Тупая эльфийка

Наказание будет жестоким, и Майрон страшился его, и летучая мышь, облик которой он принял в бегстве, не раз сбивалась с крыла не только от того, что падали на далёкую землю капли крови, а сам дух его раздирала боль. Но в нём почти не осталось того майа, что покинул Валинор – куда больше было Саурона, а Саурон провинился перед своим господином не по случайности и кары заслуживал. «Слаб-слаб-трус», - звучало у него в висках, когда он рухнул обессиленный в Таур-ну-Фуин, и его ядовитая кровь впитывалась в землю. Предсмертный визг Драуглуина всё не шёл из головы – Майрону по-особому нравился это волколак, который с одинаковым рвением драл в клочья эльфов, брезгуя их плотью в качестве еды, крыл нескольких своих самок и таскал за шкирки писклявых волчат, воспитывая из них подобным себе по кровожадности и силе. Когда-то майа и сам составлял ему компанию, оборачиваясь волком, и вдвоём они убивали всех, кто попадался на пути. Весело. Майрон любил этот облик. Лучше бы он загрыз в нём, не медля ни мгновения, эту мерзкую Лютиэн, посмевшую говорить ему о презрении Мелькора. Тошно было от того, что эльфийка говорила правду, случайно угадав нрав его хозяина. Мелькор не одарил бы и взглядом дух у своих ног, посмей Майрон явиться в таком виде, и остатки Саурона Жестокого не несли б никакой пользы. Разве что веселили иногда, и Мелькор бы смеялся – громко, с жалостью, которой одаривал самых слабых и тупых, и презрением. Которое предрекла эта тупая эльфийка Лютиэн. Майрон впал в забытье. Он выл, метался по земле, менял обличья, в муке ища менее болезненное и вспышками огня и голоса творя чудовищ и смрад. Не знал он, сколько времени прошло, пока дух его не восстал над плотью. На почерневшей ветви сидела Тхурингвэтиль. Она улыбнулась ему буро-жёлтыми клыками; белые губы её пачкала кровь, а под деревом источал сладковатый трупный запах обескровленный олень с вскрытым брюхом. Вампирша наклонила голову, кутая нагое тело в обрывы какой-то ткани, свалянные грязные волосы качнулись от движения. Давно уже не заботилась Тхурингвэтиль об этом теле, любя больше кожистые крылья, но волосы хранили беззвёздный мрак, а кожа – цвет снегов севера. Из её горла вырвались сиплые рваные звуки, в которых только Майрон мог распознать смех. - Умолкни… - зло выдавил он, но едва ли его голос звучал лучше её смеха. - Господин выглядит жалким, - произнесла она тихо, как только отсмеялась, зная о своей безопасности и что Майрону не захочется за ней потом гоняться. – Господина зовёт хозяин, давно зовёт. - Сколько я уже здесь? Слишком длинная фраза для его горла. Кровь пузырями окропила губы и хлынула из раны на плечо вновь. Но, вспомнив пророчество, Майрон успокоился. Рано или поздно на пса сойдёт его погибель, а вампирше не стоит давать лишнего зрелища. Тем не менее, Тхурингвэтиль уже заметила его потуги и посмеялась над ними тоже. - Долго, господин, слепая луна дважды родилась и села, а весь лес ты наполнил ужасом, мраком и порождениями своей магии, - она облизала чёрным языком железные когти на своих пальцах, цепляя остатки мяса на них. – С неделю жду тебя уже. Майрон с трудом заставил себя беречь рану и не ругаться вслух. Тхурингвэтиль подтянула к бедру грязную ступню. Майа увидел её белый живот и то, что она совсем без волос везде. Впрочем, не первый раз видел. - Доложи хозяину, что я буду скоро. - Ты с такой раной с неделю лететь будешь, господин. Глаза Майрона налились алым янтарём, и он оскалился. Вампирша показала зубы. - Господин стал скучным. Когда ты кричал и брызгал кровью, было веселее, - Тхурингвэтиль поднялась в полный рост и шагнула с ветви. У самой земли она обернулась летучей мышью, сделала виток над головой Майрона и бесшумно исчезла в спускавшихся над густым лесом вечерних сумерках. Обрыв ткани она бросила. Майа подобрался на четвереньках и обвязал себе горло. До Тангородрима путь не близок. Огненный дух смотрел в пол, не помня ни первого своего имени, ни второго. Глаза сохли, так как он не мигал, пока Мелькор заставлял его смотреть на себя, а теперь не осмеливался смежить хоть на секунду веки. Целый месяц почти что он добирался до Ангбанда. Рана была почти такой же, как в миг, когда клыки Хуана растерзали его плоть – её истерзали дорога и сам Майрон, спешивший явиться к трону хозяина. Ему хотелось в первое мгновение упасть на колени, во второе – просто упасть, но Мелькор заставил его стоять лишь взглядом. Тело оцепенело, а паутина трещин на полу