R(x)play.

***** Сеул полон плохих воспоминаний, пустых бутылок из-под крепкого алкоголя и осколков от разрушенных мечтаний, уродливых, неровных, но все-таки по-своему прекрасных. Потому что мечты были красивыми, искренними и настоящими. В Сеуле Ёнгуку плохо, поэтому он много пьет. От алкоголя еще хуже, так что выворачивает наизнанку, вдохновение пропадает и возникает стойкое отвращение к себе. Бан смотрит на свое пьяное лицо на фотографиях с друзьями в их аккаунтах в социальных сетях, читает комментарии фанатов, которые оправдывают его и радуются, что он не пропал куда-то с концами, и ощущает, как нутро разрывает на части. Его тошнит в очередной раз, а после приходит СМС от Химчана: «Ты опять пил?». И тогда Ёнгук понимает, что надо уезжать. Телефон холодный и неодушевленный, но Бану кажется, что от темных букв на светящемся экране веет нескрываемым укором, волнением и искренней заботой. Ким волнуется, и Ёнгук чувствует острый укол вины. Химчан позволяет себе лишь пару бокалов вина и говорит, что должен быть сильным и подавать донсэнам хороший пример. Бан знает, что тоже должен быть сильным, но получается плохо. Поэтому он пакует вещи и покупает через интернет первый попавшийся авиа-билет в один конец. На море здорово. Время течет быстро, как светлый песок сквозь пальцы, и Ёнгуку хорошо, потому что возникает иллюзия, что все плохое далеко. Нет ни целой кучи чертовых проблем, с которыми в любом случае придется расправляться, нет никакого суда, нет безумной тоски по живым выступлениям и чувства вины перед фанатами и одногруппниками, потому что не смог справиться с обстоятельствами и изменить ситуацию к лучшему. - Ты не виноват. Если бы не ты, мы сломались бы сразу, - сказал ему тогда Химчан и обнял худыми руками за плечи, утыкаясь носом в ключицы. Теплое дыхание, запах крепкого кофе, блестящие темные волосы, усталое, но бесконечно красивое родное лицо, а также безумное желание защитить всех, включая Бана – образ, который, как кажется, останется в памяти Бана даже тогда, когда он забудет все на свете, даже свое собственное имя. Ёнгук кивнул и обнял в ответ, чувствуя, как в душе что-то разбивается, потому что он виноват, и он будет уверен в этом всегда, даже если Ким попытается вбить в него обратное розгами. Он скучает по Химчану так сильно, что снова хочется заказать себе очередной крепкий напиток, чтобы чуть-чуть притупить это сильное болезненное чувство. Он обещал, что не будет, поэтому Бан пишет Химчану много-много СМС, иногда глупых, иногда нежных, иногда интимного содержания, на что Ким отвечает смайликом с фейспалмом и увещеванием, что, если у Бана, не дай Бог, украдут телефон, то тогда им всем несдобровать. Хуже уже быть не может, думает Бан и чертит его имя на песке. Вайфай в отеле плохой, но иногда удается выйти в скайп. Дэхён, Ёнджэ и Джело выглядят отдохнувшими и вполне довольными жизнью, Чоноп излишне задумчив и разговаривает мало, но Бан не видит в этом ничего подозрительного, потому что Мун не любитель долгого общения через социальные сети. Химчан выглядит усталым и осунувшимся, но улыбается очень жизнерадостно и разговаривает с ним бодро, и Ёнгук старается не думать о том, что это слишком наигранно и чересчур хорошо. - Я очень скучаю по тебе, - говорит он Киму и откидывается на подушку на кровати. Химчан ерошит темные волосы и смеется, так что Бан едва сдерживается, чтобы не коснуться экрана и провести большим пальцем по изгибу его губ. - Я тоже. Когда придешь в себя, сразу возвращайся, - отвечает Ким и снова улыбается. Вымученно, нервно, и Ёнгука будто ударяют под дых. Он смотрит в блестящие глаза Химчана, искажаемые расстоянием и разрешением монитора, и тихо спрашивает: - У тебя все хорошо? Ты уверен, что мне не нужно вернуться? Ким вздрагивает и, опустив взгляд, молча тянется вперед и берет в руки забавную статуэтку в виде котенка. Ёнгук молча наблюдает за тем, как он вертит безделушку изящными пальцами, пока наконец Химчан не говорит: - В Сеуле ты много пьешь, и меня это бесит даже больше, чем твоя идиотская привычка запираться на замок в припадках вдохновения или есть рамен посреди ночи. – Он аккуратно ставит котенка обратно на стол и поднимает голову. – Я хочу, чтобы ты… успокоился. Чтобы разобрался со всем этим бедламом вот здесь, - он кладет руку на левую сторону груди и слегка морщится. – И вернулся обратно, с ворохом новых классных песен и хорошим настроением. – Химчан снова замолкает и затем произносит с какой-то надрывной нежностью в голосе: - Я справляюсь. У меня все нормально. У донсэнов все хорошо. Все у нас будет хорошо, и у тебя все будет хорошо. Только не пей и не вини себя, ладно? Он отключается прежде, чем Бан успевает что-то сказать. Некоторое время Ёнгук молча сверлит внимательным взглядом экран, потом с громким вздохом закрывает глаза и падает на подушки, широко раскинув руки в стороны. Среди фанатов ходят слухи, что Бан путешествует с новой девушкой и потому выглядит таким счастливым и отдохнувшим. У Ёнгука нет подружки, но зато есть Химчан, несколько ракушек с дикого пляжа и безумное желание пойти и напиться в ближайшем баре, потому что становится тошно и больно. - Все у нас будет хорошо, - повторяет Бан и, приоткрыв глаза, смотрит в открытые окна. Яркое солнце заходит за горизонт, обращая лазурные воды моря в огненно-красные, и Ёнгук думает, что это завораживающе красиво. Он бы хотел приехать сюда снова. Но только чтобы не один и чтобы все действительно было хорошо. Без наигранных улыбок и бутылки рома в мерно гудящем холодильнике. ***** - Хён, это очень вкусно, - говорит Ёнджэ, отправляя в рот очередной кусочек жаркого в остром соусе. Чунхон кивает, и Химчан тянется чтобы вытереть салфеткой его перепачканную соусом щеку. Донсэн вспыхивает и неловко бормочет себе под нос: - Хён, ну ты чего… Я же и сам могу, я же взрослый! Кажется, Ким совсем недавно увидел его впервые. Нескладного долговязого мальчишку из Мокпо в потертых джинсах и дурацком дутом пуховике. У него были по-детски невинные глаза и пухлые щеки, а еще привычка смотреть на Ёнгука и других хёнов восхищенным, полным нескрываемого обожания взглядом. У Чунхона сейчас серьезные глаза, четкие, выделяющиеся скулы, и сердце Кима щемит при мысли о том, какой он все-таки взрослый. Не потому, что прошло уже столько времени, годы бегут слишком быстро и неумолимо, а просто на его долю выпало так много такого, от чего моментально расстаешься с детской наивностью и розовыми очками. - Я знаю, что ты взрослый, - говорит Химчан, стараясь, чтобы голос не дрогнул от переполняющей его отеческой нежности. – Вот только ешь ты по-прежнему как хрюшка. Чунхон возмущенно округляет глаза, а Ёнджэ смеется и хлопает его по плечу. - Как в старые добрые времена. Только вместо кухни в общежитии твоя кухня, Химчан-хён… Его слова будто заполняют собой все небольшое помещение, заставляя