Совсем не прозрачные

Тебе не нравится долго мучить Их и слышать крики. Этот назойливый, капризный, наглый крик выводит из себя. Тебе нравится, когда Они тихо забиваются в угол, одаривая тебя взглядом больших, чистых, светло-голубых - именно голубых! - глаз. Тогда Ты, быть может, попытаешься сделать не больно. Таких детей Тебе, как ни странно, больше всего нравится убивать. Орущих во все горло маленьких ублюдков Ты не переносишь, и просто вонзаешь в Их сотрясающиеся грудные клетки большие мясные ножи. Ты не наносишь множество яростных ударов, а методично и расчетливо убиваешь, оставляя самых тихих и, возможно, самых испуганных на потом. Они бледнеют, и Их маленькие белые ручки трясутся, пытаясь ухватиться за ремешки джинсовых комбинезонов или за рукав кофты. Тебе нравится эта прекрасная тишина, прерываемая лишь тихими предсмертными хрипами и тяжелым, быстрым дыханием еще живых детей. Ты подходишь медленно - не стараясь испугать, а просто растягивая удовольствие. Внимательно смотришь в глаза ребенка, и редко когда видишь карие или зеленые глазки - их обладатели обычно уже валяются в углу, истекая кровью. Обычно перед Тобой светлые-светлые голубые глаза. Иногда бывают и совсем синие, но это не впечатляет. Тебе нравится, когда цвет у детских глаз почти прозрачный, нежный. Тогда сквозь радужку, как через воду, ты видишь всю душу маленького человечка. Такие дети тебе нравятся, и Ты убиваешь Их спокойно и как можно нежнее, осторожным, но четким движением перерезая глотку, и, до последнего смотря в открытые глаза, наблюдаешь за тем, как прозрачность взгляда оборачивается мутной пеленой. Голубые, как небо, глаза Ты видишь не только у детей, но и у некоторых взрослых. Но какие это взрослые... Их взгляд полон такого же страха, и движения сковывает такая же беспомощность. И не смерти боятся эти взрослые. - Я совсем не хочу убивать тебя, Джереми, - и почему-то пелена подернувшего взгляд ужаса сгущается, - Доверься мне, - когда шепчешь прямо на ухо. За ним тоже интересно наблюдать. Смотреть, как он дрожит, как душа его ломается раз за разом, и слушать, как стихают беспомощные, шепчущие на гране слышимости крики почти так же хорошо, как наблюдать за глазами умирающих детей. Только еще дольше, и, главное, когда хочешь, а не когда случай подвернется. Глаза у него слегка ярче. В них меньше той прозрачности, которая так нравится Тебе, но зато больше цвета и, конечно же, заодно и страх виден ярче. Не говоря уже о том, что Тебе просто приятен цвет. Но Твои вкусы кардинально меняются, когда от собственного тела не остается уже ничего, кроме голых костей да редких кусков мяса, а глаза Твои уже и сами подернуты той самой пеленой смерти, из-за которой так плохо виден весь скудный мир. Эту пелену растворяет до тех пор незнакомый, беспокойный взгляд серых глаз, выглядывающих из-под вечно грязной, спутанной челки. Он тоже молчит, но глаза его не боятся. Нахмуренные брови плотно сдвигаются друг к другу, и, хотя его бьет крупная дрожь, кажется, что он сейчас вскочит и попытается Тебя ударить. И Тебе почему-то не хочется его убивать. Сначала Ты думаешь, что сломать этот барьер будет легко, но потом понимаешь, как ошибался. Самые обычные серые глаза легко останавливают Тебя, а их хозяин об этом даже не подозревает. В конце концов, ничего страшного в том, что Тебе есть, что ломать, но... Как бы Ты сам не сломался под ни капли не осуждающим, и совсем не прозрачным взглядом серых глаз.