Living in the darkness

Девушка замолкает, устремляя стеклянный взгляд куда-то выше плеча Стайлза. Можно сказать, что комната погрузилась в тишину, если бы не тихое бормотание того, который третий справа от Стайлза. Можно сказать, что комната погрузилась в тишину, если бы не беспорядочное почесывание тела того, который сидит левее Стайлза. Можно сказать, что комната погрузилась в тишину, если бы не частое сжимание кулаков того, у которого лицо словно высечено из камня. Можно сказать, что комната погрузилась в тишину, если бы не девушка, которая сидит на два стула левее Стайлза и постоянно теребит ткань штанов на коленках меж своих пальцев. Можно сказать, что комната погрузилась в тишину, если бы не скрип ручки вечно что-то там у себя чиркающего психолога. Обстановка в комнате едва ли приближена к тишине. – Хорошо, – у нее спокойный и уверенный голос. – Теперь ты, Стайлз, расскажи нам что-нибудь, – она отрывает голову от бланков, смотря не читаемым взглядом на Стилински. Она ждет. Она психолог в группе Стайлза. Обычно они собираются в этой огромной комнате с белыми стенами, наводящими тоску и безысходность, в понедельник, среду и пятницу. Сегодня пятница. Они сидят в этом помещении, вдыхая запах пота и ее духов вместо того, чтобы пойти прогуляться на специально отведенной лужайке, которая выглядит довольно жутко. Но все лучше, чем здесь. Стайлз предпочел бы оказаться не здесь, не в этом месте, не слушать ее противных вопросов и не видеть ее безразличных взглядов. У нее есть имя, что-то типа Элис или какое-нибудь другое имя, начинающееся на «Э». Она всегда надевает безукоризненно выглаженные белые рубашки и юбки – кажется, такие модели носят название «карандаш», – винного и телесного цвета (меняя их для хоть какого-то разнообразия, наверное). На ней всегда неизменные лодочки терракотового цвета. А на ее голове красуется идеальный пучок. Стайлз ненавидит это. Он ненавидит все в ней, особенно этот бесцветный взгляд, которым она обводит аудиторию. Но она нравится парням в их группе. Они, словно стадные животные, не обладающие интеллектом, смотрят лишь на ее бедра и чуть глубже требуемого на такой работе декольте, совсем не обращая внимания на ее блядское безразличие и безучастие. Стайлз ненавидит ее деланного интереса к проблемам пациентов. Она молчит. Она ждет, когда Стайлз откроет рот, чтобы ответить на ее вопрос. Или просьбу. Или скорее приказ. Они тут все тупые рабы, делающие то, что она хочет. Стайлз разлепляет губы, тихо произнося, что помимо генетической наследственности к жестокости и кровожадности, доставшейся Ивану Грозному от своего деда, на становление его деспотичной личности также повлияли кровавые войны бояр за власть на его глазах, когда тот был малышом. Стайлз говорит, что травмы, нанесенные в детстве, формируют последующую личность. Он говорит то, что знает каждый, кто хоть раз пробовал учить историю. Стайлзу нравится история, она помогает не делать уже совершенные ошибки в настоящем, правда, мало кто отчего-то задумывается над этим. Она кивает. Она благодарит за столь ценную информацию. Ложь! Ей вообще плевать, что он там говорит. Всем в этой комнате плевать на всех. – О себе, Стайлз, – она смотрит на него, не моргая. – Расскажи что-нибудь о себе, Стайлз. Его бесит, что около двадцати пар глаз впиваются в его хрупкое тело, ожидая ответа. Он ненавидит это. Стилински не знает, что сказать. Ему совсем не хочется говорить, что его собственная копия разгуливает где-то по зданию, что это чертова копия угрожает его друзьям и рушит его мир в целом. Она не поверит. Она чиркнет что-то в своем бланке с его фамилией и спросит следующего человека о его прекрасных днях, проведенных