привычную реальность померкнуть, а пахнущий специями воздух пропитаться смутными туманными образами из прошлого. Когда Ким погружается в эти моменты, он разрывается от переполняющих его противоречивых чувств. С одной стороны, это счастье, что-то светлое, семейное, то, что ни за что не хочется забывать. Было много дерьма, но именно такие мгновения, когда шестеро были рядом, разделяя все горести на относительно равные части, были по-настоящему ценными. Относительно потому, что Ёнгук и Химчан всегда старались брать чуточку больше, как старшие и повидавшие многое. При мысли о Бане больно покалывает в груди, и Ким поспешно кладет себе в рот очередную порцию жаркого, практически давясь большим куском мяса. А с другой стороны, это тяжко. Потому что не знаешь, что будет ждать дальше, там, в туманном и пугающем будущем. Химчан всегда любил музыку, а всякие юридические процедуры и процессы ненавидел больше, чем что-либо еще. Забавно, что теперь в его жизни той самой музыки намного меньше, чем слов «медиация», «юридическое соглашение», «расторжение контракта на выгодных условиях». Его подташнивает от вкуса жирной пищи, от запаха приправ и аромата масла, но он держится. И только проводив донсэнов до двери и сказав им ласковые, поддерживающие слова, он бежит в ванную и склоняется над унитазом, просунув два пальца в глотку и судорожно кашляя. Только тогда, когда желудок сжимается, а внутри ощущается блаженная пустота, Ким откидывает голову назад и, слегка подрагивая, вытирает влажные губы, кашляя и обессиленно опускаясь на грязный кафель. Ему голодно и плохо, но зато он не ощущает себя уродливым куском жирного дерьма. Ким смаргивает выступившие на глазах слезы и рвано выдыхает, чувствуя во рту неприятный привкус рвоты и собственной ничтожности и слабости. У Химчана тысячи насмешливых комментариев в социальных сетях относительно лишнего веса, титул прекрасного ольджана, огромная неуверенность в себе и нервная булимия, с которой он не может справиться уже несколько месяцев. У Химчана яркая улыбка и напускная бравада, имидж влюбленной в свой прекрасный образ дивы. Только на деле он ощущает себя уродливым, каждый день находя в себе все новые и новые недостатки. И ведь верно, думает Ким, придирчиво разглядывая себя в зеркало, ноги слишком полные, щеки слишком округлые, и вид у него не как у вижуала группы, а как у отъевшегося хомяка. Под глазами залегли черные тени, под кожей проступают острые ребра и ключицы, кожа приобрела землисто-серый оттенок, а сознание становится затуманенным от голода и стресса, но Химчан этого не видит. У него перед глазами лишь собственная уродливая гротексная копия, жирная и отвратительная, которая показывает на него палец и издевательски смеется, шепча о том, какой он бесполезный и бесталанный. И даже свою основную роль пустоголового красавчика не может нормально сыграть. Ёнгук сказал бы ему не обращать на этого никакого внимания. Люди так любят судить других со стороны, вешая на них ярлыки и примеряя на них собственные комплексы и страхи, как одежду на магазинных манекенов. Не стоит обращать на них никакого внимания, стоит их просто пожалеть, добавил бы Бан и привлек его к себе, бережно обнимая и шепча что-то теплое и успокаивающее. И Химчан бы сразу поверил ему, потому что Ёнгук не умеет врать ему, как бы ни старался. Потому что любит его абсолютно любым, и с лишним весом, и на грани обмороков от булимии, и разбитого вдребезги под грузом собственных противоречий. Но он сейчас далеко, и ему хорошо и спокойно, и Ким не имеет никакого права сваливать на него свои идиотские проблемы и комплексы, потому что хоть кто-то из них должен быть счастлив, где-то далеко, где нет проблем и комментариев в интернете. Он хочет сорваться и высказать всем этим сукам все, что он о них думает. Что они сами наверняка не модели девяносто-шестьдесят-девяносто, и если твердят, что любят их за музыку и характер, а не просто за внешность, не должны так зацикливаться на чужих недостатках. Потому что кумиры, сука, не идеальны, думает Химчан. Потому что у них бывают плохие дни, лишний вес и ломка по близкому человеку, который как раз сейчас любуется прекрасным закатом. При мысли о Бане снова становится очень больно, настолько, что нутро разрывает, и Ким снова хочет, чтобы его вырвало, но уже нечем. И он все равно любит их, этих глупых девочек, которые даже не задумываются о том, насколько сильно и точно могут ранить неосторожные слова. И Бана любит, и донсэнов, хотя они так же, как и он, не замечают темных кругов под глазами, изможденного лица и висящей на исхудавшем теле мешковатой одежды. А себя не очень, поэтому Химчан глубоко вдыхает и, поднявшись с холодного пола, идет на кухню, чтобы выпить стакан холодной воды, убрать грязные тарелки и в очередной раз посмотреть на свое отражение в зеркальной поверхности стола. Раньше забота об остальных пятерых не оставляла времени на то, чтобы читать комментарии в сети и зацикливаться на мнении незнакомых ему людей. Времени сейчас больше, пятерых – меньше, и потому Ким скучает по тем самым дням, полным как лишений, изматывающего труда и усталости, так и бесконечных радостей, тепла и надежды. Дням, когда он был счастлив и не чувствовал себя так одиноко и пусто. ***** Чунхону кажется, что фотографии должны быть веселыми и беззаботными, немного странными и смешными. У него в инстаграме практически нет снимков с эгье или серьезным выражением лица, зато много смазанных нелепых кадров, которые заставляют фанатов писать недоуменные, но радостные комментарии. Чунхон не хочет, чтобы они знали, как ему грустно и пусто. И что красивые селки отчетливо напоминают о тех временах, когда он практически падал в обморок от усталости и недосыпа, а недовольный гример накладывал по нескольку слоев тонального крема, чтобы сделать его максимально похожим на глянцевый образ, созданный чужими равнодушными людьми как продукт масс-медиа. Чунхону не хочется снова быть похожим на этого покорного болванчика, поэтому он встряхивает головой, прогоняя прочь плохие воспоминания и грустные мысли, и корчит дурацкую рожицу на камеру, сопровождая запись длинными-длинными тэгами. Джело хочет, чтобы все думали, что ему сейчас хорошо. Чтобы так думали хёны, которые стараются быть сильными, чтобы быть для него достойным примером. Чунхон знает, что на самом деле каждый из них по-своему справляется с отвратительным чувством беспомощности и внутренней пустоты и каждый старательно делает вид, что все нормально. Не потому, что любят врать и притворяться, а для того, чтобы не расстроить других. Наверно, они идиоты, что держат это в себе, но по-другому никто из них не может. Каждый готов полезть грудью на амбразуру, и потому Чунхон изображает, что не замечает при встрече темных кругов под глазами Ёнджэ и усталого бледного лица Химчана, на котором выделяются впалые скулы и тонкий