Брошенные мальчики

      Всё тело Мирона покрывала мелкая дрожь, он тяжело дышал и едва мог стоять на ногах. Руки крепко вцепились за край раковины, всё крутилось перед глазами как на ебаных американских горках. Он боялся, что просто упадёт. Волна тревоги и необоснованного страха накрывала его.       Опять.       Это звучало в его голове. Он начинал злиться на самого себя. Он опять это испытывает.       Слабак.       Мирон был слишком вымотан. Был слишком уставшим, даже несмотря на то, что недавно встал с кровати. В последнее время было тяжело даже просыпаться, словно его заставляли держать небо на себе. Хотя возможно так и есть.       Каждый вздох как насилие. Каждая секунда как удар.       «Посмеешь еще раз прогулять школу — я тебя выдеру так, что мало не покажется, пидор!» — Звучали у Мирона в голове слова его отчима. Вот так началось его утро. Так начиналось почти каждое утро. Со лба юноши скатилась капля пота.       Нужно взять себя в руки…Просто нужно…       Но нет. Следом за этими обуревавшими его воспоминаниями последовали другие. Он словно видел их наяву, Мирон закрывал глаза, и они оказывались под его веками. Они вбивались в его голову как фейерверк: возникая, множась и рассыпаясь по всему мозгу тысячами оттенков страха.       Как же много ярости он испытывал к этому мудаку-отчиму. Мирон ненавидел его за мать, которая продолжала называть его «Томми» даже когда он бил её саму и её детей. Ненавидел за отца, на место которого Томас так яро претендовал. Ненавидел за себя.       По дороге к школе Мирон пытался успокоиться и взять себя в руки. Он слишком сильно сжал кулаки и тут же почувствовал боль от свежих ран. Они были поверхностные, лишь для того, чтобы снова вернуть себя к реальности. Иногда он думал, что только боль может позволить ему ощущать себя живым. Мирону даже нравилось испытывать боль.       Молодой человек сильнее сжал веки. Вспыхнул образ матери сегодняшним утром. Такая уставшая, такая вымотанная: под глаза тёмные круги и кровоподтёк на щеке. Она пыталась накормить маленького сына — не брата Мирона —, но своего сына, а вокруг неё бегали еще двое таких же чужих для Мирона детей. Дети, в которых течёт кровь этого ублюдка. Мирон вздрогнул.       Он не хочет больше думать. Заткните, кто-нибудь, этот внутренний голос! Заткните, кто-нибудь, мысли! У Мирона больше не было сил бороться. Он больше не хочет бороться, если это будет продолжаться изо дня в день. Он больше не хочет испытывать эти приступы, которые тайфуном находили на него. И больше всего Мирона пугало то, что он не знал когда это пройдет, когда мальчик снова сможет чувствовать реальность. Поэтому он и не хотел ходить в школу: здесь было слишком людно и каждая мразь хотела заглянуть ему под черепную коробку, просто из любопытства. А сейчас он стоит посреди мужского туалета, полностью немощный, а все его нутро орало и заходилось агонией раздражения. Как это жалко…       - Томми, милый, отвези Мирона в школу, — произнес ласковый голос матери в голове парня. Томас улыбнулся какой-то опасной, злорадной улыбкой и тем же тоном пролепетал ей в ответ: — О, конечно, я отвезу. — Еще тогда Мирону уже было не по себе от его выражения лица. Он боялся его с тех самых пор, как мать привела его в свой дом. Но ведь она не знала. Она не знала, что ее «Томми» вывезет сына подальше от людских глаз и изобьёт. Изобьёт, за так называемое «плохое поведение». Лицо, ноги и бока — все было покрыто синяками и ушибами. Отчим бил его кулаками сильно и беспощадно, что-то приговаривая при этом, но до ушей мальчика это не доходило. Мирон тогда сказал матери, что подрался: в свои тринадцать он боялся Томаса больше, чем кого-либо.       И это был только первый раз. За три года было множество подобного дерьма.       От этих мыслей Мирону хотелось заорать во всю глотку, но все звуки застревали где-то в стадии зародыша у него в мозгу. Хотелось выбить это зеркало напротив него, которое так точно отображало его душу сейчас. Это перекошенное, бледное от истощения и бессонницы лицо. Мирон со всей силой саданул по краю белоснежной раковины и у него в мозгу пронеслось одно слово «жалок». Мирон сам себе казался жалким в этот самый момент.       Блять. Просто блять.       Сейчас нужно отогнать от себя все это и вернуться сюда, в этом помещение всем своим разумом. И Мирон решил вернуться, но по-своему. Он потянул свою дрожащую тонкую руку в карман черных джинсов и нащупал подушечками нечто острое, тонкое и обжигающее своей опасностью. Мирон поднес маленькое лезвие прямо к глазам и попытался сфокусировать на нем зрение. Глаза заволокло пеленой, и он едва мог различить что-либо, но парень явно видел эти очертания: прямоугольник медного цвета, не большого размера, а в центре были вырезаны три округлые щели. Мирон посмотрел сквозь них на своей отражения. Что он делает? Одна его рука и так уже была украшена тонкими нитями с запёкшейся кровью. Это было больно, хотя Мирон всегда помнил, что боль возвращает его к реальности, но…       Чья-то легка рука легла на его плечо. это было столь неожиданно для Мирона, что от удивления он выронил лезвие и он со звоном упало на дно раковины. Это прикосновение полное тепла и некой нежности.       - Главное дыши, хорошо? — прозвучал голос позади него, — Выдыхай глубоко и медленно.       