Воскрешение: плюсы и минусы

Последнее, что помнит Изуна – темнота. И первое теперь тоже. Темнота давит, пробираясь своими щупальцами в рот, нос и уши, затапливая внутренние органы вязкой жижей, и он больше не может открыть глаза, чтобы как-то рассеять черноту, застилающую всё вокруг. Он думает, что, наверное, ему несказанно повезло, раз он всё-таки не умер, но всё равно чувствует себя жалким и беспомощным, подобным слепому котёнку, которого оставили без присмотра. -- Мадара? – осторожно зовёт он брата, и его надтреснутый голос эхом разлетается по помещению, множась и дробясь, отскакивая от стен и возвращаясь к Изуне в какой-то новой, жутковатой форме. В этой какофонии уже и не различишь имени того, кому парень подарил свои глаза в знак величайшего доверия и любви, и Учиха делает своевременный вывод: он не дома. На больницу это место по ощущениям тоже не похоже, но Изуна всё равно недоверчиво тянет носом воздух, пытаясь уловить запахи, привычные для лечебниц. Что-то отдалённо похожее витает в воздухе – но настолько «отдалённое», что Изуну передёргивает. В голову лезут непрошенные картинки пыточных, в которых юноше так и не довелось побывать и о которых так красочно и живописно рассказывал старший брат, и молодой Учиха мотает головой. Разобраться с тем, где он находится, пока здесь не появится тот, кто, собственно, его сюда притащил, не представляется возможным, и Изуна глубоко вздыхает, пытаясь привести в порядок сумбурные воспоминания последних дней. Если его сюда притащили, то, по идее, должны были каким-то образом транспортировать? Как это было сделано, если он сам ничего не помнит? И, в конце концов, чем было плохо его нахождение дома, рядом с братом? Вопросов много, а ответы всё никак не приходят. Зато приходит кто-то другой. -- Ты, наконец, проснулся, -- голос раздаётся откуда-то слева и сверху, и Изуна рефлекторно дёргается, натягивая тонкое одеяло, которым он прикрыт, чуть ли не до подбородка, вызывая короткий смешок у того, кто с ним разговаривает. – Я рад. И не бойся ты так. Я не собираюсь делать тебе ничего плохого. Изуна недовольно хмурится, усиленно пытаясь вспомнить, где же он мог слышать этот голос раньше, но в голову не приходит абсолютно ничего. С ним явно разговаривает не ровесник и даже не кто-то возраста Мадары, а молодой мужчина. Интонации кажутся малознакомыми, и Изуна, наконец, сдаётся, решая озвучить свой вопрос, за которым следуют многие другие. Голос терпеливо отвечает, не вклиниваясь с какими-то сторонними комментариями, что несказанно радует Изуну. Ему сейчас и так нужно усвоить слишком много информации, начиная с того, что он умер и был воскрешён, и заканчивая тем, что его загадочного собеседника стоит звать Нидайме. «Второй? -- недоумевает Учиха. -- Что бы это могло значить?» Этот вопрос, впрочем, кажется каким-то несущественным, и Изуна просто принимает всё, как должное, несмотря на лёгкий дискомфорт от осознания того, что, оказывается, с хозяином этого места, которое является секретной подземной лабораторией, они были знакомы при жизни. -- Как, говоришь, эта техника называется? – переспрашивает Изуна, скрещивая руки на груди и вслушиваясь в мерное шипение кипящей жидкости где-то по левую руку от кровати, которую он занимает. -- Эдо Тенсей, -- Нидайме звучит так, будто бы в очередной раз объясняет неразумному ребёнку какие-то простые истины, и Учиха чувствует себя оскорблённым. Чувствует, но виду не подаёт. -- И ты говоришь, что у этой… техники есть вариации? – уточняет он, будто бы прикидывая что-то. Звенят какие-то металлические приборы, и Изуна морщится. Чем там занимается этот Нидайме? Спросить отчего-то страшно. -- Да, -- наконец, отвечает он. – Например, тебе я оставил способность чувствовать. -- То есть, -- осторожно начинает слепой парень, -- я смогу почувствовать, например, вкус еды? -- Да, -- подтверждает Нидайме, кажется, понимая, к чему он