под Грондом отпечаталась навечно в памяти. - Ты потерял остров. Тихо. Даже спокойно. Голос наполнил залу, обрушился давлением на Майрона: он был хорошим слугой, на него не требовалось менять тона. - Да, хозяин. - Ты потерял крепость. - Да, хозяин… Предательская робость распускалась колючкам под кожей. Хуже могло быть только на суде всех прочих валар – или нет? - Ты струсил. Тхурингвэтиль сидела на высоком окне, вдали и близко одновременно. В руках она держала большое драконье яйцо, постукивая по нему когтями, и пила кровь так и не проклюнувшегося дракона. Обычно мёртвые яйца пожирал Глаурунг, но то ли вампирше удалось стащить и ловко сбежать от пламени уролока, то ли Мелькор наградил её за верную службу, подчёркивая, как низко пал первый его слуга. В любом случае, Тхурингвэтиль шумно, пачкаясь и облизывая пальцы, наслаждалась редким лакомством, не брезгуя нежной плотью и роняя наружу редкие осколки скорлупы. Звуки от её трапезы разносились премерзкие и отражались эхом от высоких потолков. Раньше ей непременно б досталось за такую дерзость. Но сейчас тёмный гнев валы окутывал лишь Майрона, и он впервые жалел, что открылся ему так сильно. Это тоже слабость. Потом и об этой мысли пожалеет. - Хозяин… она хотела сделать меня бесплотным духом… - пробормотал Майрон и закусил язык так сильно, что ранил его. Губы вала не шевельнулись – приказ молчать прозвучал в голове майа, и все прочие с хлопком мысли лопнули от давления силы. Взгляд Мелькора почернел до ледяной пустоты, а ладонь в латной перчатке потянулась к Гронду. Лютиэн не вытряхнула его из тела, однако теперь это мог сделать хозяин; Майрон об этом как-то не подумал. - О, глядите, я в крепость вернулась, - вдруг громко сказала Тхурингвэтиль, нагло и щурясь вдаль, плохо видя даже при скрытом облаками свете дня. Её губы блестели от слизи из драконьего яйца. Мелькор обернулся к ней, а майа застыл, ведь готов быть уже упасть на колени и вымаливать прощения, недостойно и унижаясь, потому что хозяина это могло позабавить. К тому же, страх вплёлся в их с Мелькором отношения задолго до того, как Майрон покинул Аман. Незнакомое в юном Альмарене чувство, оно чем-то завораживало, и, к сожалению, хозяин знал об этом. А сейчас майа и вовсе заслужил. - Что ты несёшь? Разума лишилась? – произнёс Мелькор, а Майрона отпустило. - Нет. Вон я, хозяин, - вампирша указала пальцем, хотя обзор из этого окна был виден только ей самой, - а вон Драуглуин рядом со мной. Вала внимательно посмотрел на Майрона. Он постарался собраться и ответить твёрдо: - Мёртв. Его кровь пропитала камни у моих ног, плоть его подрал Хуан, а вой слышал весь остров. Это точно, я не ошибся. - А вон гуляет его шкура, - добавила Тхурингвэтиль. – И моя, откуда б моей гулять там? Но она прозрачна и жидка, как эльфячья кровь. О, а теперь я красавица остроухая, и Кархарота усыпила. Храпом орков перепугает. Мелькор жестом велел ей замолчать; вампирша засмеялась бы над ничтожными вторженцами, но при вале не смела. Размышлял Мелькор недолго. - Проводи их ко мне, - бросил он. Тхурингвэтиль рухнула с окна наружу, нырнув в холодный воздух, и улетела вниз к Вратам. Майрон остался на месте: глупо было рассчитывать, что про него забыли, да и хороший слуга не убегает от заслуженной кары. Вала молча повернулся к нему, подошёл близко настолько, что майа ощутил, что тот не холодный – тёплый, горячий, как бурная лава глубоко-глубоко внутри. Мелькор ударил его по лицу раскрытой ладонью. Не издав ни звука боли, от силы пощёчины Майрон упал на колени, да так на полу и остался. В тусклом свете наружного мира померещилась эльфийке мелькнувшая тень. Но острый взгляд ничего не увидел, а задерживаться под чёрной аркой не стоило. Берен слился со своей личиной. Не знай Лютиэн о том, что рядом идёт её возлюбленный, ужаснулась бы его облика. Но, в конце концов, она не испугалась Кархарота, а сила матери Мелиан, бурлящая ещё в груди, хоть и стихала, но придавала уверенности. Путь шёл вниз. Вырезанные в чёрном камне ступени развернулись перед ними длинной крутой дорогой. Ответвления темнели по бокам коридоров, факелы горели в широких переходах, которые не стеснили б и армию – велика была тёмная крепость Ангбанд. Крохотными были Лютиэн и Берен в её стенах. У высоких дверей Лютиэн остановила человека, ощутив его смятение. Створки оказались приоткрыты, самую малость, даже ей не протиснуться, но можно было взглянуть. Берен сел, оглядывая пустынный коридор. Эльфийка увидела