмовых стен — по пути в трапезную северянки пару раз видели послушниц, подметавших пол). Скромные, немногословные и одетые в одинаковые белые одежды послушницы помогли гостьям разместиться за длинными деревянными столами и засуетились вокруг, накрывая столы. Обед, предложенный служительницами богини, и в самом деле был довольно скромным: каша, хлеб, варёные яйца, немного копчёной рыбы, которой в приморском городе было в избытке, и чистая вода — одна из северянок посетовала было вслух на скудность обеда, но её резко одёрнула Бьорга-старшая. Адалбьорга ожидала, что Марина присоединится к их трапезе, но молодая жрица не села за стол с гостями, а помогала накрывать столы — из служительниц Элеи за стол с гостьями села только мать Агнесса, и Арнбьорге пришлось рассказывать ей, откуда и зачем её спутницы приплыли в этот город, с самого начала.
— Думаю, вам трудно будет найти себе невест, — покачала головой старшая жрица, выслушав принцессу. — Не каждая девушка готова будет оставить родной дом и уплыть за тридевять земель в чужую страну, где рядом живут орки, воинственные варвары и разнообразные чудовища. Тем более, не все захотят выйти замуж за женщин, то есть даже не совсем женщин. Может быть, какие-нибудь молодые и восторженные девицы и захотят уплыть с вами, но как бы они не успели пожалеть о своём решении ещё на полпути в северные земли. Может быть, если вы одарите отца какой-нибудь девушки богатыми подарками, он отдаст свою дочь за одну из вас, но тут уж вам придётся постараться, чтобы этот брак не оказался несчастливым. Не знаю, захочет ли кто из здешних послушниц оставить службу здесь и уплыть с вами — я своих девушек принуждать к этому не буду, пусть выбирают сами. Но я могу подсказать вам, как найти здешних свах, — думаю, они смогут вам помочь, за отдельную плату, разумеется...
— Свахи, — кивнула Бьорга-старшая, выслушав жрицу. — Да, их помощь нам будет не лишней. А как вообще принято в здешних землях свататься к девушкам?
Агнесса начала говорить о свадебных обычаях Герцогств и собиралась уже рассказать о тех редких случаях, когда женщины сватались к женщинам (и с помощью магии им удавалось вместе производить потомство), когда в трапезной послышались шум и женский смех, и в неё ворвалась яркая и весёлая толпа. Эта толпа состояла из ярко и соблазнительно одетых девушек и молодых женщин, которые, несомненно, были жрицами Патиды — широко улыбавшегося Фиаммо можно было разглядеть в пёстрой толпе подруг. В скромном храме Элеи жрицы Богини-Блудницы казались пришелицами из какого-то иного мира: они совсем не походили на здешних скромных послушниц. Если служительницы Элеи носили одинаковые длинные одежды белого, синего и голубого цветов, то жрицы богини любви предпочитали яркие цвета: красный, жёлтый и оранжевый — медные и золотые украшения, и одеяние каждой из жриц по-своему подчёркивало достоинства тела своей носительницы: плечи, груди, талии, ножки... Но сильнее всего они отличались от служительниц Элеи той энергией веселья и жизни, что исходила от них.
— Здра-авствуйте, милейшая Агнесса! — громким голосом заговорила старшая из жриц Патиды, полурусалка с бледно-голубой кожей в мелкой чешуе, ушами-плавниками, с едва заметными перепонками между пальцами и в красных с золотым шитьём одеждах. — И вы здравствуйте, ваше высочество и дорогие гостьи! — она поклонилась, но не церемонно и почтительно, а словно насмешливо. — Я вижу, вы уже посадили гостей нашего города за стол — позволите ли вы похитить их у вас после окончания трапезы?
— И ты здравствуй, Лукреция, — ответила Агнесса со слегка насмешливой улыбкой. — Что это вы с подругами такого задумали? Уж не собираетесь ли вы коварно соблазнить и изнасиловать наших гостей? — при последних словах жрицы Патиды весело рассмеялись в ответ.
— Мы собираемся показать им городские термы — наши гостьи ведь прибыли издалека, и им нужно смыть с себя грязь и пот, — ответила Лукреция, и в глазах полурусалки блеснули весёлые и лукавые искры. — Тем более, им ведь нужно будет предстать перед своими невестами, а для этого нужно будет помыться!
— У нас же есть своя баня! — возмущённо подала голос Марина. Баня при храме Элеи действительно была: в ней мылись сами служительницы богини, и они мыли в ней сирот, больных и бездомных, чтобы те не разносили по храму вшей.
— Но ведь городские термы гораздо лучше! — возразила Лукреция.
Жрицы Патиды, похоже, сумели смутить даже обычно невозмутимую Бьоргу-старшую. Предводительница северянок что-то спросила у своих спутниц на северном наречии — одни ответили с сомнением в голосе, но другие — с большим энтузиазмом. Повернувшись к Лукреции, Арнбьорга произнесла:
— Мы не откажемся от вашего предложения — после обеда мы отправимся в эти ваши... термы.
И, доев обед и попрощавшись со жрицами Милосердной Девы, северянки направились вслед за жрицами Патиды. Адалбьорга сперва ожидала, что Марина присоединится к ним и к своему брату, но молодая жрица отказалась, сославшись на какие-то дела в храме, — северянке показалось при этом, что Марина была не вполне искренней. Впрочем, весёлые и полные жизни служительницы Патиды полностью завладели вниманием северянок — к тому моменту, как отряд дошёл до здания городских бань, жрицы успели познакомиться с каждой из северных воительниц (и узнать хотя бы имена тех, которые не понимали берегового наречия), расспросить их о стране, откуда они приплыли, какие земли посетили по пути и так далее.
В предбаннике терм, представлявших собой большое здание, северным гостьям пришлось раздеться, и жрицы наконец-то получили возможность разглядеть их обнажённые тела: могучие, с рельефными мышцами, у многих — со следами шрамов и узорами татуировок и, поскольку северянки действительно были пеогинами, мужскими гениталиями между ног у каждой. (Кто-нибудь из девушек-жриц мог ожидать, что у северных воительниц эти части тела должны быть какими-то необычными — неизвестно, какими, но необычными, — но они выглядели совершенно обыкновенно). Жрицы тоже разделись — рядом с телами северянок их тела выглядели изящнее и женственнее (хотя среди жриц были и более атлетически сложенные девушки, и полноватые — в меру полноватые, чтобы оставаться привлекательными), более загорелыми благодаря южному солнцу, некоторых украшали пирсинги или яркие татуировки. И тела жриц были почти все безволосые — в отличие от тел северных воительниц, незнакомых с южными обычаями удалять волосы в подмышках и на интимных местах. Разумеется, как только воительницы и жрицы сбросили одежды, те и другие принялись разглядывать друг друга с неприкрытым вожделением, прикасаться друг к другу, а затем и прижиматься и обниматься.
Немногочисленные посетительницы городских бань при появлении обнажённых пеогин с испуганно-возмущённым визгом поспешили убежать и спрятаться — осталась всего одна юная девушка, смотревшая на пришелиц с севера с неприкрытым интересом. Сами термы произвели большое впечатление на северянок: это были не привычные им простые бани, тут было несколько бассейнов с водой разной температуры, от холодной до горячей, парильни, даже гимнастический зал. Северянки глядели вокруг себя восторженными глазами и желали попробовать всё. Банщики в набедренных повязках и банщицы, носившие ещё и повязки вокруг груди, с опаской смотрели на гостей с севера и с явным облегчением позволили жрицами Патиды взять их обязанности на себя: служительницы Богини-Блудницы тёрли мускулистые тела воительниц мочалками с мылом, некоторые северянки позволили смазать их тела маслами и массировать их, пока прочие плескались в бассейнах. Некоторые, расплетя свои косы и распустив волосы, отдыхали после купания, а жрицы расчёсывали им волосы гребнями. А одна рыжеволосая воительница, спросив об обычае южан удалять волосы на теле, решила попробовать это сама, и жрица рядом с ней, намазав тело девушки маслом, принялась удалять волоски специальными скребками — находившиеся рядом северянки смотрели на это со смесью опасения и интереса.
— Да, вы, южане, знаете толк в чистоте и... других таких вещах, — вполне искренне сказала Арнбьорга, которая, искупавшись во всех бассейнах по очереди, в конечном итоге выбрала тот, что с тёплой, но не горячей водой, и сейчас сидела на краешке бассейна, опустив ноги в воду. — Здесь моются все местные жители?