в этой белоснежной тюрьме с лекарствами. Стайлз сжимает губы, смотря на нее так же, не моргая. Он уже хочет открыть рот в очередной тщетной попытке убедить ее в своей правоте, как за огромным окном комнаты, которое совершенно логично выходит в коридор, он видит себя, махающего себе. Он видит себя, махающего себе. Он видит себя в своей клетчатой рубашке, которая сейчас должна лежать в его комнате на одной из полок шкафа, махающего себе. Стайлза прошибает холодный пот, когда, зажмурившись, он открывает глаза, но свою фигуру за стеклом не видит. Она улыбается, записывая что-то в своих гребаных листочках. И это здесь называется терапией. Эй, дамочка, очнись! Там за стеклом ходит второй Стайлз, а ты задаешь эти дурацкие вопросы о самочувствии. Но ей уже глубоко безразличен Стилински и его глупые, не обоснованные ничем видения. Она обращается к следующему, видимо, сочтя достаточным этот недодиалог. Она решает закончить на сегодня, когда маленькая стрелка часов достигает большую, вечно ускользающую. Сегодня они заканчивают с опозданием на полторы минуты, что является полнейшей редкостью, ведь она жутко педантична. Она поправляет совершенно не растрепавшуюся прическу, берет бланки, в которых сегодня написала целое сочинение, и продвигается к выходу. – Послушайте, – Стайлз бежит за ней. Он почти кладет руку ей на плечо, как она резко оборачивается, натянув на лицо одну из своих лживых улыбок. – Мне нужно позвонить, – он говорит спокойно, и сжатые кулаки нисколько не выдают его реального состояния. – Стайлз, – она произносит это имя настолько сладко, что хочется скривиться, – ты же знаешь, звонки можно совершать только по понедельникам с часу до двух, – она продолжает улыбаться. – Да-да, я знаю. Но я подумал, ведь вы же можете позволить позвонить мне отцу. Он болен, и я хочу узнать, как он себя чувствует, – он врет, надеясь растопить ледяное сердце в ее груди. – Стайлз, – и он уже знает, что последует дальше, – звонки можно совершать только с часу до двух в понедельник. Я уверена, что с твоим отцом все хорошо, не волнуйся, – гнусная пиздаболия в ее словах даже не пытается замаскироваться под правду. И, продолжая улыбаться, она исчезает из поля его зрения. Наверное, ее ледяное сердце не растопит даже горелка, конечно, если оно вообще у нее есть. Конченая сука. Конченая сука, которая обожает управлять людьми. Стайлзу нужно позвонить. Нужно набрать номер Скотта, чтобы услышать, что все хорошо и они держатся. Стайлзу нужно сказать, что они просто обязаны вытащить его отсюда. Они все просто обязаны это сделать. Обязаны. Стайлз понимает, что своими силами ему не справиться. Ему нужно бежать отсюда. Он снова хочет сражаться с канимой, держать неподъемное парализованное тело Дерека на воде, опасаться за Лидию и бороться с нашествием оборотней-новичков в стаю Хейла. Да, тогда было страшно, но не настолько. Сейчас страшно до сжимающихся пальцев на ногах и табуна мурашек, спешащих покинуть его тело. Сейчас у Стайлза есть лишь мягкие домашние штаны и застиранная майка против тысячелетнего духа. Стайлзу нужны друзья, чтобы спасти его из личного ада. Сатана больше не был чем-то расплывчатым и нечетким. Сейчас он приобрел определенные формы. Он сидел в теле Стайлза, беззащитного и тощего Стайлза. Того, другого Стайлза, которого никто не видел в этой чертовой больнице. Скоро будет ужин, поэтому в воздухе летает оживление. Скоро будут таблетки, от которых у Стайлза сносит крышу и все время клонит в сон. Скоро их растолкают по палатам, закрыв на ключ, пожелав добрых снов. Да уж, в таком месте только и можно мечтать о спокойных и добрых снах. Стайлз просто хочет врезать себе по лицу. Избить себя до потери сознания, до