аккуратный нос. Как и они не видят, что из его глаз давно ушла детская восторженность и наивность, уступив место разочарованию и чему-то темному, сильному, рвущемуся наружу из недр души, заставляющему его протестовать, ненавидеть и презирать все то, что когда-то казалось таким идеальным и привлекательным. На день своего совершеннолетия Чунхон покупает себе бутылку соджу. Долго рассматривает ее, думая, как бы ее употребить. Порывается позвать хёнов выпить вместе с собой, но в последний момент передумывает: почему-то, несмотря на то, что до этого он пил алкоголь и не раз, возникает ощущение того, что это переломный, особенный момент. День, когда он прощается с разбитыми останками своего детства раз и навсегда. Соджу противное, но почему-то от него становится намного спокойнее. Джело отпивает очередной глоток прямо из бутылки, морщась и ощущая, как алкоголь ударяет в голову, отчего все сумбурные невеселые раздумья испаряются из головы как пузырьки газа из баночки с газировкой, липкое болезненное чувство, сжимающее его сердце своими острыми когтями, которое поселилось в душе с того самого дня, когда они приняли то окончательное, очень нелегкое решение, слегка ослабило свою хватку, у Чунхона впервые за долгое время появилось ощущение, что он дышит полной грудью. Алкоголь дарит приятное чувство расслабленности, и Чунхон откидывает голову назад, больно ударяясь затылком о стоящий позади скейтборд. Ужасно хочется выругаться, но почему-то перед глазами возникает сосредоточенное лицо Химчан-хёна, который смотрит на него с нескрываемым укором. Скорее всего, это действие крепкого соджу, который ударяет в неприученную к выпивке голову, но Джело будто ощущает прикосновение теплой ладони к плечу, чувствует разливающийся в воздухе терпкий запах дорогого одеколона и крема для бритья, которым пользуется Химчан, и слышит его хрипловатый мягкий голос: - Чунхон-а, не ругайся, пожалуйста. - Но ты же сам ругался, я знаю, - заплетающимся языком отвечает Чунхон куда-то в пустоту. Он задевает ногой стоящую неподалеку бутылку, отчего та с легким звоном опрокидывается на пол. Сильно пахнущая спиртом жидкость разливается по поверхности, оставляя уродливый влажный след на ковре, но Джело совсем этого не замечает. Он вглядывается в расплывчатые черты лица Химчана и добавляет, хватаясь пальцами за край покрывала на кровати и заплетая бахрому в тоненькие косички: - И Ёнгук-хён ругался. Я слышал его андеграундные песни. И порой, когда вы переговаривались вдвоем ночью на кухне, думая, что вас никто не слышит… - Много слышал? – вздрагивает Ким и смотрит на него в упор. Чунхон слегка щурится и ощущает, как лицо заливает легкая краска стыда: многое. Настолько, чтобы в полной мере иметь представление о том, что отношения между хёнами давно перешли тонкую зыбкую грань между «дружбой» и… Чем-то таким, что Джело трудно охарактеризовать подходящими словами, потому что сам он никогда не испытывал такого всепоглощающего, сильного и серьезного чувства. - Вы говорили о музыке, - весьма неубедительно врет Чунхон и тянется вперед, поднимая с пола бутылку и пытаясь вытереть краем футболки пролитую лужу. Химчан вздыхает и качает головой. - Возьми тряпку и вытри нормально. Что ты как маленький? Он его пьяная галлюцинация, и Джело прекрасно об этом знает. Но почему-то, вглядываясь в спокойное, ирреальное в своей идеальности лицо Химчана, он ощущает острый укол в левой стороне груди и понимает, как сильно скучает. По нему, по другим хёнам, по тесной комнатке в общежитии, где они проводили редкие часы отдыха, притираясь друг другу и сближаясь, медленно, но так, что даже сейчас, когда между ними расстояние, связь не ослабевает. - Для тебя я и есть маленький, - Чунхону очень хочется, чтобы реальный Химчан потрепал его по спутанным волосам в особенно искреннем утешительном жесте, так, как он обычно делает, когда Джело чувствует себя совсем разбитым и больным. Ким задумчиво смотрит на него, потом внезапно улыбается и серьезно говорит: - А ты не бери пример с нас в таких вещах. Бери пример в том, что действительно хорошо. То, что поможет тебе вырасти в достойного человека. - Хён, мне почти двадцать, - ему не хватает этого. Тесной комнаты в общежитии, громкого смеха, чувства восторга, которое возникало каждый раз, когда включалась громкая музыка, и крики фанатов заставляли сердце екнуть от радостного предвкушения. – Я уже давно вырос. - Ты постарел, а не вырос, - отвечает Химчан и показывает ему взглядом на подоконник, где лежит оставленная мамой тряпка. Чуть помолчав, он с горестью добавляет: – Видит Бог, нам так хотелось, чтобы ты остался ребенком подольше… Джело поднимается и идет к окну, слегка пошатываясь и беспомощно моргая. Когда он разворачивается, Химчана в комнате нет, только полупустая бутылка из-под соджу валяется у кровати. Чунхон опускается на колени и, сглотнув, начинает вытирать пролитый алкоголь неаккуратными движениями. Ему очень хочется сказать хёну, что он чувствует себя ребенком только рядом с ними. Что он, черт возьми, безумно им благодарен, что они всеми силами старались оградить его, защитить от всех ужасов этого отвратительного жестокого взрослого мира, где люди не держат своих обещаний, а деньги решают все и даже больше. Он очень многое хочет сказать, особенно то, как сильно он их любит, свою вторую семью. Но сейчас он пьян, абсолютно несчастен, у него заплетается язык, а руки липкие от соджу. И потому Чунхон откидывает голову назад и прерывисто вздыхает, ощущая разливающуюся внутри горечь. Взросление сосет. И сейчас он чувствует это в полную силу. ***** Они переживают, что его практически не видно в социальных сетях. Что он чаще мелькает на кадрах чужой жизни, нежели показывает кому-то частицу своей. Ёнджэ чувствует сильный укол вины и думает, что надо как-то приободрить и сказать что-то хорошее. Как-то насмешить, развеселить, так, как умеет только он. Ёнджэ улыбается так, что этой улыбкой можно осветить целый город, но сейчас он не может успокоить и развеселить даже себя. И потому беспомощно моргает, сжимая в руках телефон и тяжело вздыхая. Дэхён говорит, что это пройдет. Что сначала ему самому хотелось спрятаться, что бросало из крайности в крайность, что хотелось много пить и закрыться дома, чтобы никто не видел, насколько ему пусто и плохо. Что это такой болезненный переломный момент, особенная болевая граница, которую надо преодолеть, стиснув зубы, и потом станет легче. Ёнджэ смотрит на его оживленное лицо, вспоминает, как вчера смотрел записи его выступлений с уличного концерта, и немного завидует. Потому что не хватает. Не хватает ощущения нарастающего жара во всем теле, когда оказываешься перед тысячами зрителей. Не хватает боли в горле, когда отпеваешь многочасовой концерт, до хрипа, до подгибающихся коленей, до полного изнеможения и полубессознательного состояния. Не хватает