— Когда несколько столетий назад правитель города построил эти термы, он распорядился, чтобы все жители города имели право пользоваться ими бесплатно, — охотно рассказала сидевшая рядом Лукреция — она всё время была рядом с предводительницей северянок.
— И женщины, и мужчины? — уточнила Адалбьорга, сидевшая рядом с сестрой (и рядом с Фиаммо). — Я не видел здесь мужчин...
— Мужчины и женщины моются в разные дни — один день мужчины, второй день женщины, — пояснила Лукреция. — Сегодня здесь женский день. Вы, конечно, немного распугали здешних посетительниц, но будь на их месте мужчины... Я не знаю, не испугались бы они вас ещё сильнее, — жрица весело улыбнулась.
— Мужчины и женщины моются отдельно, чтобы они не... трахались друг с другом? — продолжала спрашивать Бьорга-младшая.
— Да, но на самом деле иногда мужчины здесь занимаются любовью с мужчинами, а женщины с женщинами, — ответил уже Фиаммо. — По доброй воле, разумеется, ведь невозможно насильно овладеть кем-то в общественном месте, на глазах у множества людей (о позорных случаях групповых изнасилований в банях Фиаммо не стал говорить, да и, на самом деле, не вспомнил). — А иногда бывает, что и мужчины приводят сюда своих женщин...
— Так что предаваться здесь любви совсем не запрещено, — улыбнулась Лукреция. — И если вы хотите... — она посмотрела на северную принцессу взглядом, в котором было ничем не прикрытое приглашение заняться с ней любовью.
Адалбьорга колебалась лишь секунду — больше от неожиданности, чем от сомнения, — а затем улыбнулась в ответ и, притянув к себе жрицу, впилась жадным поцелуем в её губы. И Фиаммо, словно по сигналу, прижался своим стройным и гибким телом к оторопевшей на время Адалбьорге и прошептал ей:
— Ты... не будешь против, если с тобой займётся сексом мужчина? — Адалбоьрга лишь секунду помедлила, а затем, согласно кивнув, прижала юношу к себе, и их губы слились в поцелуе.
— Позволите мне доставить вам удовольствие... ваше высочество? — с улыбкой прошептал Фиаммо, отрываясь от губ воительницы и впервые называя её так. Адалбьорга, подумав, кивнула снова и позволила юноше мягко положить её на спину, на выложенный плиткой пол. Оказавшись сверху, Фиаммо принялся покрывать поцелуями её лицо, постепенно спускаясь всё ниже. Его губы и его руки исследовали каждый дюйм тела северянки, наслаждаясь силой и женственностью тела Адалбьорги и лаская каждую известную юноше чувствительную точку — а этих точек Фиаммо знал немало. Щёки, уши, шею, плечи, даже подмышки, потом полные груди северянки, их розовые соски, потом немного погладить руками и пощекотать языком живот и бока, вызывая у северной девы лёгкий смешок, потом пупок, и, наконец, Фиаммо добрался до той части тела, которая отличала северных гостей от женщин. Северянка лежала на самом краю бассейна, опустив ноги в воду, и юноша устроился между её ног, погрузившись в воду по грудь, и принялся ласкать её возбуждённый член, а Адалбьорга млела от умелых ласк жреца любви и от тепла бани. Повернув голову, она увидела, что её старшая сестра предпочла активную роль, и сейчас страстно и властно ласкает лежащую под ней Лукрецию, с удовольствием отдающуюся ласкам могучей северной воительницы.
Наконец, Фиаммо оторвался от возбуждённой плоти северянки и, выбравшись на край бассейна, потянулся за кувшином с оливковым маслом, которым жрицы умащивали тела своих гостей (сейчас те жрицы и те северянки предавались исступлённым ласкам). Прошептав Адалбьорге: «Сейчас, мне нужно подготовиться...» — юноша зачерпнул немного масла и принялся наносить его на стоявший почти вертикально член пеогины. А затем с помощью того же масла принялся подготавливать себя к проникновению северянки — у него это не заняло много времени: Адалбьорга едва успела подумать о том, что она хочет подняться и овладеть юношей, как тот, закончив приготовления, оседлал её бёдра и опустился на её член. И, когда он начал скачки на ней, мир для северной воительницы сузился до них двоих — до горячей плоти, обхватывающей её член, до прекрасного, обнажённого, гибкого и стройного тела с красноватой кожей, овладевшего её членом, и до страстных стонов юноши, которым вторили стоны северянок вокруг. Громкие стоны Фиаммо, его страстные движения — всё это не оставляло сомнений в том, что юноша получает от соития не меньшее удовольствие, чем северная дева.
Однако Адалбьорге захотелось чего-то другого — она остановила юношу и, выпрямившись, поцеловала его в губы. «Я хочу взять тебя... сзади», — прошептала она. Фиаммо улыбнулся в ответ и позволил поставить себя на четвереньки, а Адалбьорга пристроилась сзади — и, не медля, снова вошла в его разгорячённое баней, сексом и его собственной огненной кровью тело. Северянка принялась трахать юного жреца то быстрее, то медленнее, подбирая наиболее приятный ритм, видя перед собой стройную спину юноши и его огненно-рыжие волосы, слушая его стоны удовольствия и наслаждаясь теплом его плоти. В этой позиции Адалбьорга могла видеть, что происходит вокруг: как рядом Лукреция, перевернув её сестру на спину и встав над ней, страстно и умело ласкает её, как другие северянки сплетаются в объятьях со жрицами любви, и как та самая девушка, что не сбежала при появлении в бане пеогин, с наслаждением отдаётся одной из могучих северных воительниц. Служительниц Патиды было несколько меньше, чем северянок: некоторыми жрицами овладевали сразу по две северные гостьи, а некоторые из северянок, которым не досталось пары, без стеснения ласкали друг друга.
Желая доставить своему соблазнителю больше удовольствия, Адалбьорга, продолжая трахать его сзади, просунула руку под него и принялась ласкать руками его член — более страстный стон Фиаммо красноречиво говорил, что юноше это нравится. Очень скоро северянка ощутила приближение оргазма и со стоном излилась внутрь юноши, а затем ощутила, как и самого Фиаммо от ласк её руки сотрясает оргазм. Воительница остановилась, чтобы перевести дух, — баня всё ещё оглашалась стонами ласкающих друг друга северных воительниц и южных жриц любви, но многие тоже достигли уже оргазма и теперь нежились в объятьях своих любовниц. Фиаммо тоже с улыбкой неземного удовольствия на губах прижался к Адалбьорге, но северянку почему-то кольнуло странное чувство — будто она не могла понять причину происходящего...
— Вы ведь... не всех, кто прибывает в ваш город, встречаете таким вот образом? — спросила она Фиаммо.
— Нет, конечно! — юноша весело рассмеялся. — Но для таких, как вы, мы решили сделать исключение, — он улыбнулся северянке и прижался к ней покрепче, пытаясь поуютнее устроиться в её объятьях.
— А... почему? Почему вы сделали для нас исключение?
— Ну... — Фиаммо запнулся, будто сам не знал ответа на этот вопрос, а затем улыбнулся снова. — А разве для этого обязательно нужна причина? Ну, если тебе непременно нужна причина, то... ты мне понравилась, — он улыбнулся северянке и коротко поцеловал её в губы. — И другим девушкам вы тоже понравились.
— Понравились? — переспросила Адалбьорга.
— Нет, я вовсе не хотел сказать, что я влюбился в тебя с первого взгляда, — Фиаммо вдруг слегка посерьёзнел — впервые за их недолгое знакомство. — Хотя я, конечно, с первой минуты нашего знакомства подумывал о том, чтобы тебя соблазнить, — юноша снова весело улыбнулся при этих словах. — Просто... это обязанность служителя моей богини — дарить людям любовь и нежность, и почему бы не подарить красивой женщине немножко любви, просто так, без причины? Тебе ведь понравилось? — его улыбка стала ещё веселее.
Адалбьорга лишь секунду поколебалась, а затем улыбнулась в ответ юноше:
— Да, мне понравилось, — и она поцеловала его.
— Если хочешь, мы можем повторить в любое время! — Фиаммо широко улыбнулся и, прижавшись к своей любовнице, поцеловал её.
— Как-нибудь в другой раз, — нехотя возразила Адалбьорга: хоть она была бы и не против овладеть своим любовником снова, сейчас у неё просто не было на это сил. — Но я ловлю тебя на слове: мы обязательно это повторим! — и оба рассмеялись.
