Немногим выше девяти тысяч метров над уровнем моря

Бен боится летать. Точнее, ненавидит самолёты: эти огромные механические птицы, созданные человеком, с мощными двигателями под крыльями или хвостом, сжигающими топливо, с длинными рядами кресел, разбивающиеся (чертовски часто разбивающиеся) посреди океана, постоянно попадающие в зону турбулентности, с ремнями безопасности, что, забывшись, пытаешься расстегнуть, как ремень безопасности в автомобиле — всё это пугает его. Тем не менее, перебраться через Атлантический океан гораздо проще по воздуху — и он это знает. Так что Бен скорее скажет, что полёты его выматывают (или ещё десяток причин их не любить), и это не так далеко от истины, однако не совсем верное определение. И всё-таки Бен вынужден летать, потому что отсиживаться в одной Канаде и даже в одной Северной Америке уже нельзя, и фанаты в других странах упорно ждут их появления; а куда они без своего солиста? С багажом всегда меньше проблем, чем ожидается. Иэн и Джон слишком любят свои гитары, чтобы оставлять их в родной стране (сколько бы они ни любили свою страну), потому что гитары для них слишком личное; они могут играть на других, совсем новых, или даже чужих, но звучание, порою, глобально отличается от того, что выходит из-под привычных струн; и Аарон любит свои барабаны, гораздо больше, чем требуется, чтобы самостоятельно собирать установку и с трепетом выносить на сцену к репетиции; Бену нет нужды всегда возить с собой микрофоны. Если плохая погода застигает его в аэропорту, Ковалевич вынужден выпивать успокоительное ещё до того, как выходит из здания. Чаще всего, конечно, обходится без бутылки с водой на борту, но тогда в своём кресле он сидит с мыслями, что если эта огромная железная птица упадёт, он знает об этом заранее и сможет (если повезёт) посмеяться над теми, кто уверял его в обратном. И уж тем более Бен не любит, когда ему говорят, что всё пройдёт хорошо. Он прекрасно знает, что случаи крушения слишком редкие, чтобы короткую спичку вытащил пилот их самолёта; он знает, что дождь или снег в небе не означают верную смерть; он знает, что до этого из всех аэропортов он выходил живым и здоровым; но когда самолёт начинает набирать высоту, он вжимается в кресло не по собственной воле, и ему всё кажется, что сейчас пилот вернётся на взлётную полосу из-за неполадок, а на третий раз они уже вряд ли смогут подняться, и обязательно что-нибудь где-нибудь загорится по любой из причин. Поэтому он думает, что незаметно откручивает крышку, достаёт из кармана таблетку и запивает перед полётом. Ему так проще. После этого Бену едва ли станет страшно без причины. Успокоительное притупляло не только страх, но и некоторые другие чувства. И когда Ковалевич в очередной раз попадает в самолёт, то не берёт с собой абсолютно ничего лишнего, но достаточно для того, чтобы перенести перелёт относительно спокойно. Тем не менее, он всё ещё не слишком любит летать. Ему нет нужды напиваться, чтобы не бил озноб, но благодарить за это следует, скорее, привычку. К его несчастью, погода портится, и небо, кажется, не успевшее затянуться тучами, проливает дождь, пока он медленно поднимается по трапу. Бен, чьё поведение особенно непредсказуемо в самолёте (но всё же более предсказуемо, чем на сцене), предпочитая и вовсе сидеть в одиночестве, просит Аарона пропустить его на место, что находится рядом с маленьким самолётным окном. Тот неспешно, но утвердительно кивает и возвращается в проход, чтобы не возникло нужды поднимать и без того длинные ноги. Остальные пассажиры всё пытаются определиться с местами и поудобнее убрать вещи, чтобы не мешали в обещающем быть долгим полёте, когда Бен неаккуратно закрывает окно быстрым движением. Он со скучающим видом наблюдает за людьми вокруг поверх кресел и с приятным удивлением в очередной раз замечает, что не слышит, как снаружи идёт дождь, — следовательно, он не такой сильный, чтобы волноваться. Бен совершенно уверен, что ничего не выпивал, но его всё равно клонит в сон, стоит только поудобнее сесть в кресло и подложить руку под голову, причём спать хочется совершенно неожиданно, и он понимает, что лучше не засыпать сейчас, если надеешься выспаться в отеле. А в отеле он надеялся выспаться особенно. Жарко. Духота чувствуется во вдыхаемом воздухе, чувствуется даже в других людях; и пусть свежий воздух всё ещё поступает в салон, его явно недостаточно, поэтому температура заметно выше, чем снаружи. Когда