высокие стены с цепями по ним, стылый свет откуда-то сверху, теряющийся в огне факелов, и трон – и не нужно было ей объяснять, чей. Однако он пустовал: сам Моргот Бауглир смотрел на кого-то снизу вверх, но Лютиэн не могла разглядеть целиком. Облик падшего валы не был столь мерзок и чудовищен, как она представляла, но почти не увидела она течения жизни на его сером и режуще-нейтральном лице. Сильмариллы горели в чёрной короне; ужасный молот, сразивший короля Финголфина, находился далеко. Это хорошо. Берен припал на передние лапы, свыкнувшись с обликом, готовый сделать всё необходимое и, в первую очередь, подтолкнуть тяжёлые двери. Вдруг что-то с острым криком обрушилось на них сверху. Лютиэн вскрикнула, так как острые когти разодрали ей шею сзади и вцепились в волосы, потянув. Двери распахнулись от порыва призрачного ветра, и эльфийку грубо толкнули вперёд. Заметалась по стене трепещущая тень над Лютиэн. Берен оскалил зубы своей личины, готовы броситься защищать возлюбленную и драться на смерть хоть голыми руками, но холодные железные когти обхватили Лютиэн за горло. Застыл смертный, поняв, что, стоит ему шевельнуться, и тварь убьёт эльфийку, а в следующий миг волей Моргота были сорваны их облики. Кто-то произнёс скрежещущим голосом: - Глядите, господин, какая я! Когти показательно пощекотали эльфийку под подбородком – не для неё, для безоружного почти Берена, у которого имелся лишь кинжал, хоть и мог тот резать железо. Лютиэн резко толкнули в спину, заставив упасть, но в этот момент когти отпустили, и смертный отчаянно бросился вперёд. Однако, напрасно – летучая мышь взмахнула кожистыми крыльями, насылая секундный морок на человека, и разодрала когтями его лицо. Эльфийка похолодела от ужаса, узнав свою личину, и поняла свою смертельную ошибку. - Достаточно, - произнёс Моргот столь спокойно и равнодушно, словно происходящее касалось его не больше, чем полёт пылинки. Тхурингвэтиль описала под потолком круг и повисла на навершии трона. Лютиэн с трудом заставила себя отвернуться от любимого. Тёмный вала смотрел прямо на неё, но не его первого увидела эльфийка: на полу сидел сам Саурон. Несмотря на то, что он был жалок, рок прогремел над Лютиэн вновь – недооценила она его преданность, считая, что трусости в нём больше, но Гортхаур доложил о них, о смерти волколака, которым обернулся Берен, и даже осмелился высказать свои домыслы, чем обрёк их на смерть. Плечо его побурело от засохшей крови, но из незажившей раны текла свежая: корка вскрылась, телу не давали заживать спокойно, и даже губы снова окрасились текущим изо рта алым. Саурон гневно возрился на Тхурингвэтиль, но та насмешливо махнула крыльями и вновь тихо обернулась в них. Взгляд Гортхаура потух и затянулся поволокой слабости. Но Моргот не дал отвлекаться. Наклонившись – белый свет сильмариллов тронул лицо Лютиэн – он подобрал какой-то тёмный ком и развернул его; ночного неба шёлк заструился между его пальцев, но вала держал ткань на расстоянии, разглядывая почти с любопытством. Лютиэн мысленно охнула, поняв, что выронила сотканный из её волос плащ сна. Слева по кругу Моргота медленно обходил потерявший надежду Берен, но решивший как угодно отвлечь Тёмного Властелина, чтобы дать Лютиэн бежать. - Кто ты? – спросил Моргот, и что-то в эльфийке боязливо сжалось, а что-то заставило поднять голову и даже гордо посмотреть ему в лицо. - Имя моё Лютиэн, Владыка Мрака. Вала криво ухмыльнулся. Лютиэн и не подумала б, что его лицо на деле довольно пластичное; плавленым металлом перетекали по нему эмоции, но надолго не задерживались, и ничего прочитать было нельзя. - Я слышал о тебе, - небрежно. – И зачем ты пришла? Берен был чуть за спиной Моргота. Тхурингвэтиль уже не было у трона, но когда и куда она делась, Лютиэн не заметила. Но оно к лучшему, так как оставшийся Саурон лишь зажимал себе рану и не обращал ни на что внимания. - Спеть тебе перед твоим троном, - ответила эльфийка. Моргот хмыкнул, перехватил одной рукой сонный плащ. - Ты хороша, пташка, - задумчиво проговорил он, и взгляд его блеснул маслянистой похотью. – Но исключительно не в моём вкусе. Вала бросил плащ в сторону. Сплетённый из волос Лютиэн, он накрыл Саурона: тот мгновенно погрузился в сон, обмякнув на полу. Край плаща задел подошедшего близко Берена, и человек тоже упал. В этот миг шум ударил по ушам эльфийки – это Тхурингвэтиль привела орков и даже демона-балрога. - В темницу их, - приказал Моргот. Орки с улюканьем бросились