Через некоторое время, наобнимавшись и нацеловавшись со жрицами любви, гостьи с севера нехотя покинули термы и направились назад, к храму Элеи. Жрицы Патиды же вернулись в свой храм, но перед уходом Лукреция пригласила Арнбьоргу посетить её храм вечером следующего дня, и предводительница северянок пообещала придти — северные воительницы в большинстве своём были вовсе не против провести ещё какое-то время в объятиях жриц Богини-Блудницы (а Бьорга-младшая была совсем не против ещё раз встретиться с Фиаммо).
Когда северянки вернулись в храм Элеи, им предложили остановиться в нём на ночлег — при храме, кроме приютов и ночлежек, была и гостиница для прибывших в город и не сумевших найти себе другой кров. Условия в гостинице были весьма скромными, к тому же жрицы постарше постоянно обращались к северянкам, более сильным физически, чем храмовые послушницы, с различными просьбами: наколоть дров, принести воды, постирать бельё (впрочем, свою одежду северянки и без этого собирались постирать, а перед встречей с будущими невестами переодеться во всё чистое). Но для большинства северянок и такой ночлег был лучше, чем спать на корабле, качающемся на морских волнах, или разбивать лагерь на берегу, под открытым небом, не зная, не попробует ли кто-нибудь напасть на них ночью, — так они ночевали по пути сюда. Адалбьорге, впрочем, показалось, что юные послушницы храма о чём-то перешёптываются и пересмеиваются за их спинами, впрочем, кое-кто из северянок уже начал присматриваться к служительницам Той-Что-Рядом, видя возможность найти себе невесту среди них. Пока её спутницы обживались на новом месте, Адалбьорга решила найти Марину — и, обратившись за помощью к другим служительницам, нашла младшую жрицу ухаживающей за пациентами в больнице. Дождавшись, когда Марина сделает перерыв, Адалбьорга подошла к ней.
— Снова здравствуйте! — обернулась к северянке жрица. — Ну и как вам понравились жрицы Огненносердной Богини? — немедленно спросила она, и в её глазах промелькнула лёгкая усмешка.
Адалбьорга была сперва немного ошарашена таким вопросом, но затем осознала, что, вероятно, все жительницы храма Элеи с самого начала догадывались об оргии, которую собирались устроить жрицы Патиды, — сами северянки поняли, что всё идёт к этому, самое позднее после того, как им предложили раздеться в предбаннике. Решив, что раз уж Марина знает об оргии (и об участии в ней её брата, конечно же), то можно ничего не скрывать, северянка улыбнулась:
— Они очень... милые... красивые... нежные и ласковые... и страстные, — ответила она, останавливаясь, чтобы подобрать слова. — Надеюсь, тебя это не оскорбит, если я скажу, что твой брат тоже весьма хорош? — она улыбнулась одними уголками губ, не будучи уверенной, что Марина не оскорбится в ответ на эти слова. Впрочем, жрица нисколько не оскорбилась.
— Да, я знаю, что мой брат очень хорош в этом, — весело ответила она. Северная гостья сперва смутилась от таких слов: она не ожидала, что Марина будет так просто говорить о том, что её брат хорош в постели — впрочем, она ведь, наверное, давно свыклась с мыслью, что её брат — жрец богини любви? Но внезапно одна мысль промелькнула в голове Адалбьорги...
— А откуда ты знаешь, что твой брат хорош... в этом? — спросила северянка.
И тут Адалбьорга могла увидеть, как краснеют водяные полуэлементали: голубая кожа щёк девушки на глазах налилась нежно-сиреневым цветом (северянка успела подумать, что, очевидно, у Марины такая же красная кровь, как и у обычных людей). От смущения девушка не могла сразу найти ответ:
— Я... Это... Дело в том, что... — наконец, Марина решила ответить честно и на одном выдохе произнесла: — Потому что у него со мной тоже был секс. Понимаешь... — она снова начала запинаться, — это произошло... я не знаю...
— Я не удивлена, — постаралась мягко успокоить девушку Адалбьорга, — он ведь жрец Патиды.
— Ну... да... — с некоторым облегчением выдохнула Марина. — Просто... для него мало запретов в сексе... Ну и... он мой брат, и я его правда люблю... — призналась она, но поспешила поправиться: — То есть как брата!
— Жрицы Патиды приглашали нас посетить их храм завтра вечером, — Адалбьорга поспешила переменить тему, не желая смущать девушку дальше. — Я... была бы рада, если бы ты присоединилась к нам, — но, видя сомнение на лице Марины, добавила: — Если что, ты сможешь уйти до того, как начнётся... всё. То есть я вовсе не хочу на самом деле тебя соблазнить! — поспешно поправилась она, но воительница сама не до конца понимала, зачем она приглашает с собой Марину. — Просто... я хочу, чтобы ты пришла и вы с братом были рядом со мной...
— Хорошо... — удивлённо проговорила жрица. — Если ты приглашаешь, то я приду.
Адалбьорга и Марина поговорили ещё о некоторых ни к чему не обязывающих вещах, но затем жрицу позвали к кому-то из пациентов, и она, извинившись, оставила северянку одну. А затем, после вечерней трапезы, северные гостьи разошлись по предложенным им комнатам, собираясь выспаться перед завтрашним днём — им предстояло немало дел. В гостинице при храме Элеи не хватило бы комнат на весь отряд северных воительниц, и поэтому многих из них поселили в комнаты по две, а Адалбьорга делила комнату со своей старшей сестрой. Когда Бьорга-младшая зашла в комнату, Арнбьорга снимала с себя верхнюю одежду, собираясь ложиться.
— Эти южане — они немного странные... — сказала Арнбьорга вошедшей сестре на их родном языке. — Но мне нравится, как они принимают гостей, — она усмехнулась.
— Думаю, это не местные законы гостеприимства, а законы только жриц Элеи и Патиды, — возразила Адалбьорга, закрыв дверь и тоже принимаясь раздеваться. — Хотя мне тоже нравятся их обычаи... Как думаешь, кто-нибудь из жриц Богини-Блудницы согласится уплыть с нами?
— Я спрашивала эту, как её, Лукрецию, и она ответила мне то же, что и та, Агнесса: что у жриц Патиды долг здесь и что они замужем за всем миром, а не за какими-нибудь отдельными женщинами... или мужчинами, — ответила Арнбьорга с явным сожалением в голосе, но затем усмехнулась снова. — Да и не знаю, были бы они такими же хорошими жёнами, как любовницами...
— Да, любовницы они и впрямь хорошие... — засмеялась Адалбьорга.
— А тебе, случаем, не понравился ли этот мальчишка с огненной кровью? — немедленно спросила с весёлой насмешкой её старшая сестра.
Адалбьорга помедлила, а затем вздохнула.
— Он — мужчина. Ни я, ни он не можем родить друг от друга детей, и я не могу взять его в жёны. А жаль — будь он девушкой, я бы, наверное, увезла его с собой...
— Никак моя младшая сестрёнка влюбилась, да ещё в мужчину? — Арнбьорга весело расхохоталась. — Ладно, этот город достаточно велик, и в нём живёт немало девушек и женщин — ты найдёшь себе подходящую невесту. Завтра мы будем её тебе искать, а сейчас — спать.
Арнбьорга разделась уже полностью, оставшись лишь в коротких нижних шерстяных штанах и перевязи, удерживавшей грудь воительницы. Она была выше ростом и шире в плечах, чем её младшая сестра, и на её мускулистом теле было множество татуировок, подчёркивавших её статус прославленной воительницы и дочери королевы. В её жилах текла лишь небольшая доля драконьей крови, но от своей бабки-полудраконицы Арнбьорге, как и её сестре, достались изогнутые рога, участки мелкой чешуи тут и там на теле и совсем короткий, незаметный в одежде хвост, убранный в маленький чехольчик в штанах. Адалбьорга тоже разделась и, задув лампу, — на город опустился вечер, и в комнате было уже довольно темно — легла рядом с сестрой, отвернувшись от неё и намереваясь заснуть, когда Арнбьорга вдруг произнесла с усмешкой в голосе:
— Давно мы с тобой не спали в одной постели... — Адалбьорга покраснела при этих словах: когда они — с Арнбьоргой и Хильдбьоргой, их погибшей старшей сестрой — спали в постели друг с другом, они были юными девушками, исследовавшими свои созревающие тела... и эти «исследования» привели к тому, что сёстры занимались друг с другом любовью. Это не было чем-то особенно необычным для их мира — многие мужчины и женщины, вступая в пору зрелости, испытывали близость со своими братьями и сёстрами, но Арнбьорга не слишком любила возвращаться к этим воспоминаниям... в том числе и потому, что тогда она вспоминала и о погибшей Хильдбьорге.