нескончаемой боли во всем теле. Потому что он мудак, идиот, придурок. Пытаясь спасти себя, спасти всех вокруг, он завел себя в самую настоящую ловушку. Ловушку, из которой нет выхода. Есть лишь разноцветные таблеточки, запертая дверь, белые стены и пружины кровати, вечно врезающиеся в ребра. Когда они все дружным стадом идут в столовую, Стайлз кривится, как от зубной боли. Все это похоже на фильм ужасов. На один из тех дешевых фильмов ужасов. Единственное, что устраивает тут Стайлза, – это еда. Она тут вкусная и питательная, хоть на вид и похожа на кусок пенопласта политого не застывшим бетоном. Он ест медленно. Он оттягивает момент отправки в палату до того самого момента, когда столовая практически пустеет и его чуть ли не выгоняют. Дверь хлопает, Стайлз слышит проворачиваемый в замке ключ. Теперь он один. И он знает, что это ненадолго. Нет, не потому что его отопрут к утру, милостиво предложив пару пилюль в сладкой оболочке, а потому что он тут не один. Он знает, что, как только заснет, он будет не один. Стайлз теперь совсем теряет грань между реальностью и фантазиями. Они переплелись настолько плотно, что стали одним целым. Они смешались, как две краски, неаккуратно разлитые на полу неровными лужицами. Они перемешались как картофельное пюре и подливка. Разделить, найти грань, выбраться уже невозможно. Стилински просыпается. Одеяло сбито где-то в ногах, майка чуть приподнята, оголяя поясницу, на подушке, как обычно, небольшая лужица слюны. Стайлз не двигается, пытаясь ничем не выдать, что остатки сна окончательно покинули его разум. Он ощущает на себе чужой взгляд, словно он героиня какого-то глупого фильма. Ужастика, к примеру. Малобюджетного ужастика с посредственным сюжетом. Он чувствует, как кровать прогибается под телом другого человека. Скорее всего, под его телом. Стайлз шумно сглатывает, когда холодная рука прикасается к его оголенной коже на спине. Пальцы порхают над кожей, едва касаясь, чуть задевая тоненькие волоски. Стилински сжимает кулаки. Он в растерянности и совершенно не знает, что требуется сделать. Попытайся он сейчас врезать тому, кто уже более нагло начинает лапать его поясницу, сломают что-нибудь ему. Стилиснки точно уступает в физической силе тому, который сидит на кровати и прожигает его спину. Он так и продолжает лежать, позволяя чужим, но все же своим рукам вырисовывать круги на спине, приподнимая майку. Стайлз дергается, как при ударе тока, когда такие же холодные губы прикасаются к его выступающим позвонкам. Это уж слишком! Стайлз переворачивается на спину, отдергивая майку вниз. Он жалеет, что не может подтащить к себе одеяло, чтобы накрыться им с головой, лишь бы скрыться от этого липкого взгляда собственных глаз. Если ты не видишь врага, то он не видит тебя. Детская мудрость, которой сейчас Стилински хочется следовать безоговорочно. Стайлз смотрит в собственные глаза, чувствуя мороз по коже, бегущий по всему его телу, пробирающийся внутрь, захватывая тело в плен, лишая возможности сопротивления. Это слишком невозможно, чтобы быть правдой. Он пытается не дрожать от страха хотя бы так явно, он пытается считать до десяти в попытке успокоиться, он пытается представлять миловидное лицо Лидии в надежде выровнять дыхание, он пытается не закричать в голос, когда его ладонь обнимают его же ладони. Кто-нибудь, принесите тазик, Стилински сейчас вырвет. – Успокойся, – он слышит собственный голос через пелену вакуума, образовавшегося в голове за считанные секунды, – я здесь не для того, чтобы причинять тебе боль. Хотя ты отлично знаешь, как я люблю питаться твоим страхом, отчаянием и болью, – Лис улыбается безумной улыбкой, смотря на разрастающуюся на лице