постоянного присутствия рядом пятерых человек, которые могут раздражать, бесить, выводить из себя, но никогда от них не устаешь. Ёнджэ скучает по ним так же сильно, как хочет петь и почувствовать свободу. Но вместо этого ему остается лишь липкое отвратительное чувство собственной беспомощности. Они все знают, думает Ёнджэ, глядя на сидящих в баре людей, когда брат после долгих уговоров вытаскивает его выпить по стакану пива. Они догадываются, что он сломлен, разбит и опустошен, они пишут про них всякие глупости, они шепчутся о том, что это конец, что популярность не вечна и скоро она навсегда уйдет к кому- то другому. От этих мыслей Ёнджэ становится совсем нехорошо, и он залпом допивает пиво, совсем не чувствуя его вкуса. Голова слегка кружится от хмеля и резкого попадания алкоголя в кровь, и он качает головой в ответ на предложение брата пропустить еще по стакану. «Увези меня отсюда», - говорят его глаза, и брат понимает его без слов. На его лице появляется выражение боли, нескрываемого волнения и легкого разочарования, но он покорно поднимается со стула и ловит такси. Огни большого города, проносящиеся в окне как разноцветные кометы, утомляют и слепят глаза, и Ёнджэ чувствует облегчение, когда оказывается в своей комнате. Он посылает в общий диалог селку с радостной улыбкой и стаканом пива в руке и отчаянно надеется, что остальные искренне поверят в то, что ему весело и не скучно. И что глаза у него такие грустные и тусклые из-за плохого освещения и выпитого алкоголя. Ёнджэ ловко подмечает детали и понимает многие вещи слишком хорошо. Он знает, что Химчан улыбается через силу, а лицо у него такое осунувшееся и худое, что Ю всерьез опасается, как бы хёна не унесло порывом встречного ветра. Что Чунхон ненавидит красивые фото и становится взрослым слишком быстро. Что у Ёнгука пропадает вдохновение, но зато появляется тяга к алкоголю и желание убежать как можно дальше от того места, с которым связано слишком много воспоминаний, хороших, плохих, судьбоносных. Что у Чонопа постоянно выключен телефон, а улыбка становится все бледнее и незаметнее, как тень пропадает на ярком свете, медленно, с каждым часом. И что Дэхён действительно любит петь больше, чем что-либо еще. Он скучает и переживает все намного острее, чем остальные одногруппники. Ёнджэ хочется быть как можно ближе к каждому из них. Отпустить очередную глупую саркастическую шутку, чтобы хоть немного развеселить и поднять настроение, отвлечь от мыслей, что все тянется слишком долго, настолько, что безнадежность и отчаяние становятся все сильнее, а в груди нарастает ярость, бессилие и разочарование. Ёнджэ не может развеселить даже себя, поэтому он просто закрывает комнату на замок и молча ложится на кровать, чувствуя под щекой жесткую ткань покрывала. Комната просторная, светлая и очень уютная, но Ю никак не покидает мысль о том, что это место перестало быть родным и домашним, превратившись в символ его одиночества. Он раздраженно пинает ногой деревянную спинку, на что кровать отзывается неприятным скрипом. В общежитии была тесная комната, неудобные кровати, бормотание во сне и раздражающее пение Дэхёна по утрам. В общежитии был Ёнгук, постоянно запирающийся на замок в ванной на всю ночь, раздраженный Химчан, пинающий дверь ногами и пытающийся вытащить его оттуда, грозя самыми страшными карами. В общежитии был сонный Чунхон со скейтбордом подмышкой, Чоноп со стаканом шоколадного молока и дурацкими плюшевыми игрушками, а еще полное отсутствие личного пространства. Он был счастлив, даже несмотря на то, что часто было трудно и плохо, что валился с ног от усталости, что бесполезно было достучаться до тех, для кого зеленые бумажки были важнее, чем правда и честь. Сердце болезненно сжимается, и Ю жмурится, поджимая ноги и прижимая колени к груди. На тумбочке громко вибрирует мобильный, и Ёнджэ приоткрывает глаза, протягивая руку и не глядя забирая мобильный. Он смотрит на экран и ощущает, как губы невольно расплываются в слабой, но искренней улыбке. - Поздно уже, какого черта ты звонишь? – говорит он, слыша, как где-то в Пусане прерывисто и гулко дышит Дэхён. Чон в ответ громко сопит и отвечает: - Да пошел ты. Я же знаю, что ты не спишь. Он всегда читает между строк и не обижается. Потому что, черт возьми, Ю счастлив слышать его хрипловатый голос просто до дрожи. Ёнджэ прижимает телефон крепче к уху и спрашивает, опираясь спиной о стену и поджимая колени: - Ты что-то хотел? Неужели соскучился по мне? - Если бы я соскучился по тому, что кто-то постоянно имеет мне мозг и пилит меня как престарелая женушка, я бы просто поднес дрель к виску, - не остается в долгу Чон. Ю невольно смеется и ощущает, как тяжелое, давящее на грудь чувство отступает, и становится намного легче и лучше. Так, будто кто-то забрал из комнаты холод и одиночество, наполнив ее родным мягким теплом. - Я сейчас в Пусане. – неожиданно выпаливает Чон. Ёнджэ кивает головой, совершенно позабыв, что Дэхён никак не сможет его увидеть: - Я знаю. - А еще вчера у меня был уличный концерт. Столько народу собралось, ты себе даже не представляешь! - выпаливает Чон, и в его голосе Ёнджэ улавливает нечто такое, что заставляет сердце пропустить удар, а руку, лежащую на покрывале, бессознательно сжаться в кулак. Ю смотрит на экран смартфона: на заставке стоит сохраненная фотография. Дэхён, радостный, счастливый до ярких искорок в глазах, стоит с микрофоном в руке и смотрит куда-то в сторону, обратную объективу камеры внимательной фанатки. Он всегда смотрел куда-то не туда, даже тогда, когда стоял на сцене рядом с ним, и Ю толкал его локтем в бок, шепотом говоря, что камера находится в совершенно другом конце зала, - думает Ю. Он проводит кончиком пальца по светящемуся экрану и тихо повторяет, чувствуя, как за десятки километров от него застыл в напряженном ожидании Дэхён. - Я знаю. – Чуть помолчав, он добавляет: – Ты пел просто замечательно. Воцаряется тишина. Она не неловкая, не странная, просто какая-то выжидательная. Ёнджэ прикрывает глаза и слушает дыхание Дэхёна, отдающееся в его теле так же гулко, как звуки нарастающей музыки. Пам-пам-пам-пам-пам-пам. - Я бы тоже хотел спеть. Я очень по этому скучаю…- неожиданно для самого себя говорит Ю. Дэхён в ответ молчит, и Ёнджэ слегка царапает кончиками пальцев толстую ткань покрывала, физически ощущая, как это чувство заполняет собой все предоставленное ему пространство. Ему не хватает хёнов, не хватает малыша Джело, которого видел не так давно, но кажется, что вечность назад. Не хватает Чонопа, а еще очень сильно не хватает Дэхёна. Так сильно, что Ёнджэ почти открывает рот, чтобы сказать, что скучает, когда Дэхён шмыгает носом и внезапно говорит: - А я по тебе не скучаю. Совсем не скучаю. Знаешь, так рад не видеть здесь твою надоедливую рожу сутками, как раньше. Не слушать твои дурацкие шутки и не ждать, когда