— Мы ведь с тобой собираемся найти себе невест, и тогда мы уже не сможем «спать в одной постели», — напомнила Адалбьорга сестре, всё ещё отвернувшись к стене.
— Вот поэтому — почему бы нам и не заняться любовью в последний раз? — ответила ей Арнбьорга. — Я ведь буду скучать по сексу с моей любимой младшей сестрёнкой... по её телу, её губам и её попке... — при последних словах Арнбьорга уже без стеснения прижалась к спине своей сестры, обнимая её, целуя её в ухо, поглаживая её тело. И Адабьорга уже ощутила, как ей в основание хвоста упирается скрытый под тканью штанов твёрдый член её сестры. Адалбьорга не отвечала на ласки своей сестры, но и не решалась её отстранить: Арнбьорга была старше, сильнее, решительнее и, наконец, она была наследницей королевы, и отказать ей младшая сестра не осмеливалась. А Арнбьорга тем временем ласкала свою сестру всё смелее и смелее, уже забираясь рукой под ткань её нижних штанов...
— Ладно, — наконец, согласилась Адалбьорга. — Если это в последний раз, то я согласна, — она повернулась к своей сестре, и та, немедленно заключив её в объятья, страстно и жадно поцеловала. Несколько минут они целовались, пока старшая сестра прижималась к младшей, блуждая руками по её телу, добравшись до чувствительной точки в основании хвоста, и постепенно Адалбьорга почувствовала, что против её воли от ласк сестры её член наливается кровью. Арнбьорга почувствовала это тоже и, разорвав поцелуй, сбросила прикрывавшее их одеяло и принялась стаскивать последнюю одежду с себя и сестры. Когда они обе остались обнажены, Арнбьорга, больше не тратя время на прелюдии, перевернула сестру на спину и устроилась сверху — её твёрдый член оказался над лицом Адалбьорги, которая, поколебавшись, принялась ласкать его губами, а сама Арнбьорга принялась ласкать член лежавшей под ней сестры. Адалбьорга усердно трудилась над членом сестры, стараясь заглотить его как можно глубже, — ведь вскоре этот член должен был проникнуть в её попку, — а сама тем временем чувствовала, как старшая сестра, страстно лаская её член, одновременно пальцем, смоченным слюной, сперва поглаживает сжатое колечко сфинктера и место под хвостом младшей сестры, а затем этот палец проскальзывает в её попку. Арнбьорга постепенно расширяла вход в сестренку, не переставая ласкать её член, и та уже чувствовала растущее в ней возбуждение, удовольствие от ласк сестры. Наконец, уже сама желая, чтобы её старшая сестра овладела ей, Адалбьорга, выпустив член сестры изо рта, прошептала:
— Войди в меня... пожалуйста...
Арнбьорга не замедлила воспользоваться приглашением — пристроившись к сестре сзади и подсунув подушку под её бёдра (Адалбьорга с готовностью приподняла их и выгнулась навстречу), она вошла в свою младшую сестру, заставив её сперва закусить губу от боли. А затем Арнбьорга принялась ритмично двигаться в попке своей сестры, накрыв её своим телом, то и дело жадно впиваясь в её губы или лаская её груди. Адалбьорге поначалу было слегка больно — они с сестрой не занимались друг с другом сексом уже довольно давно, и Адалбьорга немного отвыкла от этих ощущений — но постепенно боль уступала место наслаждению, и младшая сестра принялась со стонами удовольствия подмахивать старшей, отвечая на её поцелуи и блуждая руками по её могучему телу.
Через некоторое время Арнбьорга, застонав, излилась внутрь сестры и почти упала на кровать рядом с ней. Адалбьорга, оставшись не до конца удовлетворённой, принялась было остервенело ласкать свой член рукой, но старшая сестра, улыбнувшись ей, поцеловала её и принялась ласкать сама. И скоро разгорячённая Адалбьорга тоже испытала оргазм, забрызгав семенем свой живот, и замерла, распростёртая на кровати.
— Я люблю тебя, сестрёнка, — с улыбкой сказала ей Арнбьорга.
— Я тоже... люблю тебя, сестра, — с секундным замешательством ответила ей Адалбьорга. Ведь она и в самом деле любила свою старшую сестру, с которой вместе росла, которая не раз защищала её и которая скрашивала её печаль после гибели Хильдбьорги. — Теперь, наконец, мы можем поспать?
— Доброй ночи, — ответила Арнбьорга, устраиваясь на кровати. Адалбьорга же вытащила из-под себя подушку и тоже устроилась спать, отвернувшись к стене. Про себя она подумала, что, может быть, ей стоит попросить у жриц Элеи другую комнату, отдельную от комнаты её похотливой старшей сестры... Или нет — ведь Адалбьорга действительно любила свою сестру, и секс с ней, чего бы ни хотелось самой Адалбьорге, действительно доставлял удовольствие...
* * *
На следующий день (после того, как Адалбьорга, разумеется, не сумела избежать утренних ласк своей старшей сестры) северные гостьи, вымывшиеся в бане, снявшие доспехи и переодевшиеся в свою самую чистую и яркую одежду, занялись делами. Обменяв свои деньги на местные монеты и уплатив торговые пошлины, одни расположились на городском рынке, разложив свои товары: меха и шкуры разных северных зверей, китовую, моржовую и мамонтовую кость (в северных землях водились не только драконы, но и мамонты, и всевозможные другие чудовища), пчелиный воск и мёд, янтарь и другие товары, в том числе купленные в землях, которые северянки посетили по пути в этот город. Правда, с янтарём вышло так, что в этом городе хватало и своего янтаря, но им заинтересовался кое-кто из городских ювелиров. Другие уже заранее присматривались к местным товарам: их очень и очень интересовали изделия городских оружейников, а также северянки намеревались купить здесь съестные припасы для дальнейшего пути. Некоторых заинтересовали пороховые аркебузы и пистоли, прежде практически неизвестные северянкам, но оказалось, что научиться правильно обращаться с фитильными аркебузами не так-то просто, и северянки пока ещё сомневались, стоит ли им покупать «эти мудрёные штуки». Для торговых дел принцесса Арнбьорга отрядила нескольких своих спутниц из тех, кто лучше владел береговым наречием и у кого был лучше подвешен язык.
Сама же предводительница северянок, взяв с собой самых, по её мнению, завидных невест (то есть самых могучих и прославленных воительниц), а также подарки для девушек и их родителей, отправилась к свахам. Сестру Арнбьорга тоже взяла с собой: и в качестве невесты, и чтобы она помогала в переговорах. Свахи, надо сказать, сперва удивились появлению северянок, но всё же взялись за дело, хоть и осторожно предупредили их, что не всякие родители согласятся отдать за них замуж своих дочерей. Они назвали северянкам нескольких незамужних девушек, живущих в городе, и те отправились к указанным домам. Чаще всего им отвечали категорическим отказом (хоть и опасливо поглядывая на могучих воительниц с севера — кто знает, чего взбредёт в голову этим варварам?), пару раз их даже не пускали на порог, но кое-кого всё же заинтересовали богатые дары, предлагаемые родителям невест, а кого-то — «королевское» происхождение сестёр. Пока ещё никто не ответил им согласием, но, во всяком случае, у северянок была надежда уплыть из этого города с невестами.
Однако если после встречи с жрицами Элеи и Патиды у северянок могло остаться впечатление, что местные жители добры и гостеприимны, сейчас их ждало разочарование: простые люди глядели на них с суеверным страхом, знатные и богатые горожане часто смотрели на них свысока, с презрением, а по городским улицам за ними часто следовали зеваки, смотревшие на них, как на диковину. Один раз Арнбьорга сама едва не схватилась за меч, когда её и её спутниц назвали «немытыми варварами» (больше всего северную принцессу возмутило слово «немытые» — ведь они только вчера мылись в бане!), но Адалбьорга сумела успокоить старшую сестру. Впрочем, некоторые люди встречали северянок достаточно доброжелательно, но таких было меньшинство.