парня панику. Стилински пытается выдернуть руку, что ему, конечно же, не позволяют. Он пытается закричать, позвать на помощь, крикнуть даже эту ненавистную Элис или как там ее, но словно невидимая рука закрывает ему рот, мешая выдавить хоть слово. Он может лишь беспомощно смотреть широко раскрытыми глазами на собственную копию, довольную, кажется, всем. – Смотри, что я нашел, - лис достает из кармана джинс, которые точно принадлежат Стайлзу, таблетки, завернутые в небольшой мешочек. Стилински сглатывает, пытаясь понять, как этот урод смог обнаружить его тайник, который пока даже сестрам не удалось найти. Он пытается не выдать стук сердца, который ускоряется, кажется, в миллиарды раз. Да, он не пьет или пытается пить не все таблетки, которые в обилии тут выдаются, потому что они совершенно не улучшают его состояние. – Стайлз – плохой мальчик, не следующий предписаниям врача, – Ногицунэ продолжает улыбаться, крутя цветную пилюлю меж пальцев. – Почему Стайлз считает, что может так поступать? Отвечай! – он повышает голос, не желая смотреть на сжатые в тонкую полоску губы парня. – Я постоянно хочу спать от них, и они вызывают жуткие галлюцинации, – безэмоционально, как кажется самому парню, отвечает Стайлз. – Галлюцинации? Какого рода? Тебе нравятся? – Стилински пугается того огня, который вспыхивает в его глазах напротив. Он медленно, но верно понимает, что сейчас ему придется сделать. Тихое, не терпящее возражений, «Глотай» повисает в воздухе. Стайлз резко и неожиданно, что и дает ему, наверное, преимущество, выдергивает руку из собственной хватки, вскакивая с кровати. Он знает, что бежать некуда. И Лис тоже это знает, но его забавляет уже проигранная борьба Стайлза. Он улыбается, как безумец, поднимается с кровати, подходя ближе к испуганному парню, держа в руках несколько цветных таблеток, которых Стайлзу все равно придется запустить в свой организм. И они оба об этом знают. Он делает шаг – Стайлз отступает. Стайлз отступает – он делает шаг, приближаясь. Они кружатся по комнате в каком-то непонятном танце. Стайлз сглатывает, понимая, что упустил тот момент, когда они прекратили ходить по кругу, и сейчас чужое, но свое тело подталкивает его к белой стене. Он прижимается к ней позвоночником, он умоляет свое тело начать разлагаться прямо сейчас, он пытается слиться с бетоном в одно целое. – Глотай, – говорит он все таким же спокойным голосом. Голосом победителя. Голосом хищника, уверенного, что добыча поймана. Голосом игрока, убежденного, что у противника больше нет ходов. Лис опирается одной рукой о стену, а вторую подносит ко рту Стайлза. Парень видит голубую и красную таблетки на собственной ладони. Этот урод хотя бы догадывается, что некоторые пилюли вообще нельзя смешивать? Хочется разреветься. Хочется стать семиклассницей и разреветься. Хочется врезать ему, а не брать ртом таблетки, о действии которых он вообще ничего не знает, со своей ладони. Хочется выплюнуть ему их в лицо, а не покорно сглатывать. Они горькие, так что во рту Стайлза остается неприятный вкус, который тут же смывает чужая слюна, слизывает чужой язык. Чужой рот пытается забрать горечь. Это настолько мерзко, что Стайлз дергается, силясь выбраться из железной хватки. Он бы завизжал, не хозяйничай в его рту собственный же язык. Когда его все же отпускают, Стайлз тут же вытирает губы рукой, пытаясь стереть собственный вкус со своих губ. – Что тебе нужно? – Стилински отлепляется от стены, направляясь к кровати. Он, наверное, надеется заснуть, не дождавшись действия таблеток. Он совсем не хочет ждать, когда пилюли растворятся в желудке, а после попадут в кровь, несясь по всему организму с бешеной скоростью. Парень