ты отберешь у меня все хорошие партии. Не хотел бы видеть тебя… здесь… - голос Дэхёна ломается и обрывается, и он сдавленно добавляет, срываясь на полушепот: – Рядом… Ёнджэ крепче сжимает телефон в руке, и Чон торопливо добавляет: - Так что сиди как сыч в своей комнате и пей дурацкое пиво с братом, а я пойду развлекаться. Ты же знаешь, как мне весело и здорово без тебя? Счастливо оставаться! Гудки в трубке мерные и ровные, совсем не такие, как его напряженное прерывистое дыхание. Некоторое время Ёнджэ молча сидит на кровати, прижимая телефон к голове, пока не встряхивает головой и слабо улыбается. Он поднимается с кровати и идет к двери, на ходу накидывая на себя толстовку. Кладет в карман телефон, наушники и немного денег. Столько, чтобы хватило на билет на скоростной поезд до Пусана, пару бутылок пива и несколько упаковок быстрорастворимого рамена, и осталось еще немного, на всякий случай. Потому что Чон Дэхён совсем не умеет врать, как бы он ни старался. Потому что Ю Ёнджэ тоже хорошо читает между строк. Дверь захлопывается с громким стуком, оставляя Ю полностью открытым и беззащитным перед этим жестоким и отвратительным миром. Но он не боится, ни капельки. Потому что он не один. А улыбаться и радоваться жизни намного проще, когда делаешь это с кем-то. ***** Чоноп знает, что их очень много, непрочитанных сообщений и пропущенных вызовов. Телефон отключен, но почему-то, когда Мун смотрит на его темный холодный экран, ему кажется, что внутри он распален до предела чужими невысказанными словами и десятками символов, складывающихся в слова. За него переживают, о нем волнуются и заботятся, и Муну становится стыдно до ноющей боли в груди. Он тянется к аппарату, чтобы нажать на кнопку включения, но буквально в последний момент рука замирает, а пальцы бессильно хватают воздух. Чоноп отворачивается и просит сидящего рядом старого приятеля, чтобы подлил еще немного соджу в стакан. Чоноп не любит рыбалку, но одиночество и бесцельное самобичевание в четырех стенах привлекают его еще меньше. Он соглашается на предложение друга и, едва из-за горизонта показывается неяркое, слабое солнце, садится в чужую машину и едет куда-то за город, он совершенно не помнит куда именно, потому что начисто пропускает громкую болтовню друга мимо ушей. Все происходит как-то по-мультяшному быстро, за окном высокие небоскребы большого города сменяются маленькими деревенскими домиками, солнце становится ярче, болтовня приятелей – тише, и вот он обнаруживает себя сидящим на берегу озера с удочкой в руках, и ноги в старых кроссовках свешиваются со старенького деревянного причала. Чоноп беспомощно моргает и смотрит на безмятежную водную гладь: ему нравится, что здесь тихо. Рыбалка не терпит громких звуков и постоянных разговоров, поэтому разговоры стихают, и воцаряется тишина, сонная, теплая, блаженная. Мун тихо выдыхает и ощущает, как беспокойство и чувство вины потихоньку утихают, уступая место давно забытому спокойствию и робкому теплому счастью. Он невольно нащупывает в кармане выключенный телефон и думает, что наверняка они по-прежнему пытаются с ним связаться, ведь он ни словом не обмолвился о том, что собирается куда-то уехать. Чоноп ненавидит громкие звуки своего рингтона, потому что каждый звонок в последнее время был связан с чем-то неприятным и выматывающим, чем-то таким, что медленно, но верно заставляло его с каждым прожитым днем ощущать себя все более слабым и ничтожным, рабом в чужих алчных руках. Звонок от руководства, дабы сообщить, что несколько долгожданных выходных отменяются, и их, полуживых и абсолютно разбитых, посылают на какое-то мероприятие, звонок от Дэхёна из больницы, куда его пришлось отвезти сразу же после выступления, когда он еле живой упал на маленький диванчик в гримерке, звонок от измотанных волнующихся родителей, которых он в очередной раз не смог навестить из-за резко изменившегося расписания, мамин плач в трубке, усталый голос отца, мрачный баритон Ёнгука, который коротко сообщает о том, что больше нет мочи все это терпеть и что пора, время настало. А еще много сообщений, в которых пишется бесконечность слов, горьких, тяжелых, обидных, а от кого-то – поддерживающих, искренних, откровенных в своем безумном желании хоть как-то помочь, но ведь нельзя, потому что они будто связаны по рукам и ногам всеми этими чертовыми обязательствами… Все это сумбурно, мерзко и вызывает болезненный спазм в груди, и Чоноп очень хочет обо всем забыть раз и навсегда. Хочет удалить этот чертов рингтон, который не менял уже несколько лет и который вызывает слишком много ярких и не самых приятных воспоминаний. Но не может, потому что тогда забудется и все то хорошее, что заставляло не сдаваться и держаться. - Люби то, что делаешь, делай то, что любишь, - повторяет Ёнгук как мантру, и Чоноп действительно любит. Любит начисто растворяться в громких звуках музыки, любит, когда сознание отключается, уступая место чему-то животному, бессознательному, заставляющего его тело двигаться в такт мелодии. Джело говорит, что у него бывает так же, и шутит, что, наверно, именно в такие минуты в них и просыпается дух танца. Чоноп не знает, как можно назвать ту эйфорию, которая накрывает его с головой, когда он выступает перед залом, когда он ощущает их восторг, живет их яркими эмоциями, которые захлестывают его как цунами, огромная неконтролируемая волна, сметающая все барьеры и препятствия на своем пути. Чоноп не любит впускать в свое сердце новых людей. Но эти, как ни странно, вошли туда как-то незаметно и естественно, так, будто это было нужно и необходимо. Забавно, что несколько лет назад он не представлял себе, как будет существовать в замкнутом пространстве с несколькими малознакомыми до времен стажерства людьми, но теперь он совсем не может представить, как он существовал без них раньше. Они наверняка волнуются о нем, успевает подумать Мун прежде, чем удочка начинает резко дергаться, а сидящий рядом приятель не подскакивает и не начинает причитать: - Смотрите, парни, у Чоноп-ши клюет! У него клюет, сматывай удочку поскорее! Он хватает его за руки и настойчиво тянет на себя, Чоноп машинально «подсекает», как ему наперебой советуют столпившиеся вокруг друзья. На крючке бьется и переливается в ярких лучах утреннего солнца маленькая золотистая рыбка. - Ну вот, обычная мелкая рыбешка, - разочарованно говорит приятель. – Ни супа из нее сварить, ни зажарить нормально. Что будешь делать с ней, Чоноп-а? Мун слушает его вполуха, будто зачарованный наблюдая за тем, как золотится чешуя маленького создания на свету. Почему-то перед глазами возникает голубая вода залива на Чёджу, а в голове явственно звучит низкий голос Ёнгук-хёна, стоящего рядом и любующегося переливами волн на закатном солнце: - Ты знаешь, что если поймаешь золотую рыбку, то, отпустив ее, ты можешь взамен попросить ее исполнить