Ну, а когда день уже клонился к вечеру, гостьи к севера, как и обещали, направились к храму Патиды. Святилище Богини-Блудницы отличалось от храма Элеи точно так же, как отличались друг от друга жрицы двух богинь: это было относительно небольшое здание цвета охры, но не в пример скромному святилищу Милосердной Девы ярко украшено барельефами снаружи и фресками внутри — многие из этих изображений запечатлевали Огненносердную Богиню в образе обнажённой женщины и её жриц, ласкающих разных мужчин и женщин. Также храм снаружи был обсажен розовыми кустами, а внутри его украшали живые цветы в вазонах. И в нём звучала музыка: небольшой оркестр молодых жриц играл на лютнях, арфах, флейтах, виолах и других инструментах, а ещё несколько соблазнительно одетых жриц танцевали под эту музыку перед посетителями храма. Иногда играющие уставали и делали перерыв, но тогда некоторые из них выступали соло, и танцовщицы тоже сменяли друг друга, когда одним из них нужен был отдых, — и музыка в храме звучала почти постоянно. В круглом зале в центре храма стояло изваяние Патиды, с улыбкой глядевшей на своих жриц и посетителей её храма, ничем не прикрывая свою божественную красоту, — статуя была высечена из мрамора, но ярко раскрашена, так что казалась почти живой. Вдоль стен зала были расставлены скамьи, на которых сидели жрицы в компании посетителей и посетительниц храма, — некоторые из парочек уже без стеснения целовались и обнимались. Звучавшие со всех сторон голоса и смех дополняли праздничную атмосферу веселья и беззаботности, которая царила в храме.
Северные гостьи расположились на скамьях рядом со жрицами, слушая непривычную им, но красивую музыку южан, и быстро расслабившись в святилище Богини-Блудницы в окружении её весёлых жриц. В храме они увидели много новых лиц — вчера с ними в городских банях были, разумеется, не все жрицы, и те, кому вчера не довелось увидеть гостей с севера, с любопытством разглядывали их и расспрашивали о разных вещах. Лукреция тоже не была самой старшей жрицей храма — сейчас гостей встречала эльфийка по имени Адассер, как это нередко бывает у эльфов, внешне сохранившая красоту юности, но с опытом и мудростью в глазах. В отличие от более юных жриц, она излучала вовсе не энергию молодости и переливающуюся через край сексуальность, а спокойствие и уверенность в себе, в том числе и в своей красоте — наверное, она смогла бы со своим опытом жрицы любви соблазнить любую из северянок, если бы она того захотела. Как и упомянул вчера Фиаммо, у Богини-Блудницы действительно были не только жрицы: здесь была и пара-тройка жрецов мужского пола, не считая его самого, — юношей весьма красивых и женственно-нежных. Сам Фиаммо тоже был тут — снова рядом с Адалбьоргой и своей сестрой, которая всё-таки приняла приглашение северянки и пришла в храм. Пришла не одна: Марина привела с собой нескольких подруг из своего храма — северянки немедленно заинтересовались юными служительницами Элеи, которые сперва словно не знали, куда деться от этого внимания, но затем расслабились под влиянием фривольной атмосферы храма и даже начали флиртовать с северными гостьями.
Адассер расспрашивала пришелиц с севера (за них говорила в основном Арнбьорга) об их стране, из которой они приплыли, об их путешествии, потом о том, каким им показался этот город и удалось ли им уже найти в нём себе невест. И тоже рассказывала о себе, о городе, о жрицах Патиды и об их богине. На самом деле жрицы Огненносердной Богини были вовсе не тем же самым, что обычные проститутки (и далеко не все представительницы древнейшей профессии в городе носили звание служительниц Патиды) — они не просто занимались любовью за деньги (или за пожертвования для храма), но видели свою священную миссию в том, чтобы дарить людям любовь и приумножать количество добра в мире, пусть и делали это, возможно, своеобразным путём. Все жрицы Патиды получали хорошее образование при храмах своей богини, и они могли сами решать, кому подарить свою любовь — они могли подарить её любому мужчине или женщине по своему желанию или отказать просителю, который им чем-то не понравился.
В какой-то момент своего рассказа Адассер попросила одну из младших жриц спеть песню — и девушка, немедленно встав рядом со жрицами-музыкантами, запела весёлую песню, служившую своеобразным гимном жриц Патиды. В ней пелось о том, как жрицы веселятся каждый день и заставляют людей вокруг улыбаться, как они любят разжигать страсть в сердцах людей и дарить им удовольствие, и как им нравится эта жизнь. После того, как песня стихла, неожиданно поднялась на ноги одна из северянок — огромная мускулистая полувеликанша. Сперва неуверенно попросив слова, она встала перед своими спутницами и жрицами Патиды — и тоже запела: она пела без сопровождения, в незнакомой и непривычной южанкам манере, скорее декламировала, чем пела, но мощный низкий голос полувеликанши заставлял сердца слушательниц замирать. Пела она одну из песен своего народа, пела, разумеется, на своём родном языке, непонятном южанам, но то, что эта песня — о битвах, любви и великих трагедиях, было понятно даже без слов, и даже без понимания смысла её пение заставляло всех молча слушать его. Когда же песня северянки подошла к концу, жрицы дружно и громко зааплодировали и принялись спрашивать певицу, о чём же была эта песня — оказалось, это была история двух сестёр их племени, которые в бою спасли из плена прекрасную девушку и обе в неё влюбились, но поскольку она могла выйти замуж лишь за одну из сестёр, она стала женой старшей. Младшая же продолжала любить девушку, но сдерживала свои чувства, и даже когда её старшая сестра погибла в новом бою, она решила не давать волю своим чувствам, ибо это было бы предательством её погибшей сестры. И она не любила ни одну другую женщину, но так и не прикоснулась к вдове своей сестры. Жрицы Патиды, услышав пересказ этой истории, заметили, что это очень грустная история, и они были бы рады услышать что-нибудь повеселее...
— А может быть, у вас есть какие-нибудь песни, где рассказывалось бы о том, как вы стали такими и почему в вашем племени нет мужчин? — предложила Адассер.
Повисла короткая пауза — Адассер хватило мгновения, чтобы понять, что она задала вопрос, на который северянки не хотели бы отвечать, а затем Арнбьорга ответила:
— Это тайна нашего племени, раскрывать которую чужеземцам строжайше запрещено.
— Что ж, — Адассер сразу же решила чем-нибудь отвлечь северянок, — тогда, Фиаммо, не станцуешь ли ты для наших гостей? — позвала она молодого жреца.
Фиаммо явно не ожидал, что его позовут, но широко улыбнулся и, позвав себе на помощь двух других жриц, выступил в центр зала. Музыканты дружно заиграли мелодию в быстром ритме, и юноша и две девушки начали танцевать — энергично, страстно. Хоть Фиаммо и не был старшим среди танцоров, он в этом танце был главной фигурой: он направлял танцовщиц, а они подчинялись его движениям. Огненно-страстный танец завораживал зрительниц — но когда в руках танцующих вспыхнули языки магического пламени, из уст северянок вырвался возглас испуга, удивления и восхищения.
— Я и не знал, что жрицы Патиды такое умеют! — шепнула Адалбьорга сидевшей рядом с ней Марине.
— Огонь — стихия Патиды, не зря её зовут Огненносердной Богиней, — и некоторые из её жриц умеют заклинать пламя, — пояснила девушка, тоже шёпотом. — Но смотри: танец только начинается!
Северянки как заворожённые следили за танцем жриц — ничего подобного они прежде не видели. Танцующие то заставляли пламя в их руках вспыхивать ярче, то гасили его и снова зажигали, то жонглировали магическими огнями и перебрасывались ими друг с другом, словно мячами. Кое-кто из зрительниц, попытавшихся было подойти поближе, чтобы лучше видеть танец, поспешили отойти от игравших с огнём жриц. Танец меж тем приближался к кульминации: Фиаммо отошёл назад, сбрасывая на ходу свою одежду, пока две другие жрицы продолжали танец с огнём, приковывая к себе внимание зрительниц, а затем юноша вновь выступил вперёд, оставшись совершенно обнажённым. Две жрицы дружно бросились в стороны от него — и магическое пламя охватило его целиком, превратив его в живой костёр.
Возглас удивления на этот раз был громче, и в нём было больше испуга, но пламя, охватившее полуэлементаля, очевидно, не причиняло ему никакого вреда. Фиаммо закружился в бешеном ритме танца, словно сам был живым пламенем. Даже те, кто стоял достаточно далеко, поспешил отступить подальше от центра зала, где танцевал объятый огнём юноша, но теперь уже никто не мог отвести от него глаз. Наконец, танец достиг финала, когда Фиаммо раскинул руки, подобно огненной птице; пламя вспыхнуло ярко-ярко, будто намереваясь пожрать юношу, — и погасло, оставив Фиаммо обнажённым посреди зала. Под восхищённые крики юноша весело улыбнулся публике, не пытаясь скрыть свою наготу, и, поклонившись зрительницам, побежал подбирать сброшенную им одежду.