к Лютиэн; ей стало дурно от вони, голосов, лапищ, рвавших одежды. Эльфийка подумала о худшем и стала отбиваться, как могла, но орки не тронули её тело – часть с гоготом брезговали остроухой, о чём не преминули заявить вслух, а часть были умней и не желали касаться света Стихий, что не исчез из неё, хоть и не мог уже помочь. Другие подхватили Берена, тормоша его и издеваясь, но ничто не рушило колдовской сон. Балрог застыл у дверей, показывая, что их высота сделана под его рост. - Его тоже, - добавил Моргот и указал на спящего Саурона. – В одну камеру с девчонкой. - Нет! – вырвалось у Лютиэн. Если и был в этом зале кто-то, кто жаждет уничтожить её больше, чем просто убив, то это униженный и побеждённый ею всего раз Саурон. Ни один орк не посмел тронуть самого Гортхаура, боясь его не меньше, чем хозяина крепости. Тогда балрог шагнул ближе, поднял безвольное тело, и ожоги не тронули огненного духа. Тем не менее, Саурон во сне не знал, что происходит. Плащ Лютиэн снова оказался в руках Моргота. Ухмыльнувшись, тёмный вала бросил его в эльфийку, и она тоже погрузилась в сон. Пробуждение было лёгким, словно вынырнула Лютиэн из прохладной воды летним вечером. Но так же быстро, как спало забытье, эльфийка осознала ужас произошедшего. Она резко села; всё тело болело, а на запястьях вспухли синяки. В камере чадил факел, была скамья по стене, а по углам пряталась плесень. Худую лодыжку Лютиэн обхватывал железный браслет кандалов, от которого тянулась длинная цепь. - Это не камера смертников, можешь петь от радости. Эльфийка похолодела и лихорадочно отодвинулась в самый дальний угол. Саурон неотрывно глядел со скамьи напротив. Его тоже приковали, но за запястье, а не за ногу. Его глаза были чёрными. Лютиэн была уверена, что раньше они отливали золотисто-алым, как кровь и огонь. Теперь же в них была только пустота. Цепь от кандалов Саурона позволяла ему подойти к противоположной стороне камеры и удушить эльфийку тяжёлыми звеньями. Или мучить её заклинаниями, не вставая с места, и поразить, как Финрода Фелагунда. Но Саурон не стал делать ничего из этого и больше ничего не сказал. Майа лёг на бок лицом к стене так, чтобы рана была наверху, положил руку под голову. Звякнула цепь, после чего Саурон не шевелился. Факел потух. Ночь – ночь ли? – тянулась бесконечно. Лютиэн считала минуты и часы, чтобы безумие не охватило её, а страх ушёл. Постепенно это помогало, и ужас отпустил. Не в последней степени этому способствовало то, что Саурон никак с ней не взаимодействовал, разве что дыша одним спёртым влажным воздухом в камере; то ли спал, то ли притворялся. Ноги и руки Лютиэн болели. Вряд ли её тащили сюда аккуратно. Тревога за Берена оплела сознание и дёргала за ниточки её души, и эльфийка думала, что лучше б им не видеться никогда и не знать друг друга, ведь тогда её любимый не оказался б стенах тёмного Ангбанда, а жил бы хорошо или нет, но вдали от этого места. Мать говорила, что перед силой любви не устоит ничто, никакие преграды и стены, но теперь Лютиэн понятия не имела, где он, хотя сердцем чувствовала, что Берен жив. Но попытки дотянуться до него осанвэ ни к чему не привели. Она сама привела его на погибель. Сердце её рвалось на части. Усталость становилась сильнее, поднимаясь витками от натруженных дорогой ног до головы с тяжкими думами. Изредка она проваливалась в дрёму, но заставляла себя не смыкать глаз, опасаясь вероломства Саурона. Но даже если духа майа сломила тяжесть воли Моргота, то что говорить о Лютиэн, в которой была лишь половина этой силы? Ведь судя по всему, Гортхаур на самом деле спал; он чуть пошевелился, выдохнул болезненно, но спокойно и сонно. В конце концов, эльфийка не по-колдовски уснула, сжавшись в углу и загородившись от всего спутанными волосами. Ей снился сон. Берен убегал от Кархарота всё ниже и дальше по переходам чёрной крепости. В темноте человек ничего не видел, но Лютиэн вела его, не в силах отчего-то сбросить личину летучей мыши, как делала у Врат, и помочь. Эльфийка ощущала мощь своих крыльев, как их обтекает стылый воздух, видела без глаз все препятствия на своём пути, и лететь было так восхитительно, что она взлетала всё выше к потолку, упуская иногда Берена из виду. Издали доносился барабанный бой. Он становился всё громче, всё нестройнее, но волколак отставал от них, и Лютиэн заметила радость на лице человека. Но его черты больше не манили эльфийку. Грубыми и отталкивающими показались они, неприятными; даже