Цена

После первых двух дней беспамятства потянулось медленное выздоровление. Темный маг, вершивший суд над бежавшими с поля боя солдатами, кратко велел отпустить Румпельштильцхена, когда тот поправится, на все четыре стороны. Никто не мог взять в толк, с чего Темный вздумал пощадить трусливого прядильщика, а самому Румпельштильцхену было все равно; пророчество обещало, что он погибнет на поле боя, а не от руки Темного мага. Пророчество сбылось. Он жив и скоро вернется домой. Увидит Милу. Возьмет на руки сына. К Румпельштильцхену относились сносно, может быть, побаиваясь неожиданного расположения к нему Темного. Открытый перелом срастался медленно и болезненно, зрелище было не из приятных, и в первое время все просто оставили дезертира в покое. Но постепенно, по мере того, как Румпельштильцхен шел на поправку, вокруг него сгущалось недовольство, разряжавшееся сначала изредка, а затем едва ли не ежедневно насмешками, издевками и порой угрозами. Выздоравливавшим и легкораненым тошно было смотреть на человека, который пользовался всеми теми благами, что и они, и при этом не испытал и доли ужаса, выпавшего на их долю. А Румпельштилшьцхен отмалчивался, глядя в одну точку, плотно сжав губы и безостановочно теребя в руках какой-нибудь лоскуток. *** — И никто никогда не узнает, кто в тот день за тебя полег, шкура, — в негромких, будто сплюнутых словах солдата звучал гнев, который сдерживало лишь презрение. Теребившие тряпицу пальцы остановились, и Румпельштильцхен с горьким вызовом поднял на говорившего пустой, ничего не выражающий взгляд. И тут же опустил. *** Вскоре Румпельштильцхен почти перестал замечать насмешки и издевки, которые к тому же чаще всего не были чрезмерно жестокими. Но каждый день вокруг умирали люди. Приносили новых солдат. Приносили побывавших на поле боя. Физическая боль утихала, отступала, и уже нечем было отвлечься от стыда, грызущего изнутри посильнее антонова огня. Стыд за то, что выжил, уцелел, купил себе жизнь, накапливался в душе и жег. Румельштильцхен старался думать о Миле, которую миновала судьба вдовы, но легче не становилось. Легче становилось, только когда он думал о сыне. *** С притупленным, как все в эти дни чувства, интересом Румпельштильцхен спрашивал себя, что случилось бы, не встреть он в тот день провидицу. Сбежал, не дойдя до поля боя? При первой атаке? Первом рыке? Клацанье клыков огра? Он уже не сомневался, что побежал бы. Это было вопросом времени, и только. Румпельштильцхен уже и сам едва помнил, едва верил, что действительно слышал то пророчество. Лишь изредка, глухой ночью, он повторял себе, ради кого так поступил. А насмешливый голос, каждый день звучавший на новый лад, вновь и вновь объяснял, что это ложь. Что ударом топора Румпельштильцхен спасал лишь себя. *** Лишь однажды Румпельштильцхен расскажет, почему покалечил себя, расскажет женщине, прижимающей к груди их сына, единственной женщине, кто мог бы его понять. В эти дни все говорят ему, что он должен был сражаться. И только Мила скажет, что он должен был умереть. Прежде чем уйти — и больше она не вернется, пусть они и проживут бок о бок еще шесть лет, — Мила бросит Румельштильцхену на руки сына. *** Румпельштильцхен держит на руках сына. Бэй моргает, то смеется, то плачет, тянется ручонкой, пытаясь ухватить отца за нос. Румпельштильцхен держит на руках сына. Румпельштильцхен догадывается, что, какую бы высокую цену не заплатил за то, чтобы вернуться к Бэю, платить он только начинает.