— Мой брат стал одним из самых молодых жрецов Патиды, кто смог освоить искусство «танца огня», — с ноткой гордости сказала Марина Адалбьорге.
— Потому что он сам — наполовину существо огня, да? — спросила северянка.
— Разумеется, его кровь помогла ему — но даже ему потребовалось долго оттачивать это искусство.
— Ну как вам? — к Адалбьорге и Марине подлетел широко улыбавшийся Фиаммо, держа в руках свою одежду, которую он, сев на скамью рядом с северянкой, принялся надевать на себя.
— Ты... ты был великолепен! — совершенно искренне ответила Адалбьорга. И, не удержавшись, приобняла полуобнажённого юношу и поцеловала его в щёку. От этого Фиаммо заулыбался ещё шире и прижался к северянке.
— Если хочешь, я могу и не одеваться, — прошептал он с лукавой улыбкой, заглянув в глаза северянки.
Адалбьорга заколебалась: с одной стороны, она была совсем не против уединиться с юным жрецом Патиды — ведь он намекал ей именно на это? С другой стороны — рядом была его сестра, которую Адалбьорга не хотела оставлять одну (и которая сейчас отвернулась и старательно делала вид, что происходящее её не касается). С третьей стороны...
— На самом деле... я хотел сказать вам одну вещь, — не вполне уверенно произнесла северянка. — Тебе и твоей сестре. Мы можем где-нибудь уединиться для этого?
— Мне? — удивилась Марина, но затем, подумав, кивнула: — Хорошо... я тебя выслушаю.
— Конечно — пойдём! — легко согласился Фиаммо. — Я отведу вас в подходящее место.
Когда они проходили мимо предводительницы северянок, Адалбьорга остановилась и что-то спросила у своей старшей сестры на своём языке. Арнбьорга возразила ей с сомнением в голосе, но Адалбьорга, по-видимому, попыталась убедить в чём-то сестру, и та с явным сомнением согласилась. А затем Адалбьорга попросила Фиаммо вести её дальше — и он привёл гостью и сестру в жилое крыло храма, где жили жрицы, в комнату, принадлежавшую, очевидно, ему самому. Комната была застлана узорным ковром, на котором лежало несколько мягких подушек для сидения, а главенствовала в ней большая кровать с балдахином, на которой легко могли бы разместиться два, а то и три человека. Фиаммо, успевший натянуть только штаны, забрался с ногами на кровать и жестом предложил двум девушкам присаживаться — обе разместились на подушках, лежавших на полу. И Адалбьорга, собравшись с духом, заговорила:
— Я хочу рассказать вам... Я решил, что могу открыть вам тайну своего народа: почему среди нас нет мужчин...
— Если это действительно строго запрещено, то, возможно, не стоит? — быстро перебила её Марина, а Фиаммо, хоть и не перестал улыбаться, сделался очень внимательным. — Особенно если за это обещаются какие-нибудь кары и проклятия...
— Нет, дело не в этом, — ответила Адалбьорга. — Дело в том, что... Когда-то мы были обычным народом, таким же, как вы и как другие народы. Но однажды... Это долгая история, но я перескажу вам её кратко — однажды в битве с другими народами были убиты все мужчины нашего племени. Женщины взяли в руки оружие, но без мужчин наш род был обречён пресечься навсегда. И тогда... — Адалбьорга помедлила, — среди нас появилась посланница богини Анатреи. Она предложила нашим праматерям обратиться к её богине, наши праматери воззвали к Анатрее-с-Тысячей-Младых, и мы приняли её «дар». Большая часть из нас стала, как вы это называете, «пеогинами» — и мужчинами, и женщинами, и чтобы продолжить наш род, нам пришлось захватывать женщин среди других народов.
При упоминании имени Анатреи на лице брата промелькнул испуг, а на лице сестры — глубокая озабоченность. Богиня Анатрея была известна в большинстве земель, населённых людьми, под именем Матери Чудовищ и считалась одним из четырёх божеств зла.
— Мы слышали, что южные народы считают Анатрею злой богиней, и поэтому мы скрывали от вас свою историю, — продолжала Адалбьорга. — Но я... я верю в то, что вам я могу доверить эту тайну.
— Да, это действительно лучше было бы сохранить в тайне... — Марина кивнула. На самом деле она не до конца поверила в рассказанную северной гостьей историю (ведь не могли же быть убиты все мужчины сразу, считая детей?), но в то, что здесь была замешана Матерь Чудовищ, она поверила полностью. — Но я обещаю: я не стану ни раскрывать вашу тайну, ни осуждать вас за то, что ваши предки приняли дар Анатреи, — она поколебалась секунду, а затем прибавила: — Клянусь именем Милосердной Девы.
— Я... не сомневался в тебе, — Адалбьорга благодарно кивнула жрице. Легенды гласили — и это было известно и северянам, и южанам, — что когда четверо богов, включая Анатрею-с-Тысячей-Младых, обратились ко злу, получив имя Тёмной Четвёрки, трое богов заступились за них перед другими богами: Ипирет, Кровоточащий Бог; Элея, Та-Что-Рядом; и Патида, Огненносердная Богиня. «Какими бы они ни были — каждый заслуживает милосердия», — сказали Ипирет и Элея, а Патида сказала: «Какими бы они ни были — каждый заслуживает любви».
— Да, тайна и вправду зловещая, — рассмеялся Фиаммо, но на этот раз немного нервно. — Думаю, не стоит раскрывать её другим жрицам храма: по правде сказать, не все из здешних девушек умеют хранить секреты, — и он улыбнулся.
— Спасибо, я последую этому совету... — кивнула северянка. Она ещё немного посомневалась, а затем обернулась к Марине. — Есть ещё одна вещь, которую я хотела бы сказать вам... — она помедлила ещё немного, а затем, собравшись с духом, произнесла: — Марина... я хотел бы предложить тебе стать моей женой и уплыть со мной на север.
Жрица была ошеломлена таким неожиданным предложением, да и её брат был немало удивлён, хоть улыбка и не покинула его лица. Девушка не сразу нашла, что ответить, но затем осторожно спросила:
— Мне казалось, что тебе нравится мой брат?
— Он может уплыть с нами вместе, — ответила Адалбьорга, но тут же поспешила поправиться: — То есть... ты нравишься мне тоже! — сказала она вполне искренне.
Брат и сестра удивлённо переглянулись, и Фиаммо спросил с лёгкой улыбкой:
— Сестра, ты разве хочешь покинуть родные края и уплыть на север с женой?
— Нет! То есть мой долг жрицы Милосердной Богини требует моего присутствия здесь, и я не могу оставить свою родину, — ответила девушка. — И если ты уедешь на север, ты ведь будешь там единственным мужчиной — я не знаю, как воспримут это другие местные жительницы. А если я поеду одна, то мне придётся расстаться с тобой, своим братом...
— Я обещаю, что буду защищать твоего брата от любых опасностей, даже со стороны моих соплеменников, — попыталась было возразить Адалбьорга, но Фиаммо, неожиданно посерьёзнев, встал с кровати и, подойдя к северянке, сел рядом с ней.
— Бьорга... — заговорил он. — Ты далеко не первая, кто признаётся мне в любви и предлагает мне уехать в далёкие земли. На самом деле, почти у каждой из жриц в этом храме есть влюблённый в неё мужчина или влюблённая женщина, которая предлагает жрице оставить храм и выйти за него или за неё замуж. У меня было несколько влюблённых в меня мужчин и женщин до тебя...
— Наш долг — и жриц Той-Что-Рядом, и жриц Огненносердной Богини, — заговорила Марина, — состоит в том, чтобы дарить доброту и любовь как можно большему количеству людей, пусть даже мы делаем это разными способами. Для нас выйти замуж и отдавать всю свою любовь одному-единственному человеку — значит отказаться от звания жрицы: служительницы наших богинь иногда выходят замуж, но тогда они перестают быть жрицами...
— Прости, Бьорга, но я пока ещё не готов оставить звание служителя Патиды, — вновь взял слово Фиаммо, — не думаю, что я создан для семейной жизни, — он улыбнулся. — Ещё меньше я готов оставить свою родину, своих подруг здесь в храме, всех влюблённых в меня мужчин и женщин и уплыть за тридевять земель в чужую страну, где я буду как белая ворона. Прости, — он коснулся руки северянки и посмотрел ей в глаза. — Но пока ты здесь, пока ты не уплыла к себе на север, я всегда буду готов разделить с тобой постель и подарить тебе немного любви, — при последних словах он придвинулся ближе к Адалбьорге, и его губы оказались рядом с губами северянки — юноша готов был поцеловать её, но остановился в последний момент, будто спрашивая её согласия.