Даэрон, которого не любила она, был достойней. Презрение отравило её мысли – как посмел смертный даже глядеть на её красоту? Барабаны гремели совсем рядом. И когда в их шуме совсем исчезло рычание Кархарота и скрежет его когтей, Лютиэн стремительно развернулась в воздухе и ударила железными когтями Берена по лицу. Эльфийка проснулась с криком. Орки загоготали, и открылась тайна грохота барабанов: они стучали по решётчатой двери камеры ятаганами. Саурон игнорировал их, по-прежнему лежа без движения, а орки всё ещё боялись к нему подходить. Самый уродливый из них подошёл к ней и грубо вздёрнул со скамьи, а другой, облапав голень, открыл замок на цепях. Лютиэн трясло, пока её вели по переходам, но дело было совсем не в орках. Ужас охватил её от собственных мыслей в кошмаре, где слилась она с Тхурингвэтиль и почти потеряла себя. Эльфийка мысленно звала Берена, чтобы его имя и нежно любимый образ не исчезали из головы. Губы сами шептали: «Тинувиэль, Тинувиэль…» - чтобы не забылась их первая встреча. Так не заметила она, как довели её до зала, где их схватили, и толкнули к трону. На этот раз Моргот восседал на нём, а Лютиэн смогла не упасть на колени. Не должен так выглядеть Моргот Бауглир: небрежно, скучающе, без величия. Не должен так сидеть, раскинувшись на троне, как на кресле, и сцепив руки в замок, размышляя над чем-то. И всё же тёмное могущество пронизывало его настолько естественно, озаряемое сильмариллами в железной короне, как естественна была красота Лютиэн, сплетающаяся с дивностью её песен и танцев. Вала незаметно махнул ладонью – орки ушли гораздо тише и быстрее, чем тащили эльфийку до тронного зала. Лютиэн гордо выпрямилась. Моргот смерил её равнодушным взглядом. - У меня есть к тебе предложение, - сказал он. Вспомнив о сне, эльфийка вскрикнула: - Не стану я слушать твои речи, и, чтобы ты не предложил, останусь я верна себе и свету Валар! Кажется, Моргот закатил глаза. Или ей показалось? - Если ты так глупа, что не можешь дослушать, то я решу, что тебя сплавили сюда, лишь бы избавиться от твоей пустой головы. Его голос отразился эхом от высокого потолка. Из темноты слетела летучая мышь и повисла на креплении факела в отдалении. Лютиэн умолка, вспомнив, перед кем стоит, но не потеряла достоинства. - У меня есть к тебе предложение… - повторил Моргот. – Ты лечишь того, кого ранила твоя валинорская шавка Хуан и кто делит сейчас с тобой камеру, - эльфийка дёрнулась, поняв, о ком он, но неведомая сила не дала ей говорить, - а взамен я отпущу из крепости смертного, что пришёл с тобой. Дрогнуло сердце Лютиэн. Берен, милый душе Берен… Эльфийка готова была сделать что угодно для его спасения, но не показала это ни лицом, ни взглядом. - Твои слова лживы, Моргот. А вот теперь он точно закатил глаза. - Могу дать тебе клятву. Мне не нужно, чтобы мой слуга издох. Лютиэн сглотнула. Мелиан рассказывала и мало, и много одновременно об Амане и юности Арды; а ещё говорила мать, что коль вала даст клятву, что не нарушит её никогда. Да что там вала! Феанорнинги прокляли себя сами, дав клятву именем Эру. Но касалось ли это Моргота, не почитавшего волю Илуватара? И дав клятву – разве не сможет он найти искажённый выход, ложный, что причинит Берену только больше вреда? Закусив губу, она всё же нашлась с ответом, так как падший вала ждал и отмалчиваться не получится: - Сначала отпусти Берена… Прозвучало в разы неуверенней, чем хотелось бы эльфийке. - О, так его зовут Берен? – насмешливо. Лютиэн прикусила язык: зря сказала имя. – А где гарантии, что ты согласишься выполнять свою часть уговора после этого? Ей нечего было ответить. Эльфийка только с отвращением подумала, что они подумали друг о друге одинаково. Но ведь он – Моргот, лжец, коверкающий любые слова на свой лад и не способный на честность, а Лютиэн выполнила б данное обещание. Как бы ужасно оно ни было. - Я могу сначала поклясться. А потом ты скажешь, согласна ли. Подойдёт? – эльфийка ничего не ответила. – Смертный по имени Берен выйдет из моей крепости живым и невредимым, покинет её, чтобы не вернуться сюда никогда и не будет за ним погони ни днём, ни ночью. При нём будет то, что было, когда его схватили, и никто и ничто, находящееся в моей власти, ни заклинанием, ни орудием не лишит его жизни, пока она не угаснет в коротком смертном течении. Я клянусь в этом именем своим и проклятием имён Манвэ, Варды и Эру Единого. А что ты скажешь, эльфийка? Лютиэн сглотнула, от его слов эльфийку пробрало