закрывается массивная дверь, а самолёт неторопливо начинает катиться к взлётной полосе, Аарон на соседнем сиденье снимает с себя кофту через голову, даже не расстегнув, и выдыхает с облегчением, оставаясь в одной футболке. Он складывает её рядом с собой на сиденье, немного ёрзает на одном месте, но совсем скоро садится достаточно удобно и, пристегнув ремень, откидывает голову на спинку. Снова шумно выдыхает, но Ковалевич, глядя на него, немного успокаивается. Ведь если Аарон спокойно относится к полёту, то нет никаких поводов волноваться. И хоть Бену тоже не прельщает перспектива весь полёт задыхаться и умирать от жары, он только слегка подрагивающими (как и обычно) руками расстёгивает молнию и продолжает смотреть в закрытое окно. Если бы ему был интересен пейзаж, он бы не опускал задвижку окна, а прогулялся поблизости ещё несколько лет назад. Так что вид белой задвижки вполне его устаивает. Бен немного устал от ожидания. С набором высоты проблем становится больше; причём всего за несколько минут. Сначала он долго возится с наушниками, которые, вопреки распространённой проблеме, оказались сложены довольно аккуратно, и распутать их не представляет особого труда, однако руки Бена только сильнее запутывают тонкие провода в надежде добиться отсутствия узлов. Аарон, услышав движение поблизости, быстро распутывает комок белых проводов, хотя Бену усердно кажется, что он завязал, как минимум, Бурлацкую Петлю. И при этом он старается совершенно не нервничать, абстрагироваться от своего местонахождения и полностью погрузиться в музыку, из-за чего в один момент начинает ногой отбивать ритм, и это, когда он всё же замечает, кажется Бену немного странным; не непривычным, но его страшит мысль, что он отбивает ритм ногой на огромной высоте, что кроме самолёта под ним ничего нет; и нет, Бен не боится высоты, он боится того, что расстояние между ним и землёй может сократиться в рекордно короткие сроки, которые едва ли кто-то удосужиться измерить. С каждой тысячей метров над землёй музыка в наушниках сначала звучит, а вскоре грохочет столь ощутимо, что слышно Аарону и немного сидящему перед ними Джону, но именно, что совсем немного, как писк насекомого, который едва различаешь и не можешь точно сказать, откуда он идёт. Бен слабо шевелит губами, подпевая, хотя хочет петь чуть ли не громче, чем на сцене, чтобы забыть, что он летит в самолёте, который вполне может разбиться (которые чертовски часто разбиваются). Быть может, ему или кому-нибудь из группы посчастливится выжить. Может быть, Джону или Аарону, потому что они достаточно спокойные, чтобы не метаться по салону в самый ответственный момент и не подбадривать остальных громким шёпотом «Мы странно летим, так не должно быть, что-то не так, что-то совершенно точно не так, чувствую, сейчас мы приземлимся, и немного не туда». Потому что Бен (он предчувствует это) вполне способен во время экстренной эвакуации всех пассажиров завертеться и остаться внутри. На высоте остального их полёта — немногим выше девяти тысячи метров над уровнем моря — он отбивает ритм пальцами сначала по подлокотнику, но из-за неудобства заменяет подлокотник собственной ногой. И усердно старается не обращать на это внимания. Впрочем, набор высоты проходит абсолютно спокойно. Словно по закону подлости, не так далеко сидит как раз такой мужчина, что уверяет свою соседку: «Что-то не так», — и к его собственному счастью, Бен этого не слышит. Потому что Бен без успокоительного и даже без сигареты, Бен поверит. И хоть наушники всё ещё воспроизводят музыку даже слишком громко, и Аарон, и Иэн иногда косятся на мужчину, обязательно присутствующего на борту каждого самолёта, словно пытаются сказать взглядом: «Вообще-то, у нас тут маленький ребёнок, который боится летать. Заткнитесь нахрен, если не хотите, чтобы он начал плакать или, того хуже, биться в истерике». И всё к тому же счастью Бена, что он не замечает этих взглядов своих друзей, потому что непременно заинтересовался бы их причиной. Так что всё же снявший кофту и тоже оставшийся в одной футболке Ковалевич почти подпрыгивает на месте, когда Аарон протягивает мимо него руку и поднимает тонкую оконную задвижку, сохраняющую Бена в относительном порядке. Бена не беспокоит высота и то, что с неё можно увидеть; его беспокоит, что он оказался на такой высоте в какой-то искусственно созданной птице, которой должен, к тому же, доверить свою жизнь. Так что он считает, что