Адалбьорге вдруг стало невыносимо грустно — хоть она и понимала, почему юноша и девушка не могут уплыть с ней на север, она не хотела бы расставаться с ними. На мгновение в её голове мелькнуло желание встать, попрощаться с братом и сестрой и уйти... Но вместо этого она обняла юношу, прижав его к себе и припав к его губам, желая утопить в его ласке свою печаль. Они принялись целоваться, всё более и более страстно, а затем Фиаммо оторвался от губ северянки и с лукавой улыбкой окликнул свою сестру:
— Марина, не хочешь ли ты присоединиться к нам? — услышав эти слова, жрица, собиравшаяся было незаметно выйти из комнаты, замерла, заливаясь краской. — В конце концов, наша гостья предлагала тебе выйти за неё замуж — ты её даже не поцелуешь? — при этих словах покраснела уже и сама Адалбьорга.
Несколько секунд юная жрица словно разрывалась между желанием уйти и желанием остаться, но затем, вероятно, решив, что Адалбьорга всё равно уже знает, что между ней и братом был секс, она подошла к северянке и, опустившись на колени рядом с ней, поцеловала её. Адалбьорга сперва нерешительно, а затем всё смелее принялась отвечать на поцелуй девушки, обняв её рукой, а затем Фиаммо, одной рукой обнимая северную гостью, а второй рукой обняв свою сестру, с улыбкой и без тени стеснения поцеловал Марину — и та ответила и на его поцелуй тоже.
Несколько минут троица целовалась друг с другом, а затем Фиаммо, улыбнувшись, оторвался от губ северянки и принялся освобождать её от одежды, а Марина, переборов последний приступ смущения, начала снимать с себя жреческое одеяние. Впервые Адалбьорга увидела Марину без одежды, совершенно скрывавшей фигуру. Обнажённая Марина телосложением походила на своего брата — такая же худощавая и стройная, с маленькими острыми грудками, но с голубого цвета кожей и длинными светлыми, почти белыми волосами, которые прежде были спрятаны под капюшоном жреческого облачения. Когда все трое остались обнажёнными, Фиаммо, улыбнувшись, предложил северянке лечь на его кровать, а сестре — помочь ей ласкать их гостью. Адалбьорга легла спиной на кровать, а брат и сестра принялись ласкать её тело. Две пары рук исследовали каждый дюйм кожи, две пары губ целовали каждое чувствительное место её тела — ласки сестры были заметно менее умелыми, чем ласки брата, и Адалбьорга, наверное, закрыв глаза, могла бы определить, чьи руки или губы касаются её в каждом месте, но от одновременных ласк в четыре руки и в две пары губ северянка таяла, и ей не хотелось прерывать это наслаждение. Наконец, брат и сестра оба принялись ласкать возбуждённый член пеогины: то вместе облизывали член по всей длине с двух сторон, то один из двоих ласкал губами или языком головку, пока другой облизывал ствол или ласкал яички, то они отрывались от члена северянки, чтобы поцеловаться друг с другом, и снова принимались доставлять удовольствие своей гостье. Адалбьорге казалось, что Марина хоть и далеко не столь опытна, как её брат, но имела опыт в постели — возможно, она научилась чему-то от Фиаммо? Двойные ласки дарили северянке ни с чем не сравнимое, неведомое прежде удовольствие, но Адалбьорга желала большего...
— Я... хочу вас... — простонала она — её сил не хватило ни на что большее. Брат и сестра переглянулись, а потом Фиаммо с лукавой улыбкой спросил:
— Кого из нас ты хочешь — меня или мою сестру? — говоря по правде, Адалбьорга хотела бы овладеть ими обоими, но для этого ей потребовалось бы два члена, как у драконов (а у драконов действительно по два члена). Немного подумав, северянка ответила:
— Марина... ты позволишь мне... овладеть тобой?
Девушка замешкалась на секунду, а затем, согласно кивнув, оседлала лежавшую на спине Адалбьоргу, опустившись своей киской на её торчавший вверх член. И воительница не смогла сдержать сладкого стона: Марина была первой женщиной — не пеогиной — с которой Адалбьорга занималась любовью, и ощущения внутри её влагалища, такой влажной и такой горячей, отличались от всего, что прежде испытывала северянка. Стонам Адалбьорги вторили стоны Марины, принявшейся двигаться на её члене, а Фиаммо тем временем обнял свою сестру сзади, ладонями лаская её маленькие грудки, а губами лаская её шею, её уши, и пытаясь дотянуться до её губ. Марине явно нравились ласки брата, но Адалбьорге показалось, что Фиаммо остаётся недостаточно вовлечённым в эти любовные игры, и она хотела бы, чтобы он получил больше удовольствия... и чтобы больше удовольствия получила она.
— Фиаммо... я хочу, чтобы ты взял меня... пожалуйста... — простонала она. Юноша улыбнулся в ответ и, выпустив сестру из объятий, потянулся к прикроватной тумбочке, в которой он хранил кувшин с маслом. Адалбьорге пришлось сдвинуться на край кровати, и Фиаммо, устроившись между её ног, принялся смазывать вход в её попку (не удержавшись при этом от того, чтобы второй рукой не поласкать её член), пока его сестра и Адалбьорга страстно целовались и ласкали друг друга. Долгой подготовки не потребовалось — вскоре северянка ощутила, как твёрдая плоть Фиаммо входит в её тело, а затем его сестра вновь опускается киской на её член. И они оба принялись двигаться, каждый в своём ритме, так, что Адалбьорга не могла подмахивать им обоим, а только лишь вцепляться пальцами в покрывало на кровати и стонать, буквально кричать от удовольствия. Когда ею овладевал Фиаммо — это было совсем непохоже на секс с Арнбьоргой, но когда она чувствовала член юноши в себе, а свой член — внутри его сестры, это были совершенно новые, неземные ощущения. Однако когда северянка была уже близка к вершине наслаждения, Фиаммо вдруг попросил:
— Бьорга... я хотел бы, чтобы ты овладела мной.
Любовные скачки остановились, и Адалбьорга на несколько секунд замерла в нерешительности: ей хотелось продолжить так, но также — доставить юному жрецу удовольствие. Немного подумав, она согласно кивнула и поменяла позу: теперь Фиаммо лежал на краю своей кровати, а Адалбьорга смазывала вход в его попку (это столько раз проделывали с ней самой, что она знала, как это делается), в то время как Марина целовала и гладила то своего брата, то северную гостью. Вскоре, почувствовав, что её любовник уже готов, Адалбьорга вошла в него, а Марина с готовностью оседлала член своего брата, лицом к северянке, и оба принялись трахать юношу, для которого настал черёд испытать то, что только что испытывала Адалбьорга. Фиаммо стонал, запрокинув голову, пока его гостья и Марина доставляли ему удовольствие, одновременно жарко целуя друг друга, прижимаясь друг к другу и блуждая руками по обнажённым телам друг друга. Первым, застонав ещё громче, кончил Фиаммо, излившись в киску сестры, вслед за ним оргазм накрыл разгорячённую Адалбьоргу, а последней, принявшись яростно тереть свой клитор, кончила Марина.
Все трое лежали на кровати, обнимаясь и целуясь друг с другом, а затем Марина поднялась и произнесла:
— Я вынуждена вас покинуть: если я останусь здесь на ночь, меня будут искать в моём храме, — и, сказав это, она принялась одеваться с таким видом, будто она не занималась только что любовью со своим родным братом и с северянкой-пеогиной или, во всяком случае, собиралась забыть об этом уже на следующее утро.
— Жалко, я был бы не против, чтобы ты осталась здесь на ночь, — Фиаммо весело рассмеялся.
— Я думаю, мои спутники и сестра уже заметили, что меня нет, и думают, куда я делась, так что я тоже пойду, — сказала Адалбьорга. — Спасибо за... за страстную ночь, — и она попыталась было подняться, но Фиаммо остановил её, обняв и прижавшись к ней.
— Твои спутницы сейчас, скорее всего, уже уединились с другими жрицами и вовсю предаются любви, а твоя сестра, наверное, нашла себе девушку, какие ей нравятся, и ласкает её, — сказал он с улыбкой. — Так что я думаю — до самого утра я в твоём полном распоряжении, — он улыбнулся чуть шире и поцеловал Адалбьоргу в губы, а та после секундного колебания ответила на его поцелуй, вполне согласная с тем, чтобы провести всю ночь в объятиях Фиаммо...