Мирон полагал, что в другой ситуации он бы послал этого советчика далеко и на долго, но мальчишеский голос был так серьёзен сейчас, что Мирону показалось, что он помогал собраться. Голоса, действия и события в его голове стали удаляться, затихать. Парень почувствовал лёгкое облегчение, когда сделал один медленный вдох и такой же выдох, наполняя лёгкие кислородом. Он и сам не замечал с какой тяжестью и как поверхностно он дышал все это время, от чего мог упасть в обморок, но Мирон этого не боялся. Он хотел сейчас удариться головой о кафель на полу туалета, чтобы больше не вставать и не видеть этот хренов мир, чтобы больше у него не было проблем с дыханием или вот такими внезапными вспышками тревоги. Еще один вдох и, казалось, становилось проще. Туман в глазах рассеивался. Мирон поднял взгляд от своих рук на зеркало и кроме своего растерянного лица он увидел еще одного невольного участника этой драмы.       Взгляд Мирона привлекли эти, янтарного цвета, глаза. Они взирали на Мирона с беспокойством и сожалением. За его спиной стоял худощавый паренек со светлыми кучерявыми волосами, на вид он был не старше самого Мирона, хотя ростом этот юноша не дотягивался ему даже до подбородка.       - Ты принимаешь какие-нибудь таблетки от этого? Антидепрессанты? «Атаракс»? «Флуоксетин»? — спросил блондин и их взгляды на мгновение пересеклись. Мирон опустил лицо и отрицательно покачал головой. Ему не нужна помощь и ему не нужны таблетки, чего этот умник к нему привязался? Никто не должен видеть Мирона в таком виде. Никто.       - Иди отсюда! — тихо произнёс Мирон, своим хрипловатым, не пришедшим в себя, голосом. Парень позади убрал руку, но с места не сдвинулся. — Ты не понял меня? Вали, нахрен.       Его голос сорвался на крик и возгласы Мирона были больше похожи на рык раненного животного, отгоняющего от себя хищников. Инстинкт самосохранения.       Мирон не сразу заметил, как перед его глазами оказалась протянутая ладонь с двумя белыми капсульными пилюлями. Такие его отец принимал раньше. Перед тем, как умер от рака.       - Что это? — недоверчиво покосился на блондина Мирон. Тот лишь только широко и дружелюбно улыбнулся.       - Не бойся, сказал он, — Я такие каждое утро принимаю: обычное успокоительное. Минут через пятнадцать подействует.       Мирон всё же взял из руки юноши препараты. При соприкосновении его пальцев с ладонью блондина, Мирон заметил, как сильно чужой смуглый цвет кожи отличается от болезненной бледности Мирона. Какие у него были теплые руки… Парень мотнул головой, стараясь сбросить с себя груз лишних мыслей, и бросил еще один взгляд на пилюли, зажатые между пальцев. Ему было нечего терять. Недолго думая Мирон бросил в рот сразу обе белые капсулы и откинул голову назад, чтобы проглотить. Абсолютно безвкусные, без запаха, без послевкусия. Если бы это были «смертельные таблетки», то Мирон прикупил бы себе пару пачек. Безвкусная смерть. Это ведь вдохновляет.       «Да что ты несёшь, в конце концов!» — воскликнуло всё его нутро. Мирон посмотрел на себя в зеркало: взъерошенный, с чёрными, закрывающими глаза волосами, одетый так, словно носит траур. «Ты выглядишь жалко» — сказал он сам себе и в полном бессилии медленно сполз на холодный пол. Он уперся головой о твёрдый край раковины, пытаясь вжаться в неё как можно сильнее, чтобы ощутить тупую боль в затылке, но ничего не выходило. Сейчас Мирон был абсолютно не способен на что-либо. Включая боль.       Незваный гость, упёртый и не желающий уходить, присел рядом с Мироном, их плечи соприкоснулись.       - Ты не должен был этого видеть, — прошептал Мирон, глядя перед собой, на ряд голубых дверец кабинок и мысленно порадовался, что лишних глаз здесь больше не было.       - Если у тебя проблемы — ты не должен этого стыдиться. — Изрёк мальчишка около него. — Это нормально. Мне кажется, ты нуждаешься в поддержке.       - Ни в чем я не нуждаюсь, ясно? — Мирон огрызнулся и смежил веки. Это не звучало грубо, лишь устало и безучастно. Парню сейчас очень хотелось бы накричать на кого-то, но внутри он понимал, что смысла в этом никакого не будет. «Уходи, — мысленно твердил Мирон блондину, но в слух этого сказать не решался, потому что сильнее желания остаться одному, был лишь страх одиночества.       - Я Луи, кстати, — мягко произнёс его сосед и Мирон взглянул на него из уголков глаз, — Луи Колфилд.       Он улыбнулся и протянул руку Мирону. Их ладони сжались в рукопожатии.       - Мирон Джеймс.       - А что из этого твое имя? — усмехнулся тот, видимо в попытке разрядить атмосферу.       - Какая тупая шутка, Колфилд. — раздражённо буркнул Мирон и отвернулся. Луи был не первым, кто задает ему подобные вопросы.       - Окей-окей, — судя по голосу блондин улыбался во весь рот. — Я понял.       Успокоительное начало действовать, потому что Мирон почувствовал как его тело расслабляется и все его эмоции подавляются, а вся злость и раздражение притуплялись, превращаясь в какую-то, едва ощутимую, нежность в животе. Мирон покачал головой и ему пришло такое простое и тяжкое вместе с этим осознание: Луи Колфилд был первым человеком за долгое время, кто отнёсся к нему дружелюбно и с пониманием.       Вот так они оба просидели под раковиной, в мужской уборной посреди урока. Никто не смел заговорить, Мирон просто погрузился в свой непроглядно-черный мрак мыслей.       Как же Мирон ненавидел свою жизнь.       Как же он ненавидел себя…