до мурашек. Даже от Моргота она не ожидала проклятья создателя, Отца всего и её отца – первой из Детей Илуватара. Страшная клятва нашёптывала ей обещание быть исполненной. И, мысленно попросив прощения у матери и взмолив Эру защитить любимого, Лютиэн сказала: - Я принимаю твою клятву, Чёрный Моргот, и соглашаюсь… на выполнения моих условий. Я излечу раны Гортхаура или сделаю всё возможное для этого, не стремясь ему навредить. Моргот усмехнулся и кивнул. Клятвы приняты. Лютиэн увели. Эльфийка пыталась скрыть смятение. Наверняка, задумалась, не значит ли её соглашение с клятвой «Чёрного Моргота» то, что она приняла проклятье имён Валар и Единого. Но Мелькор не распознал в ней ложь и скрытые мотивы: Лютиэн спокойно перечислила необходимые ей травы и добавила необходимость в чистой воде и перевязках. О большем не заикалась. Мелькор вздохнул. Без Майрона он оказался как без правой руки. Но майа – трус, и просидел пока что в темнице мало времени. Поэтому пока что приходилось обходиться всего лишь левой рукой, которая не могла говорить в зверином. Зато каким-то чудом балансировала на его троне и в человеческом обличье. Неслышанная дерзость, но Тхурингвэтиль – летучая мышь, и некоторые вещи были частью её натуры, а потому простительны и недостойные его внимания. - Хозяин, ты… - неуверенно, боясь предположить вслух исполнение клятвы – но вампирша не была глупа и понимала её серьёзность. - Отправить Берена в северные шахты,- приказал Мелькор. – Сопроводишь, передашь мой личный приказ не убивать и давать еды. Вещи вернуть. - А нож? - Какой такой нож? – иронично. Ветер от взмаха крыльев Тхурингвэтиль тронул шею вала. Эльфам стоит быть менее доверчивыми к вражеским клятвам. В руках Мелькора блеснула сталь. Кинжал был мал для его рук, но вала уже выяснил его интересное свойство: даже железо его перчаток поддалось. Хотя, вероятно, имени у ножа не было – слишком мал, но полезная вещица попала ему в руки. Как жаль, что смертный выронил его, упав в колдовском сне, до того, как его схватили орки. Саурон из камеры никуда не делся. Его глаза уже не были чёрными, а может это померещилось Лютиэн в бреду и страхе. Эльфийка устало сидела в своём углу, а браслет кандалов вновь опоясывал лодыжку. Перед ними стояла миска с едой: несколько кусков червивого хлеба, - и наполненная водой плошка. Моргот раздавил её, будто вытащил из тела фэа, потряс, обнажив и отобрав всё ценное, и толкнул обратно в плоть. Сил у Лютиэн не было, вдобавок, она не помнила, когда последний раз ела, так как не знала, сколько проспала до того, как очнуться в камере. Впрочем, хлеб не вызывал желания его есть – значит, она ещё продержится. Часть трав, которые эльфийка назвала Тёмному Властелину, пригодны в пищу, так что она не боялась голодной смерти. Саурон же посмотрел на миску с брезгливостью, но наклонился за водой и сделал несколько глотков. Пил он, запрокидывая голову, и Лютиэн заметила, что кровь на его светлой коже высохла, рана подсохла, но влажно блестела воспалением и редкими тёмно-красными каплями. Ей стало не по себе от того, что ей придётся лечить эту заслуженную за злодеяния рану и трогать шею тёмного слуги Моргота. Майа вытер мокрые губы и подбородок ладонью, бросив пустую миску на пол, и заметил, что Лютиэн на него смотрит. - А ты жива, - сказал он. - Что? - Думал, что тебя изнасиловали, а потом убили. Или наоборот. Эльфийка скривилась от отвращения – не к словам даже, но к равнодушному тону Саурона. Лютиэн вдруг ощутила чуждую эльфам, злую радость от того, что благодаря ей и Хуану он хоть и не мёртв, но в немилости Моргота и сидит в темнице своего же хозяина. - Я договорилась с твоим хозяином, - произнесла эльфийка, вкладывая в слова как можно больше гордости и спокойствия, будто нет в этом ничего такого. Будто это она первая заговорила. Но Саурон не впечатлился и пренебрежительно фыркнул. - Договорилась? Ну-ну, – произнёс он и посмотрел на Лютиэн, как на букашку. – Вот же тупая эльфийка. На этот раз эльфийка не ответила. Она постаралась представить свободного Берена, и чтобы не был он в тоске; пожелала ему долгой жизни, побеждённых врагов, красивую жену и многих детей, чтобы он поскорее забыл мелькнувшую в его жизни эльфийку, ведь не говорил Моргот, что отпустит её тоже когда-нибудь. Тоска сжала сердце Лютиэн от понимания, что, скорее всего, она больше не свидится с любимым. Но главное – он будет жить. О большем нельзя просить: её глупостью и гордыней её отца Берен