клонит. – Тебе чего-нибудь принести? Изуна едва заметно улыбается, но тут же переворачивается на бок, чтобы хозяину лаборатории не было видно его лица. Не такой уж он и страшный, наверное? -- Никому нельзя доверять, -- Нидайме не пытается его утешать, пока Изуна сворачивается в клубок на ставшей такой привычной постели и в задумчивости кусает губы. Мадара всё-таки подписал этот чёртов договор с Сенджу, нарушив последнюю волю своего брата? Была основана деревня под названием Коноха? Клан Учиха притесняют? Мадара покинул деревню? Верить не особо хочется, но ничего больше не остаётся. Для юноши Нидайме – единственная связь с реальным миром живых, и, если не верить ему, то кому же тогда? -- А тебе можно? – робко спрашивает Изуна. Он привык к тому, что этот человек почти всё своё свободное время проводит здесь, рядом с ним, и его больше не пугает скрежет металла или жутковатые названия техник, которые Нидайме, придумывая, всегда проговаривает вслух. Его присутствие кажется чем-то привычным, и Изуна не знает, сколько прошло времени, но ему кажется, что его настоящая жизнь до смерти является чем-то нереальным. Всё, что реально – шелест бумаги свитков, плещущаяся в каких-то сосудах вода и равномерный, какой-то даже умиротворённый голос Нидайме. Учиха перестаёт бояться темноты и теперь начинает страшиться одиночества, потому что, когда ты один, ты не можешь опираться даже на звуки, вслушиваясь лишь в собственное дыхание. -- Не знаю. Наверное, нет, -- признаётся, наконец, мужчина, и Изуна отчего-то вздыхает с облегчением. Зато честно. Нидайме нет уже достаточно долго – Изуна не совсем уверен, как он это понимает, но что-то заставляет его очень волноваться. Вставать с кровати ему запрещено, поэтому всё, на что сейчас способен юноша, -- сесть на постели и неловко мять пальцами край одеяла, надеясь, что тишину скоро разрежет звук открывающейся двери. Время тянется мучительно медленно, и Учиха жалеет о том, что не может спать; хотя, по крайней мере, он уверен, что Нидайме жив. Мужчина появляется не скоро, но к этому времени Изуна уже отчаянно всхлипывает от безысходности и ужаса. Он не думает, что Нидайме поймёт этот странный всплеск эмоций, поэтому очень удивляется, когда чувствует, что его единственный собеседник присаживается на край кровати, осторожно поглаживая его по голове. Руки у него большие, не ровня изящным аристократическим ладошкам Изуны, и Учихе отчего-то спокойнее от осознания того, что рядом есть кто-то сильнее него. Когда ты мёртв, ты можешь не бояться смерти; однако вместе с тем к тебе приходит осознание того, что есть вещи и похуже. Изуна тянется к Нидайме, неловко обвивая его шею руками, и вслепую тычется губами куда-то в щёку. Мужчина молчит, и это заставляет Изуну стыдиться своего поведения. Больше они в этот день не разговаривают, но, по крайней мере, лабораторию не наполняет угрожающе-звенящая тишина. -- Дурацкий Хаширама, -- подводит итог Изуна, потирая запястья и внутренне радуясь тому, что каким-то образом уже который день подряд умудряется разводить Нидайме на самые настоящие разговоры. -- И правда, -- соглашается мужчина, и Учиха слышит, как он переливает что-то из сосуда в сосуд. – Но твой брат не лучше. Хотя, признаться, этой затеей с биджу я был впечатлён. -- Судя по тому, что я о тебе знаю, тебя тяжело впечатлить, -- посмеивается Изуна. Он не знает ни настоящего имени своего собеседника, ни того, как он выглядит, но отчего-то чувствует себя так, будто они знакомы целую вечность. -- Сколько времени прошло с моей смерти? Нидайме вздыхает, и Изуна прикусывает язык. Наверное, бесконечный поток вопросов, льющийся из воскрешённого юноши уже который день, напрягает хозяина лаборатории, но мужчина виду не подаёт, продолжая что-то терпеливо разъяснять. -- Лет пять точно, хоть я и не уверен, -- признаётся он. – Мне понадобилось столько времени, чтобы отточить эту технику, прежде