любое твое желание? Или, если я помню, даже несколько. Есть такая легенда у кого-то из северных народов. - Странная сказка, - будто слышит он себя со стороны. – Разве рыбка может исполнить желание? - Я не знаю, - Ёнгук-хён в ответ улыбается и щурится, глядя на море. Лицо у него усталое и измотанное, но глаза удивительно спокойные, и таким Чоноп не видел его уже давно. – Но если бы у меня был такой шанс, я бы обязательно им воспользовался. Он зачерпывает небольшую горстку песка и пропускает его сквозь пальцы, наблюдая за тем, как крошечные песчинки развеивает соленый морской ветер. – В мире столько всего волшебного и прекрасного, Чоноп, в простых обыденных мелочах, главное, просто это увидеть. Взглянуть широко раскрытыми глазами… Чоноп смотрит на рыбку в руках и будто ощущает соленый вкус моря на губах. Он слегка улыбается и, размахнувшись, бросает ее обратно в воду. Она исчезает в прозрачной воде, блеснув на прощание золотистыми чешуйками, и Мун надеется, что она услышала желание, то самое, единственное, которое он загадал ей шепотом, широко распахнув слезящиеся от яркого солнца глаза. Некоторое время он молча смотрит на переливающуюся водную гладь, пока внезапно не слышит до боли знакомую мелодию. Друзья, сосредоточенно наблюдающие за поплавками, вздрагивают и смотрят на него с недовольством, а Мун виновато поводит плечами и хлопает руками по карманам куртки, нащупывая телефон. Он отчетливо помнит, как выключал его перед рыбалкой, как держал в руке холодный кусок металла и пластмассы. Телефон в его руке теплый, а экран высвечивает знакомое имя человека, который звонил ему уже несколько раз подряд. Чоноп садится на причал и нажимает на кнопку приема. Потом слегка улыбается и тихо говорит, стараясь не спугнуть чужой улов: - Привет, Ёнджэ-хён. Извините, что заставил волноваться, просто я сейчас… И мысленно говорит «спасибо» ей, волшебнице с золотистой чешуей за то, что услышала и помогла начать исполнение сокровенного желания. А остальное Чоноп доведет до конца самостоятельно. Собственными силами, без магии и колдовских уловок. Прислушиваясь не к надоедливому рингтону и призракам прошлого, а к голосам близких и дорогих людей, тех, кто в самом сердце. ***** Зеркало в тренировочном зале слегка заляпанное и тусклое, и Дэхён машинально тянется вперед, проводя кончиком пальцев по стеклу, отчего на нем остаются белесые некрасивые следы. Он слегка хмурится и протирает стекло рукавом толстовки, то становится немного чище, и Чон смотрит на свое угрюмое отражение, машинально обхватывая голову руками и проводя кончиками пальцев по вискам. В полумраке комнаты черты его лица кажутся слегка блеклыми и расплывчатыми, и Дэхён корчит смешную рожицу, чувствуя, как по всему телу распространяется привычное ощущение легкой меланхолии. Больше всего на свете Чон Дэхён любит петь. Людям для того, чтобы существовать, необходимо пить, есть, удовлетворять естественные потребности в целом. Для Дэхёна стоять на сцене и чувствовать энергию зала жизненно важно, для него это как источник силы, и потому каждое выступление для него как зарядка аккумулятора какого-нибудь гаджета, без нее он просто отключится и перестанет существовать. Физически больно, плохо и отвратительно, когда он находится вдалеке от сцены. И потому предложение учителя выступать на уличных концертах стало для него самой настоящей панацеей. Площадки не такие большие, нет обилия спецэффектов, дорогущей техники, костюмов и грима, над которым долго колдует сразу несколько профессиональных мастериц, но публика все та же, преданная, живая, отзывчивая, с которой он чувствует себя по-настоящему живым, которая жадно ловит каждый звук, каждую ноту, которая медленно растворяется в неспешных музыкальных волнах вместе с ним. Но все-таки чего-то не хватает. Дэхён встряхивает головой и замечает, что все это время машинально рисовал на стекле указательным пальцем, и нечеткие линии складываются в узнаваемый логотип, странный кролик с длинными ушами. Сердце щемит от болезненного спазма, и Чон практически физически ощущает, как ему их не хватает. Каждого по-своему, но всех одинаково сильно. Выступать, пусть это и является необходимостью, одному совсем не весело. Дэхён ловит себя на мысли, что каждый раз интуитивно оборачивается, надеясь увидеть их, стоящих позади, готовых вот-вот подхватить песню и исполнить свою партию. Но позади, как правило, оказываются совершенно другие люди, и Чон поспешно отворачивается, старательно улыбаясь и надеясь, что никто не почувствует, насколько ему становится тоскливо и пусто. Он переживает это намного сильнее и острее, чем кто-либо еще. Он не хочет в этом признаваться, но с каждым днем ощущение тяжести все больше сдавливает грудь, отчего становится тяжело дышать, а еще все становится серым и пресным, будто теряя свою яркость. Кажется, будто из него вырвали этот маленький кусочек абсолютного счастья, оставив внутри зияющую кровоточащую рану, которая с каждым днем становится все больше и больше. Ему очень хочется видеть их рядом, как раньше, и чтобы не было ненужного расстояния и никаких секретов и недомолвок. Он хочет прокричать о том, как сильно он скучает и как ему хочется, чтобы они собирались вместе как можно чаще, а еще чтобы все наконец-то вернулось на круги своя, как раньше, но только чуточку лучше и справедливее. Но вместо этого он постит много смайликов в общий диалог и пишет длинное восторженное сообщение о том, как у него все хорошо. Чтобы они не переживали и не волновались, а главное, так можно ненадолго самому поверить, что все хорошо. Давящее чувство становится невыносимым, и Дэхён выдыхает, быстрыми, нервными движениями стирая нарисованного кролика и зажмуриваясь. Он обхватывает колени руками и наклоняется в отчаянных попытках подарить себе хоть немного тепла и спокойствия, как внезапно слышит за спиной знакомый голос: - Опять все стекло заляпал, свинюшка. Все настолько плохо, что он уже довел себя до слуховых галлюцинаций, - думает Чон и крепче зажмуривается, слегка царапая ногтями кожу на коленях. Он слышит тихие шаги, негромкий шелест, а затем теплая ладонь ложится ему на затылок, бережно поглаживая волосы. Дэхён поднимает голову и встречается глазами с Ёнджэ. Слегка помятому, усталому, запыхавшемуся, в старой полудомашней одежде и с большим пакетом в руке. Ю хмыкает и вновь повторяет, ставя пакет рядом с Дэхёном и поправляя всклокоченные прядки: - Свинюшка. А еще растрепа. Что ты тут сидишь и киснешь, наверняка же скучал по мне, так? Он тянется к пакету и достает две бутылки пива и пару упаковок любимого рамена Дэхёна. Чон молча наблюдает за быстрыми движениями его рук и, сглотнув, отвечает, ощущая, как зияющая дыра заполняется теплом, легким, похожим на гелий в воздушном шарике: - Не скучал, - его голос ломается, и он, подчиняясь порыву, подается вперед и утыкается лицом в плечо Ёнджэ. Он