оказался в Ангбанде. Все чёрные чувства покинули её: гнев сменился покоем, а гордость – достоинством. Саурон пнул носком ноги миску с хлебом и отвернулся. На утро – утро ли это было? во всяком случае, эльфийка проснулась с полусна – тёмный майа уже откуда-то знал о части договора Лютиэн и почему-то не убил её немедля. Часы сливались в дни, дни в недели. Лютиэн не считала их, так как быстро потеряла разницу между днём и ночью и спала больше, чем бодрствовала. Кошмары больше не снились – сновидения приносили покой. Поначалу она видела в них Берена: его тёплый взгляд, грубые широкие ладони, что были так не похожи на изящные эльфийские, объятья – он мог спрятать Лютиэн в руках, и было ей спокойней, чем за завесой Мэлиан – и голос, сначала с такой уверенностью назвавший её соловьём, а после порой запинающийся, как у юного мальчишки, когда он ещё не смел твёрдо говорить вслух о своих чувствах к ней. Эльфийка скучала по нему и их несбывшейся любви, но время, проведённое рядом с ним, было ценнее любого сильмарилла; и для Берена тоже, иначе не явились бы они сюда за возможностью быть рядом дольше и с благословения Тингола. Отец тоже пришёл – его лик мягко сменил Берена и привёл образ матери с собой. Тингол был в её снах воспоминаниями, радостными и грустными, улыбался любимой супруге и любовался прекрасной дочерью, думая, что Лютиэн не замечает; маленькой темноволосой эльфийке один великий король расплетал на ночь лёгкие косы и тихо пел. Но Мелиан была иной – печальной, в ясных глазах мерцали ночные озёра горя и потери, словно бы майа знала, где сейчас её единственная, невозможная по замыслу Илуватара дочь. Мать приходила три раза и лишь баюкала эльфийку на руках, лаская песнями о юности мира, а на четвёртый поцеловала в лоб, и Мелиан и Лютиэн плакали вместе о том, что никогда не свидятся. Майа Мелиан видела, всё видела, и готовилась сообщить эту скорбную весть мужу. Мать и дочь расстались печально, но на душе Лютиэн стало легко. Больше не видела она милые ей лица. В снах эльфийки пели птицы, шумели ручьи и высокие зелёные кроны, благоухали травы и цветы. Вдали звучала музыка. С каждым разом она стихала, а лес заволакивало зыбким, но не тревожным туманом. Постепенно Лютиэн перестала видеть сновиденья вовсе и, засыпая, просто ныряла в нейтральное забытье без тьмы и света в нём. День же начинался, когда она открывала глаза. Первое время её мучила невозможность действия, но постепенно эльфийка наполнила быт ритуалами. Сесть. Потянуться, хотя не сразу она осмелилась лишний раз шевелиться. Выпить воды и съесть то, что приносили орки – этой едой она долгое время брезговала. Но однажды в камеру со смехом кинули мешок, и в нём был не самый свежий, но хороший хлеб, несколько мешочков с орехами, фляга с ключевой водой, и даже не одна, и множество другой хорошей еды. Лютиэн с трудом дождалась, пока уйдёт охранник, и сорвалась, уже не обращая внимания на Саурона. Ничего вкуснее этого простого хлеба эльфийка не ела, ничего слаще этой воды не пила, и ни одно кушанье при дворе Тингола не было сравнимо с этим даром. Разум её затуманился под напором желаний измученного тела, пока тёмный майа не поднял откатившуюся в сторону краюху и не откусил показательно, глядя в глаза Лютиэн и ухмыльнувшись после. Эльфийку окатило льдом понимания: не откуда было в крепости взяться такой еде, кроме как из рук убитых её сородичей, и теперь ела она кровью других эльфов. Она отбросила кусок, что был у неё в руках, отпрянула назад по полу, не в силах встать на ноги и сипло всхлипнула, впервые готовая заплакать в этих стенах, но удержалась. Сразу стало понятно, почему у орков, кинувших этот мешок, был такой довольный вид; они потешались над её слепотой и голодом. Вся хорошая еда досталась Саурону, и впредь Лютиэн брала то, что давали: безвкусное или мерзкое, но не полученное из рук мёртвых. С самим Гортхауром же возникли неожиданные проблемы. Эльфийка поклялась лечить его, но не знала, что с ней будет, если не выйдет; при хорошем раскладе она всё ещё по глупости рассчитывала на милосердную быструю смерть. Рана не поддавалась. Лютиэн делала всё правильно, а, закрывая глаза, представляла на его месте того, кто ей мил, чтобы добавить к исцелению силу слов. Но каждый раз после всех её усилий, в результате которых к «вечеру» на его шее образовывалась корочка из травного порошка, не пропускающего заразу, и уходило всё воспаление, на следующий день по его шее снова стекало красным, а Саурон