плюхается на кровать, обращая внимание на широкую улыбку Лиса. Этому уроду просто весело. Ему просто интересно, что будет дальше. Эта сука просто развлекается, насилуя мир Стайлза. Стилински чувствует, как пахнет его страх. Сыростью и кислотой. Желудок резко сводит болью, отчего Стайлз открывает рот в немом крике, хватаясь за живот. Ему как-то сразу становится плохо. Словно легкие перестают сжиматься, не желая принимать необходимый организму кислород. Стайлза трясет. Он чувствует, как проступает пот, и майка тут же прилипает к спине. Ему кажется, что еще секунда – и вены просто лопнут, кожа расползется, выставляя наружу сокращающиеся внутренности и мышцы. Он думает, что сейчас блеванет на кафельный пол. Он опирается на кровать, приподнимаясь. Нужно срочно добраться до туалета и спустить все это дерьмо в фаянсового друга. Стайлз встает, тут же чувствуя, как ноги отказываются держать его. Он делает шаг, пытаясь сконцентрироваться хоть на чем-то, чтобы картинка не плыла так сильно. Стилински чувствует, как его подкашивает, и он медленно приближает встречу своего тела с белым кафелем. Он чувствует холодные руки, придерживающие его голову от смачного удара об пол. – Отвали, – шепчет он. Губы пересохли. Ему так жарко, ему так мокро, ему так хочется вдохнуть воздуха. Его почему-то не рвет. Он вцепляется пальцами в свою рубашку, когда его тело, как мешок с картошкой, поднимают, ведя куда-то. Ему кажется, что они идут по коридорам больницы. Все спят, лишь у ночной сестры горит ночник, но он едва ли разбивает темноту вокруг. Так пустынно и тихо. Страх пробирается даже через ту бурю эмоций, что испытывает Стайлз. Он заползает в него, обвиваясь вокруг шеи, словно змея. Как Лис открыл дверь? Куда он сейчас ведет совершенно ничего не осознающего Стайлза? Что ему нужно? Что вообще можно хотеть от Стайлза? Стилински ненадолго выплывает из совершенно нового и неясного для него состояния, когда холодный ветер бьет в лицо, свидетельствуя о том, что в больнице его бренное тело больше не находится. Он едва может различить полчище ярких звезд, сверкающих на небе, зеленые верхушки деревьев, стремящиеся к высоте и свободе. Стайлз стремится проблеваться и уснуть. Он позволяет вести себя, точнее нести, потому что его ноги едва ли могут делать такие сложные вещи как шаги. Его скручивает очередной спазм, заставляя согнуться пополам. Он чувствует, как его руки слишком заботливо поддерживают за талию, убирая волосы, когда парень пытается вызвать рвоту. Но ничего не выходит. Словно невидимый барьер запрещает таблеткам выбраться наружу. Он сбивчиво дышит, хватаясь потными руками за кору дерева. Его ведет, все кружится, все плывет, все хаотично двигается и стоит на месте одновременно. Стайлз едва ли ощущает, что на улице немного прохладно для босой прогулки. Он чувствует, как его голова прикасается к чему-то мягкому и теплому. Он ощупывает руками то место, где оказался. Под руками песок. Мягкий, рассыпчатый песок. Стайлз вообще не помнит, как он добрался сюда. Он все еще изрядно потеет, отчего майку на нем можно выжимать. Он пытается сесть, но все слишком кружится, отчего он опять заваливается на спину, хрипя. – Тшш, – он слышит собственный голос сквозь толщу воды, занявшей ложу в его голове. Стайлз чувствует, как с него стягивают мокрую майку, опуская полуголое тело на теплый песок. Он едва ли контролирует, когда с него стягивают штаны, а затем и трусы. Стилински немного потрясывает от прикосновения маленьких частиц к его голому телу. Он слышит шум воды. Наверное, рядом находится водоем или что-то типа того. Но Стайлз совершенно не знает эту местность. Он чувствует, как песчинки прилипают к нему, впиваясь в беззащитную