лучше лишний раз не напоминать себе об этом. Но всё же Аарон безо всяких усилий поднимает задвижку за неудобную ручку и снисходительно объясняет: — Так можно пропустить интересные вещи. — Ага, — едва различимо и явно недовольно бурчит Бен и сползает по креслу вниз, пытается спрятать голову в плечах, но не включает музыку в наушниках. Ему не очень нравится то, что он видит в окне. Но сейчас день, поэтому Бен обнаруживает поблизости тёмно-серые тучи, из которых хлещет дождь; Аарону это зрелище доставляет гораздо больше удовольствия. Как раз ему нравятся полёты, даже если во время них возникают неприятности или что-то идёт не так; потому что это «что-то» до сих пор всегда исправлялось и ни к каким последствиям не приводило. Тем не менее, убедить Ковалевича, казалось, было невозможно. Да он и не особо старался, понимая, что если человек чего-то боится или просто ненавидит летать, однако вынужден делать это достаточно регулярно, лучше его не трогать, иначе будет хуже или только для себя, или для обоих. Так что Бен краем глаза косится на открывшийся вид, не внушающий хорошего настроения, но отчего-то захватывающий дух, и вскоре глаза и самоконтроль устают, из-за чего он смотрит на выглядывающий из-за спинки кресла капюшон Джона. Он так и смотрит на капюшон перед собой несколько минут, непроизвольно разматывая и наматывая на пальцы провода наушников, погрузившись в свои мысли, а когда Аарон советует посмотреть в окно, чтобы увидеть очередной пролетающий самолёт, Бен понимает, что снова стало прохладно. Его руки покрываются гусиной кожей, стоит только взглянуть в окно, и в голове непроизвольно возникает мысль попросить поменяться местами и весь оставшийся полёт проспать, а уснуть на твёрдой земле лишь поздней ночью. Но когда Аарон касается его руки и говорит: — Забыл, что обычно сижу с Иэном. Можешь закрыть окно, — он тут же отказывается от идеи поменяться местами, неопределённо качает головой и взбодрившимся голосом отвечает: — Просто холодно. Всё в норме, — и отчасти он говорит правду, потому что чувствует, будто кто-то в другом конце салона окно всё же открыл. В ответ Бен не получает ничего, но про себя Аарон думает, что лично он, если будет зацикливаться на этом, как на навязчивой идее, достанет из заднего кармана на сиденье перед собой журнал или памятку о технике безопасности и будет безо всякого зазрения совести размахивать ею, даже если прохладный воздух попадёт на кого-то ещё. Потому что ему, сидящему в одной футболке, немного жарко. Стараясь не замечать этого, поговорив с сидящим возле прохода Иэном, Аарон обнаруживает, что Бен наблюдает за облаками в маленьком окне и не спешит отрывать взгляд. Дождевые, размышляет он, должно быть, закончились, и он может увидеть землю, если не будет вести себя, как будто летит к своей смерти; если хоть немного поверит в того парня за штурвалом и ещё одного рядом. Из-за чужого интереса, сам Аарон не может разглядеть в окне почти ничего, однако с удивлением отмечает, что из белых запутавшихся наушников до него всё ещё доносится музыка. Он хочет напомнить об этом, но вовремя догадывается, что только отвлечёт Бена от увлечённого созерцания, поэтому продолжает почти в упор смотреть на него, ожидая, когда всё вернётся на круги своя. Бен сидит так достаточно долго, чтобы Аарон мог почти восхищённо поделиться этим с остальными, хотя Джон быстро уснул. Полёт продолжается. И пусть всё идёт наилучшим образом, они почти шипят на мужчину, что вновь начинает жаловаться, будто что-то идёт не так. В свою защиту они могут сказать, что всё идёт вполне себе так, даже лучше, чем могло бы быть ввиду отсутствия воды для успокоения нервов. И мужчина, до этого действовавший на нервы всем, кому посчастливилось его слышать, слишком громко и почти визгливо заканчивает предложение, потому что самолёт встряхивает. Бен и сам не знает, что отрывает его от окна (то ли посторонний визг, вернувший его в реальность, то ли встряска), но он дёргается от неожиданности, рукой слишком быстро, чтобы сделать это намеренно, тянется к плечу Аарона и чувствует, как в груди колотится сердце. Тем не менее, сам Аарон только сжимает руки в кулаки, но разжимает совсем скоро, понимая, что ничего серьёзного не случилось, раз всё уже закончилось. Бену так не кажется. — Вот почему я ненавижу летать, — словно в своё оправдание недовольно шипит Ковалевич и осматривается. Джон даже не проснулся, и он завидует этому. Самолёт встряхивает