чем, наконец, воскресить тебя. -- А почему меня? – спрашивает Изуна, но Нидайме в ответ бормочет что-то типа «У меня свои причины», и Учиха чувствует, что разговор на сегодня закончен. -- Можно тебя поцеловать? – спрашивает Изуна, а Нидайме молчит, и Учиха сокрушённо вздыхает. Ну, вот, опять ерунду сморозил. Он уже было собирается спрятаться под одеялом с головой, чтобы как-то скрыться от позора, когда его губы осторожно накрывают чужие, заставляя едва что не задохнуться от бури чувств. -- Я тебя люблю, кажется, -- выдыхает он, а Нидайме осторожно перебирает его волосы, не собранные сейчас в хвост. -- Ключевое слово – «кажется». Не забивай голову ерундой. Изуна удивляется, когда понимает, что, будучи мёртвым, он всё ещё может ругаться с людьми. Ну, как «с людьми». Для него существует только один человек. -- Кто я для тебя? – жалобно тянет Учиха, испытывая внутреннее отвращение к самому себе. -- Эксперимент, -- после некоторого молчания отвечает Нидайме. – Поэтому тебе и нельзя выходить. Ты – ценный экспонат, так сказать. Изуна обижается. Изуна кричит. Нидайме снова молчит, но не уходит, коротко хмыкнув, когда до его слуха долетает возмущённый шёпот Учихи: «С экспонатами не целуются, дурак». -- Через неделю? – удивлённо ахает Изуна, пристраивая голову на коленях у Нидайме, который сидит на его кровати. – И я снова смогу видеть? -- Именно, -- подтверждает мужчина, и Учихе кажется, что он может уловить нотки самодовольства в его голосе, что заставляет юношу едва заметно улыбнуться, прикрывая рот рукой. – Я, правда, не смог в искусственных условиях создать что-то хотя бы отдалённо похожее на Шаринган, но самые обычные среднестатистические глаза тебе обеспечены. Изуна радуется, что сможет, наконец, посмотреть на Нидайме, хотя, честно говоря, ему уже всё равно, как выглядит этот человек. Нидайме бинтует Изуне глаза, чтобы они адаптировались к новому организму и не пострадали от, например, света или чего-то в этом роде, а у Учихи руки едва заметно подрагивают от волнения. Ещё совсем немного, и он станет почти что полноценным! Не то, чтобы собственная слепота так сильно его угнетала – больше нет, но, быть может, как только он станет зрячим, Нидайме разрешит ему покидать пределы лаборатории? -- Какое сейчас время суток на поверхности? – спрашивает Изуна, перехватывая руки Нидайме, когда тот заканчивает бинтовать. -- Вечер, -- незамедлительно отвечает мужчина с толикой подозрительности в голосе. – А что? -- Останься здесь на ночь, -- бормочет Изуна, опуская голову и надеясь, что Нидайме хотя бы не назовёт его в очередной раз дураком. Но, к его величайшему удивлению, мужчина соглашается. Первое, о чём думает Изуна, чуть придя в себя, это то, что повязку с глаз можно, кажется, уже и снять. Размеренное дыхание Нидайме совсем рядом уведомляет Учиху о том, что мужчина ещё спит, и юноша с самодовольной ухмылкой поудобнее пристраивает голову у него на груди, пальцем вырисовывая на обнажённой коже какие-то узоры. «Будет забавно, -- думает он, -- если Нидайме проснётся, а я уже зрячий». Повинуясь внутреннему порыву, Изуна осторожно тянется, чтобы развязать узелок на затылке, и медленно принимается разматывать бинты, обёрнутые вокруг головы. Полоса ткани вскоре летит на пол, и Учиха, будто бы страшась чего-то, избегает смотреть на Нидайме, сперва решая изучить обстановку лаборатории. Здесь всё так, как и представлял себе Изуна, только вместо слепяще-белого света в помещении царит полумрак. Собравшись, наконец, с духом, Учиха оборачивается, чтобы посмотреть на того, кто вернул его к жизни. Изуна видит знакомые и когда-то такие ненавистные белые волосы. Изуна жалеет о том, что получил свои глаза. Изуна чувствует себя преданным, но не может понять, кем именно: Нидайме, который на поверку оказался его злейшим врагом, или самим собой – за то, что осмелился проникнуться чувствами к кому-то вроде Тобирамы Сенджу.