кожу. Он думает, как хорошо бы было сейчас оказаться у себя дома, обнять подушку и уснуть. Прикосновение холодных губ где-то в район щиколотки совсем неожиданное. Стайлз дергается, чувствуя, как волна страха накрывает его и без того страдающее тело. Он пытается отдернуть ногу, когда его же губы поднимаются выше, прикасаясь к икре. – Отвали, – шепчет он, хотя хочется прокричать это. Но губы не слушаются, как и тот, который располагается меж раскинутых длинных ног. Стайлзу слишком жарко, поэтому, когда холодные губы прикасаются к влажному животу, его подбрасывает. Он скулит, пытаясь отползти. Сейчас ему хватает головной боли, сжимающихся до боли легких и слишком быстрого сердцебиения. Не нужно откидывать его руки, выражающие слабую попытку прекратить происходящие. Не стоит заставлять обсасывать его же собственные пальцы, расположившиеся в его рту. Не требуется играть с его впалым животом, прикусывать кожу, а после облизывать раздраженные места. Так темно. Так мало воздуха. Так липко. Стайлз вскрикивает, когда чужая, но своя челюсть сжимается где-то между девятым и десятым ребром. Там точно будет огромный синяк, конечно, если эта сволочь не откусила кусок мяса от его плоти. Стайлз хватает ртом воздух, когда пальцы, покинув его рот, оказываются у его сжимающейся дырки. Он дергается, пытается приподнять ногу, чтобы хотя бы попытаться въебать по этому довольному лицу, но мышцы, словно атрофированные, совершенно не подчиняются хозяину. Он может лишь наблюдать своим расфокусированным зрением сосредоточенный вид Лиса, сменяющийся иногда широченной улыбкой. Сука. Стайлз осознает, что лучше он вечно будет сидеть в кабинете с этой Элис или как там ее, отвечать на ее тупые вопросы, терпеть ее стеклянный взгляд безразличия, чем лежать вот тут под совершенно безумным тысячелетним духом, будучи неспособным дать отпор. Он не кричит, когда его же руки впиваются в его бедра, пытаясь, наверное, проникнуть под кожу, а собственный член разрывает изнутри. Его держат слишком крепко, кажется, еще чуть-чуть – и Лис сломает ему тазовые кости. В горле слишком сухо, чтобы кричать или хотя бы пытаться. Ритм какой-то рваный, хотя не Стайлзу-девственнику тут рассуждать о качестве ритма. Он хватает воздух ртом, пытаясь не задохнуться болью. Это продолжается бесконечно долго для Стайлза. Это нескончаемо. Его член, разносящий его дырку. Стилински слышит сквозь воду и вакуум протяжный стон, чувствует, как его тело наваливается сверху, а его зубы прикусывают шею, оставляя на ней синяк. Он чувствует что-то влажное, текущие по бедрам. Ему бы надеяться, что это не его собственная кровь, но парню как-то плевать сейчас на все. Особенно на свои губы, прикасающиеся к его губам. Он чувствует очередной спазм и жидкость, поднимающуюся вверх по пищеводу. Он ощущает заботливые руки, поддерживающие его тело, когда его желудок выкидывает все, что накопил. Он чувствует длинные пальцы, убирающие волосы. Он слышит жутко пахнущую жидкость. Ему настолько противно, что парня вновь выворачивает, но на этот раз уже желчью. Он с ненавистью осматривает испачканные в блевотине руки. Стайлз тут же отключается, едва падает обратно на спину, чувствуя, как вонючая масса подбирается к его телу. А еще он чувствует чужие руки на своем теле. И от этого вновь хочется блевать или содрать с себя кожу, чтобы прекратить ощущать это. Стайлз просыпается, когда солнце уже давно заняло свои позиции, освещая все вокруг. Он не пытается встать или осмотреть свое тело. Это не могло быть сном лишь из-за боли, которую он чувствует, еще не начав двигаться. Откуда-то несет рвотой. Стайлз двигает рукой, ощущая под пальцами песчинки. Наверное, вся постель усыпана песком.