пахнет собой, чем-то очень домашним и знакомым, чем-то таким, от чего что-то внутри будто обрывается, и Дэхён тихо говорит, хватаясь рукой за клетчатую рубашку Ю и сбиваясь на сдавленный шепот: - Ты ведь настоящий, да? А ведь я скучал, очень сильно. По тебе, по всем-всем, по нам… - Он запинается и чувствует, как Ёнджэ обнимает его неловко, но так, что от накатившего на него облегчения и счастья хочется расплакаться как когда-то в детстве. Ю поглаживает его ладонями по спине и отвечает, слегка щекоча кожу теплым дыханием: - И я скучал. А еще мне было очень одиноко и холодно. Просто совсем не хотелось об этом говорить. Они, наверно, жуткие идиоты, думает Дэхён. Он открывает глаза и смотрит на смазанные очертания Матоки на стекле. И внезапно понимает, что ему очень хочется поцеловать Ёнджэ. Так же, как Ёнгук-хён целует Химчан-хёна, когда думает, что их никто не видит. Чтобы показать, насколько он дорог и насколько без него плохо и пусто, насколько он жизненно необходим. - Мы идиоты, - вслух говорит Чон. И услышав в ответ согласное мычание, невольно улыбается. Потом они едят рамен, залитый кипятком из принесенного из соседней комнаты чайника, запивая пивом и почему-то заедая сладкими мармеладками. Дэхёну все кажется очень вкусным, не потому что он голоден, а просто потому, что вот так сидеть в пустом зале и есть с Ёнджэ уютно и по-особенному хорошо. Так, что блеклые краски становятся ярче, и впервые за последнее время Чон ощущает, как тяжесть в груди слегка спадает. - Поехали в Сеул, - внезапно говорит Ёнджэ. Дэхён давится раменом и смотрит на него широко распахнутыми глазами, а Ю улыбается, беспечно, по-мальчишески, очень хорошо. - Я написал Чонопу, тот пообещал подхватить Джело, нам осталось лишь позвонить Химчан-хёну, договориться, и мы все будем в сборе. Он говорит об этом абсолютно серьезно, и Дэхён отставляет рамен в сторону, глядя на него в упор. Все это кажется странным, но очень правильным и верным, и Чон тянется вперед и одергивает на Ёнджэ воротничок рубашки, выглядывающий из-под серой толстовки. Затем косится на заляпанное зеркало и говорит: - Нам добираться часа два. Кстати, а что с Ёнгук-хёном? Нам надо будет с ним связаться, а он вроде сейчас далеко. - А Ёнгук-хён будет с Химчан-хёном, - уверенно отвечает Ёнджэ. – Я это чувствую. Не спрашивай почему, просто поверь мне. И Дэхён верит. Потому что тоже чувствует и очень сильно соскучился. Так сильно, что предстоящее время дороги и полубессонная ночь кажутся лишь мгновением по сравнению с тем драгоценным временем, что они проведут вместе. А еще ему снова хочется поцеловать Ёнджэ, прямо в пахнущие пивом влажные губы. И почему-то ему кажется, что Ю совсем не будет против. Ни капельки. ***** Он стоит на пороге и кажется Химчану призрачным видением. Ким роняет сжимаемый в руках флакон с лосьоном на пол и молча таращится на Бана, загорелого, в знакомой черной футболке, пахнущего морем и какими-то фруктами. Ёнгук смотрит на него, осунувшегося, измученного, и его глаза темнеют, а руки сжимаются в кулаки. Он делает шаг навстречу Киму и тихо говорит, с болью глядя на его иссиня-белое лицо: - Почему ты не сказал? Химчан может врать кому угодно, но только не Ёнгуку. Он опускает голову и, теребя край длинной мешковатой футболки, честно отвечает: - Потому что тебе было там так хорошо и спокойно. А это ведь моя проблема, в которой виноват я и только я. И потому… Он давится воздухом, когда Ёнгук обхватывает его руками, притягивая к себе в порывистом объятии, крепком и сильном, и Химчан моментально обмякает и опускает голову на плечо Бана, чувствуя себя воздушным шаром, из которого медленно выходит воздух. - У нас нет никаких личных проблем, потому что все проблемы общие, - хрипло говорит Бан, и Киму хочется плакать, настолько он скучал по нему, по ощущению его тепла, по звуку его голоса и тому, что рядом с Ёнгуком любые сложности сразу кажутся нелепыми и простыми. Бан гладит его по выступающим позвонкам и шепчет, так что Химчан вздрагивает в его объятиях: - Не делай этого с собой больше, никогда, ты слышишь? Не знаю, что ты там себе придумал, но ты прекрасный. Ты такой, какой ты есть, и это делает тебя самым потрясающим человеком из всех, кого я знаю. Ты же знаешь, что я люблю тебя любым… - Ким закусывает нижнюю губу и по-детски порывисто прижимается к его груди, а Ёнгук говорит, утыкаясь лицом в его плечо: - Красивым тебя делают не проступающие ребра, худые ноги или ключицы. Красивым тебя делает то, что внутри, за всей этой мишурой, внешней привлекательностью для пустых и поверхностных людей. И поверь мне, это намного ценнее всех внешних обманок для глупых мотыльков. Веришь же? Химчан верит. Хотя такой Бан, спокойный, отдохнувший, кажется ему ирреальным призраком из прошлого, потому что минуло немало времени, когда он видел его таким. Ким повинуется сумбурному порыву и, подняв голову, проводит кончиком пальцев по загорелой коже, по сухим губам, по линии ключиц, проступающей через ткань полинявшей футболки. Ёнгук будто впитал в себя теплоту южного солнца, потому что его кожа кажется Киму обжигающе горячей. Он улыбается и шепчет, не замечая, как льнет к Ёнгуку все ближе: - А ты точно настоящий? - Я привез тебе ракушку и коралловый браслет, - невпопад отвечает Бан. И, потянувшись вперед, целует его в губы. От него пахнет морем и свободой, и Химчана ведет от этого запаха, так что он хватается за плечи Бана, стараясь удержаться на подгибающихся ногах, потому что Ёнгука слишком много, и он такой родной и восхитительный, такой, что у Кима кружится голова, и он глухо стонет, когда Бан углубляет поцелуй, скользя языком в его рот. Бан настойчиво толкает его назад, к маленькому угловому диванчику, и Химчан неловко пятится, задевая ногой флакон с лосьоном и буквально валится на диван, отчего стопка валяющихся на нем старых журналов падает на пол с тихим шелестом. Ёнгук порывисто целует его щеки, скулы, опускаясь ниже, скользя губами по шее, задирая сбившуюся футболку и что-то прерывисто шепча про то, как он соскучился и как ему не хватало Химчана. Ким хочет что-то сказать в ответ, хотя бы малую часть из того, что накопилось на душе, но его хватает лишь на тихий выдох, когда Ёнгук прикусывает кожу возле ключиц, мягко касаясь покрасневшего места влажным языком. От простых касаний становится слишком хорошо, и Ким тянется вперед, стягивая с Ёнгука футболку и скользя взглядом по ярким очертаниям его татуировки. Будто завороженный, он проводит кончиками пальцев по витиеватым буквам, опускаясь ниже, трогая пальцами напряженные соски, линию живота, слегка царапая ногтями загорелую кожу. Непослушными пальцами он осторожно расстегивает джинсы Ёнгука, трогая кончиками пальцев виднеющуюся сквозь боксеры напряженную плоть. Бан рвано выдыхает сквозь зубы и тянет его футболку на себя, и Химчан послушно задирает руки вверх, откидывая