ещё несколько раз, и в это время сжимающие пальцы Бена перемещаются всё ниже: сначала на плечо, в следующий раз опускаются ближе к локтю, после очередной встряски оказываются на предплечье и останавливаются на запястье, когда стюардесса наконец сообщает, что они находятся в зоне турбулентности, но всё, конечно же, в порядке. Перед ним проснувшийся Джон пытается понять, что происходит, а сам Бен не замечает, как сильно сжимает чужое запястье. — Всё в порядке? — обеспокоенно спрашивает Аарон, повернувшись. Он словно не замечает пальцев. — Нихрена не в порядке, — честно отвечает Бен, после этого тихо ругается и чувствует облегчение. Возможно, это следовало сделать давно, пусть и оскорбления всего, на чём стоит свет, несколько неоправданные. — Эта турбулентность в печёнках уже, только честных людей пугает. — Из-за неё никто не падал, — хочет успокоить Аарон, но самолёт снова трясёт, и стюардесса, уверенно шагающая по проходу, вынуждена остановиться и крепче вцепиться в спинку кресла, чтобы не упасть. Его слова так и не доходят до сидящего поблизости, потому что он попросту не успевает закончить. Это не помогло бы в любом случае, пусть и является правдой. Бен почти обхватывает пальцами тыльную сторону руки Аарона, но вовремя понимает, что делает, потому что зона турбулентности заканчивается столь же резко, как и начинается. — Даже не говори, что мы не упадём, — предупреждает он, вот только Аарон и не собирался, зная, что слова не подействуют. — Если и грохнемся, не хочу слышать это ещё и от тебя. Почти шесть миль, чёрт возьми, — напоминает себе Бен и морщится, ожидая очередного попадания в осточертевшую зону турбулентности. Он слишком напряжён, поэтому намеренно опускает руку ниже, переплетает пальцы с пальцами Аарона и выдыхает, но воздух выходит из лёгких свободнее. — Так, на всякий случай. К ним поворачивается Джон, слишком сонный из-за непродолжительного и вероломно прерванного сна, шутя спрашивает о Бене, и тот отвечает в такой же шуточной манере, но получается напряжённо, и Джон это замечает, поэтому умело меняет тему разговора, присоединяя к нему Иэна. Бен, кажется, вполне отвлекается от произошедшего, однако вскоре жалуется на духоту и, на минуту отпустив руку Аарона, распутывает наушники, достаточно сосредоточенно, чтобы не запутать их сильнее, убавляет громкость на телефоне и откидывается на спинку кресла. Вновь нервно выдыхает, явно стараясь расслабиться. Он всё ещё уверен, что в полётах нет ничего хорошего. Что даже еда в любом самолёте не такая вкусная, как на твёрдой земле. Что любого, кто паникует зря, следует ударить журналом из кармана сиденья перед собой. Его, возможно, тоже. Бен прикрывает глаза. Всё-таки следовало выпить успокоительное, если бы знал, что будет так трясти. Не слишком резко опускает задвижку на окно. Смотрит на совершенно невозмутимое и, как и большую часть времени, спокойное лицо Аарона. Не глядя находит его руку на узком подлокотнике. Опять выдыхает, не так рвано. Понимает, что сердце уже не так сильно колотится в груди, оно почти успокоилось. Полёт продолжается. А Бен ненавидит летать. Аарон относится к самолётам заметно спокойнее. Крепче сжимает руку Ковалевича, смеётся с шутки Иэна. Тот тоже не разделяет беспокойства по поводу перелётов, как и Джон, что большую часть времени спит и не испытывает проблем со сном после. Полёт продолжается. Бен беззвучно подпевает голосу в наушниках, ногой отсчитывает ритм. Бен знает, что под ним немногим больше девяти тысяч метров пустоты. Бен знает, что за окном, должно быть, открывается отличный вид. Но он не поднимет задвижку даже для того, чтобы посмотреть мог Аарон. Его привычка не волноваться всё ещё недостаточно хороша. Полёт продолжается. Мужчина позади них всё же умолкает, и кажется, будто все пассажиры выдыхают с облегчением от того, что никто не действует на нервы. И Бен чувствует, что он почти в порядке, пока может отбивать ритм ногой, потому что под ногой есть что-то, на чём можно устоять. Ещё Бен в глубине души рад, что может переживать из-за механической птицы, уничтожающей его нервные клетки. Они летят не так долго, но Бен уже устал сидеть на месте, ёрзает, скованный ремнём безопасности, и Аарон сильнее сжимает его руку, даже не поворачиваясь, думая о том, что Бен, возможно, особенно волнуется из-за чего-то своего. Аарон подносит их руки к губам, целует костяшки пальцев Бена, успокаивая, и возвращает на подлокотник. Полёт продолжается.