Пыль с чердака

Каждый вечер она садилась в плетеное кресло, чтобы услышать очередную сказку из уст таинственной Ведьмы с алыми, как огонь, волосами. Садилась, удобно прижав костлявые ноги к груди и сложив подбородок на колени, слушая внимательно, боясь пропустить хоть одно слово, ведь пропускать их было нельзя – так терялось все таинство той магии, передаваемой ей из сказок и приданий. Ведьма жгла темные свечи, чей огонь полыхал в ночной тьме, и восточные благовония, сладко пахнущие лавандой и ройбушем, роняла пепел с сигарет на дощатый пол и расхаживала медленно вокруг кресла, оставляя следы босых ног на тонком слое пыли, скопившемся на чердаке с давних времен. Сюда не смел прийти никто, кроме них, они боялись, боялись Ведьмы и ее таинственных чар, боялись древних легенд и сказаний. Они боялись узнать свою судьбу, ведь древние, чьи сказки небрежно болтала Она, знали, что будет потом. Знали, что будет с теми, кто боялся, и чья душа трепетала пред этим тихим голосом, что звучал здесь каждую ночь. - Знаешь, они ведь прячутся, духи, - Говорила Ведьма, лениво устроившись на полу и стряхивая пепел с сигареты на смятые юбки длинного платья, - Встают себе за деревьями, выглядывают тихо, чтобы не заметили, и смотрят подолгу на шатающихся по лесу людей, что даже и не подозревают о том, что забрались в чужое жилье. А потом ищут этих идиотов, пропавших без вести, расклеивают по столбам-тотемам бумажки с их портретами, и ведь знают, что не найдут, но кто будет соперничать с ними в упорстве? И рыдают ночами в подушку, грызут губы в кровь те от несправедливости мирской, не зная, что все вполне справедливо. Нельзя никуда входить без разрешения, а в леса уж тем более – духи, быть может, еще безобидные, но вурдалаков никто не отменял – шатаются, ироды, деревья грызут, да людей, что в пасть сами собой лезут. Не идиоты ли? Смеется звонко над людской глупостью, и дитя невольно смеется в ответ, внимая теплой, умиротворяющей болтовне, и ребенка клонит в сон к концу последней сказки, когда Ведьма вот-вот готова выпорхнуть на волю, когда уже взойдет солнце и другие люди проснутся и вновь негодующие будут оглядывать следы босых ног, что спускаются с лестницы чердака и ведут к выходу. Конечно, она вполне может и через окно перелезть, ибо не повредит ей ни коим разом полет с пары-тройки этажей, но не хватало еще перебудить всю эту свору шуршанием веток и кошачьим удивленным мяуканьем, что раздастся с окна чуть ниже. Лучше уж через дверь. И дитя заснет, устало склонив голову вперед, и ведьма, забыв давно об утерянной человечности, укроет ребенка цветастым пледом, оставшимся здесь сварливой женщиной, давно умершей и снующей здесь изредка надоедливым призраком, боящимся помешать единению душ, и вновь с утра обнаружат ребенка заснувшим не в своей постели. Конечно, придется выслушать нотации о том, что надо все-таки спать в кровати, а не на холодном чердаке, от сквозняков на котором часто болят детские кости и одолевает дурная простуда, но все снова забудется, и дитя вновь придет сюда снова. Потом. А в одну из тех ночей, когда дождь бьет по крышам частыми каплями, а люди давно спят в своих постелях, посапывая негромко в подушку, дитя вновь будет ждать свою Ведьму, удобно сидя в плетеном кресле и глядя в приоткрытое окно. Ветер будет трепать светлые волосы, и ожидание будет мучительным, но Ведьма не придет. Не сможет. Хотя бы потому что нож, неосторожно воткнутый в сердце по самую рукоятку может убить даже самых сильных Ведьм. Потому что инквизиторы до сих пор ведут свою охоту, выискивая и вынюхивая. И на старом, пахнущем деревом и лавандовыми благовониями, чердаке появится новый призрак. Но сказок уже не будет.