голову, ударяясь затылком о валик дивана, когда Ёнгук наклоняется ниже и скользит языком по его груди, пальцами опускаясь на его вставший член, который выпирает из-под мягкой фланелевой ткани домашних брюк. Кима подбрасывает как на пружине, и он не сдерживает громкого стона, запуская пальцы в волосы Бана и крепко сжимая, сильно, так, что Ёнгук слегка морщится и сжимает пальцы на его головке. Бана слишком долго не было рядом, а сейчас он так близко, настолько, что Химчан чувствует его кожей, и от этого очень больно. А когда Ёнгук рывком стягивает с него брюки, накрывая член рукой и шепча ему на ухо что-то про то, насколько он красивый, нужный и замечательный, становится просто невозможно, будто в агонии. Ким задыхается, хватая ртом ставший тяжелым, как свинец, воздух, и мысленно ругает себя последними словами за то, что был трусом. За то, что не позвал Ёнгука, когда было слишком плохо, за то, что в итоге именно Бан оказался тем, кто смог справиться с собственными демонами, а теперь вернулся, чтобы помочь справиться и ему. Химчан будто видит себя со стороны, возбужденного, открытого, бесстыдного в своем страстном желании, плавящегося под руками Бана, и отстраненно думает о том, что он действительно красивый. Рядом с Ёнгуком просто невозможно по-другому. У них так давно не было секса, и поэтому, когда Бан вгоняет в него влажные и скользкие от какого-то крема пальцы, Химчан слегка морщится и крепче прижимается к Бану, который скользит пальцами по его члену и говорит что-то бессмысленно успокаивающе. Он, наверно, мазохист, думает Ким, потому что ему нравится такая боль, которую причиняет самый близкий человек, который рядом, а не за сотни километров отсюда. С такой болью намного легче справиться, чем с той, что заполняла его нутро все это время, холодная и безнадежная, такая, что не излечишь даже самыми сильными антидепрессантами и бессонными ночами в социальных сетях. Она испаряется постепенно, с каждым рваным вздохом, и, когда Ёнгук вытаскивает пальцы и входит в него быстрым рваным толчком, Химчану становится до одури хорошо. Ёнгук движется быстро и грубо, и голова вновь ударяется о неудобный валик. У Кима перед глазами мелькают звездочки, то ли от удара, то ли от того, что с каждым движением Бана мир расплывается перед глазами, превращаясь в множество разноцветных ярких бликов. Воздух пахнет морем, фруктовым соком и дорогой, у Химчана поджимаются пальцы, а Ёнгук стискивает его бедра практически до синяков и вгоняет член до предела, отчего Кима будто накрывает теплой морской волной, и он подается вперед, находя губы Ёнгука и порывисто целуя его, стискивая руками худые плечи. У Химчана по-прежнему несовершенная фигура, кое-где появляются первые морщины, а еще ворох проблем, судебные разбирательства и много комментариев под фото в социальных сетях. У Химчана есть Ёнгук, четверо донсэнов и ощущение безграничного счастья и того, что он не один. А еще он уверен, что все будет хорошо. Пусть не сразу, но обязательно будет. ***** У Химчана на звонке стоит какая-то прилипчивая попсовая песенка, и Бан недовольно морщится, когда телефон начинает вибрировать и проигрывать надоедливую мелодию. Ким рядом ворочается и что-то бормочет, задевая Бана локтем, а Ёнгук смотрит на часы и невольно округляет глаза: три часа ночи. Он нащупывает телефон на тумбочке и хрипло шепчет, косясь на лежащего рядом Химчана: - Какого черта, три часа ночи! - Я тоже рад тебя слышать, хён, раздается в трубке знакомый голос. Слышится шипение, и громкий смех, и Ёнгук ошарашенно переспрашивает, чувствуя, как уголки губ трогает улыбка: - Дэхён? Ёнджэ? Вы почему не спите? - Где они? – моментально садится на кровати Химчан. – С ними все в порядке?! Они не попали в неприятности?! - С нами все хорошо, не истери, хён, - кричит в трубку Дэхён. Ёнджэ что-то шутливо ему выговаривает, а Ким толкает Бана в бок и качает головой. - Идиоты. Бан чувствует в его голосе облегчение и нотки веселья, а Ёнджэ тем временем серьезно говорит: - Мы так и знали, что ты сейчас с ним. Бан ощущает себя отцом, который рассказывает детям о первом сексе. Он растерянно хмыкает и открывает рот, силясь найти какие-нибудь подходящие слова, а Ю, будто чувствуя его состояние, быстро добавляет: - Да не будь идиотом, хён. Мы все знаем, этого реально нельзя было не заметить. Просто вы были такими… такими… черт, я даже не знаю, как это объяснить… Счастливыми? Да, наверно счастливыми? - И… что ты…? – начинает было Бан, но осекается, потому что понимает, что в очередной раз не знает, что сказать. Ю некоторое время молчит, потом отвечает: - Мы рады за вас. Мы все. Просто это так по-настоящему, что как-то нельзя этого не принимать. Ты и Химчан-хён… Это здорово. И мы все очень хотим, чтобы вы были счастливы. Он говорит это нарочито спокойно, но Ёнгук улавливает в его голосе легкие нотки волнения и чего-то сильного и искреннего. Бан невольно тянется и берет притихшего Химчана, который слушает их разговор, положив голову ему на плечо, за руку и неловко говорит: - Спасибо. Черт, я даже и не знаю, что надо говорить в таких случаях. - Зажимайтесь по углам поменьше, не травмируйте психику Чунхона! – орет в трубку Дэхён. Ким смеется, и Ёнгук ощущает, как чувство неловкости испаряется, уступая место чему-то легкому и очень родному. Ёнджэ фыркает, а Чон неожиданно выпаливает: - Бар «Киплинг» возле башни «Намсан». Приезжайте, мы вас ждем! - Вы? – удивленно переспрашивает Ким. - Я и Ёнджэ, Чоноп заехал за Чунхоном, и они тоже подъезжают. Мун сказал, будут максимум через полчаса, - отзывается Ю. Бан слышит в трубке звон стакана, а Химчан возмущенно качает головой: - Вы что, с ума сошли, брать ребенка с собой в злачное место? - Злачное место – это твоя квартира, где вы сейчас валяетесь голыми, - парирует Чон. Даже в темноте Бан может догадаться, что Химчан покраснел до корней волос, а Ю довольно смеется и примирительно говорит: - Да ладно, хён, он уже достиг нужного возраста. Приезжайте скорее, мы будем ждать вас впятером. - А почему впятером-то? – глупо переспрашивает Бан. - Я, Дэхён, Чоноп, Джело и пиво, - хихикает Ёнджэ. В трубке раздается дружный взрыв смеха, и связь обрывается. Некоторое время они молча слушают мерные гудки, пока Химчан не вздыхает: - Малолетние придурки. Ёнгук согласно кивает. Он откидывает одеяло и, положив телефон Кима обратно на тумбочку, пытается нащупать в темноте белье и джинсы. Химчан встает с кровати и, подняв с пола свою футболку, зажигает слабый свет ночника. Ёнгук понятия не имеет, откуда Ю знает о его возвращении. Не знает, что будет дальше, потому что все слишком туманно и сложно в этом далеком и призрачном будущем. Но сейчас он едет в незнакомый бар, и это кажется таким нужным и правильным. А еще он обязательно вернется обратно к морю и посмотрит на закат еще раз. Не один, и когда все станет по-настоящему хорошо. The End.