* * *
Всего северные гостьи пробыли в городе десять дней — в последние дни Адалбьорга чувствовала себя всё больше и больше не в своей тарелке. Она отказалась от гостеприимства жриц Элеи и предпочитала спать на стоявшем в гавани корабле, чтобы лишний раз не видеться ни с Фиаммо, ни с его сестрой. Поведение Адалбьорги встревожило даже Арнбьоргу, которая спросила сестру, не влюбилась ли та в юного жреца Патиды. Но Адалбьорга отвечала сестре, что не влюбилась и старается не видеться с ним, чтобы не влюбиться в него по-настоящему. Сам Фиаммо, кажется, чувствовал, что с Адалбьоргой что-то не так (во всяком случае, Арнбьорга рассказывала что-то подобное), но старался не беспокоить её своими появлениями, чтобы не бередить сердечные раны. Арнбьорга тоже беспокоилась за свою любимую младшую сестру, но не знала, чем ей помочь — кроме как постараться найти ей невесту.
С помощью свах северянкам удалось найти себе нескольких невест — так, за Арнбьоргу отдал свою дочь какой-то обедневший аристократ, польстившийся на королевское происхождение предводительницы северянок (а также отчаявшийся найти своей дочери другого жениха). Другой такой же знатный житель города пытался выдать свою дочь за младшую северную принцессу, но Адалбьорга отказалась (к немалому удивлению и возмущению старшей сестры, всерьёз забеспокоившейся за младшую сестрёнку — всё ли с ней в порядке?). Она видела, что девушка боится её и не хочет уплывать с ней на север, в чужую страну и не хотела делать её жизнь несчастной. Ещё одна невеста была из купцов, а другая — из семьи ремесленника: их родители отдали своих дочерей в жёны северным гостьям в обмен на богатые дары, предложенные родителям девушек. Ещё одна была юной девушкой из дворянского сословия, которая сбежала от своих родителей, чтобы уплыть с северными воительницами — те хоть и сознавали, что это необдуманное решение и что родители девушки будут вовсе не в восторге от этого, но не стали отказывать невесте, которая сама пришла к ним. Ещё одна девушка была взята из приюта для бездомных при храме Элеи: она была готова даже выйти замуж за одну из чужестранок-пеогин, лишь бы вырваться из той нищеты, в которой она жила. И одна девушка собиралась выйти замуж за северянку по настоящей любви — она была дочерью одного из городских оружейников, познакомившейся со своей будущей невестой, когда та собиралась купить у её отца партию местного оружия, а увидев его дочь, влюбилась в неё и сделала ей предложение. Ещё на север собирались уплыть одна из жриц Элеи и одна из жриц Патиды — обе намеревались основать в северной стране храмы своих богинь и взяли с собой по паре служительниц помладше. Хоть невест удалось найти себе лишь малой части пришелиц с севера, по сравнению со всеми предыдущими городами и странами, которые они посещали, это была редкая удача.
Сейчас северянки вновь садились на свой корабль, чтобы покинуть этот город навсегда — невесты уже были размещены на корабле, и северные воительницы грузили на корабль купленные в городе товары. Адалбьорга, как обычно, стояла в нескольких шагах от старшей сестры, руководившей последними приготовлениями, и глядела на город, мысленно прощаясь с ним. Среди немногочисленных горожан, пришедших посмотреть на отплытие корабля, Адалбьорга видела Марину и Фиаммо — юноша улыбался северянке, но его улыбка была грустной. Адалбьорга боролась с желанием подойти к нему, обнять его на прощание, поцеловать его в губы... Но боялась, что если она сделает это, то расплачется на виду у всех жителей города, а то и пообещает Фиаммо остаться здесь с ним и не возвращаться на родину (впрочем, Адалбьорга уже обдумывала эту возможность и вынуждена была признать, что как Фиаммо не может оставить свой город и уплыть с ней, так и она не может остаться в городе, бросив сестру, подруг и свою родину).
Однако из грустных мыслей Адалбьоргу вырвало появление на пирсе незнакомки, спешившей к готовившемуся к отплытию кораблю. Незнакомка была женщиной, высоким ростом и могучим сложением не уступавшей северным воительницам; надетая на ней кольчуга, заткнутый за пояс боевой топор и висевший за спиной арбалет без слов говорили, что она тоже принадлежит к числу женщин-воительниц. Когда она, подбежав к кораблю, стащила с головы стальной шлем, Адалбьорга увидела её лицо с зелёной кожей, выдававшей долю орочьей крови, но не со столь грубыми чертами лица, как у орков — это говорило, что незнакомая воительница орк лишь наполовину. Она была довольно молода на вид, с коротко остриженными волосами, и по меркам здешних жителей считалась бы не особенно красивой и уж точно недостаточно женственной, но среди северянок она легко могла бы сойти за свою. Увидев возле корабля с виду ничем не занятую Адалбьоргу, неизвестная воительница поспешила к ней.
— Это ведь вы — воительницы с севера? — заговорила она на береговом наречии. — Меня зовут Рина Стрела, я желаю присоединиться к вам! Я хочу участвовать в ваших походах и сражаться вместе с вами! Если хотите, вы можете испытать мои воинские навыки!
Адалбьорга, слегка опешив от такой речи, оглядела Рину с ног до головы — и подумала, что проверять воинские навыки молодой воительницы-полуорка нет особой нужды. Однако северянка хотела сперва объяснить своей новой знакомой, что её ждёт...
— Моё имя — Адалбьорга Хьоррсдоттир, рада знакомству. Я вижу, что ты выглядишь сильной и умелой воительницей, однако мои спутницы непременно захотят, чтобы ты вышла замуж за одну из них...
— Выйти замуж за одну из вас? — Рина усмехнулась. — Я буду только рада! Разве я нашла бы в этих землях человека, готового взять меня в жёны?
— Но мои спутницы не только захотят, чтобы ты вышла замуж за одну из них, но и чтобы ты рожала от неё детей для нашего племени... — осторожно продолжила Адалбьорга, слегка ошарашенная решимостью Рины.
— Надеюсь, меня не запрут в четырёх стенах и не заставят стирать бельё и воспитывать детей? — молодая воительница слегка нахмурилась, но затем продолжила: — Если мне позволят сражаться рядом с вами, то... то всё равно среди здешних мужчин не было ни одного, кто был бы рад тому, чтобы я родила от него ребёнка!
Адалбьорга замешкалась снова, однако вспомнила те примеры, когда женщины её народа — не пеогины — тоже брали в руки оружие, и решила, что с этим все трудности можно разрешить. Но всё же решительность Рины вызывала у северянки некоторые сомнения...
— Кажется, ты не слишком привязана к своей родине? — спросила северянка.
— А с чего мне быть к ней привязанной? — усмехнулась, но на этот раз невесело, Рина. — У меня здесь ни родных, ни друзей. Мой отец, наверное, давно гниёт под стенами какого-нибудь города после неудачного похода, а моя мать, которую мой отец когда-то изнасиловал, либо умерла родами, либо сдала меня в приют, где я выросла. Немногие мои друзья или разлетелись кто куда, или погибли. Присоединиться к вам, — она обвела взглядом стоявших на корабле северянок, — которые сами так похожи на меня — это было бы моей самой лучшей участью!
Про себя Адалбьорга подумала, что Рина, похоже, и вправду мечтает о том, чтобы поселиться среди женщин-воительниц («пеогин», как говорят южане, но это уже мелочи)... а также — что Рина, вероятно, прежде не встречалась со жрицами Той-Что-Рядом и особенно Богини-Блудницы, которые наверняка объяснили и даже показали бы ей, что каждый — даже она — заслуживает любви. Решив не продолжать расспросы, Адалбьорга обернулась к своей сестре, которая уже некоторое время смотрела на незнакомую ей воительницу, разговаривавшую с сестрой.
— Сестра, — позвала Адалбьорга, — эту девушку зовут Рина, и она желает присоединиться к нам, стать одной из наших воительниц и, может быть, женой одной из нас.
— А ты её что, отговаривала? — с лёгкой насмешкой ответила Арнбьорга, а затем обернулась к Рине: — Конечно, мы будем рады видеть тебя среди нас. Ты вовремя появилась — мы собирались вскоре отплыть, так что не медли и поднимайся на корабль, — а затем, подойдя к сестре, Арнбьорга с усмешкой сказала ей на северном наречии:
— Похоже, сестрёнка, у тебя талант притягивать к себе всяких... всяких полезных незнакомцев. Если ты в неё тоже влюбишься, как в того юношу, я совсем не буду против, — прибавила она заговорщическим шёпотом, от чего Адалбьорга покраснела.