становился немного бледнее, чем накануне. Лютиэн не понимала. Лютиэн злилась. Лютиэн перестало спасать забытье в череде бесконечно одинаковых часов её существования, в которых она хлопотала над незаживающей раной тёмного майа. Эльфийка испугалась, что забудет так родную речь, не считая заклинаний, распеваемых при целительстве, поэтому после работы отодвигалась, упиралась лбом в колени и, прячась и накрывая рот руками, шептала себе в ладони всё, что приходило в голову: старые сказки, детские песни, рассказывала самой себе о дальних землях и берегах Запада или же рассуждала, как проведёт сегодняшний день – поговорит с матерью, прогуляется по лесу Нелдорет, слушая птиц и ветер, сбежит на свидание с Береном к опушке, а пастырь древ увидит их издали, но ничего никому не скажет, так как молчалив с незапамятных времён.* Разумеется, не прошло много времени до того момента, как это заметил Саурон; чем дальше, тем раздражительней и язвительней он становился. - С ума сошла, да? - Не заговаривай со мной, - тихо. Поняв, что майа на неё всё равно, Лютиэн уже не тратила силы на него. Ну, почти. - Тогда точно сойдёшь. В чём-то он был прав. Но в её камере не было достойных собеседников. Недостойных – тоже. Саурона было проще считать неодушевлённым предметом. Хотя у Лютиэн было, что спросить у майа. - Почему моё лечение на тебя не действует? Эльфийская речь ранит твой искажённый дух? Гортхаур ответил что-то, но сделал это на незнакомом и прекрасном языке, которого эльфийка не знала – но завороженно прислушалась к мягкому, но высокому переливу. Он был непохож на родной синдарин, но завораживал своей инакостью. - Это валарин, смертная, язык так любимых твоим народом Валар, а ещё это мой язык, и язык моего господина – мы оба знаем его и можем использовать. - Да как ты посмел!.. - Не будь тупее, чем я о тебе думаю, эльфийка. Лютиэн обнаружила себя вскочившей на ноги. Она понимала, что Саурон не лгал, а потому не должна эта речь звучать в проклятых стенах Ангбанда. И мама тоже знает этот язык, но, видно, отказалась от него вместе со всеми благами светлого Амана… Но их силы не равны в темнице. Да и вне её – тоже, если быть перед собой честной. И чтобы хоть как-то отыграться, Лютиэн сухо настояла на очередном осмотре. В эту «ночь» мимо вели пленного. Сначала эльфийка приняла человеческую речь за морок, но вскочила от брани орков и создаваемого ими шума. К несчастью, было уже поздно – они прошли мимо, уведя человека вглубь переходов, а Лютиэн почувствовала себя так, словно потеряла в густом тумане друга. После этого она не могла уснуть. Вдруг заболела нога – браслет давно натёр, но получалось не обращать внимания на красный отпечаток на нежной коже. Спящий Саурон пошевелился. Волосы сместились, повязка забелела в темноте. Лютиэн закрыла лицо рукой и спутанными волосами, притворяясь, что спит, так как не желала выслушивать его яд. Майа сел, свесил со скамьи ноги и недовольно поморщился. Через пряди эльфийка увидела, как Саурон снял перевязку. Насколько она могла разобрать в темноте, рана высохла, выглядела лучше. Быть может, лечение, наконец, помогло, а так медленно, потому что майа не первый раз из упрямства или просто назло снимает повязку? В конце концов, она же тоже лечила – Лютиэн пропитывала её отварами, с трудом допросившись горячей воды. Гортхаур провёл ладонью по шее, стирая выступивший пот. И вдруг вцепился ногтями в корку на ране. Стиснув зубы, он в два движения зло расчесал её и в итоге содрал всё, вскрывая рану и давая крови течь вновь. Лютиэн резко поднялась. - Что ж ты делаешь!- не выдержала она. – Ты… ты!.. - Что я? – недовольно. Кажется, майа не хотел быть обнаруженным за своим занятием. Саурон показушно провёл ногтями по открытой ране, делая себе хуже. Эльфийка метнулась к нему и ударила по руке. Майа оскалился и схватил её за запястье – больно, сильно, останется сизый след. Но Лютиэн не показала, и вместо этого выложила ему всё, ненавидя его за то, что он не давал ей выполнить свою часть договора. Врагу рассказала эльфийка о Берене и о цене, которую они готовы были заплатить, чтобы быть рядом, и о плате, что она отдала за его свободу – быть служанкой-целительницей у слуги Владыки Мрака, предателя всего мира и всего света в этом мире. Лютиэн кричала, пыталась ударить, выдирая руки из хватки, и снова кричала, срываясь иногда на нежную мягкость, в которой были чувства к смертному человеку, с которым бы рассталась всё равно через короткую жизнь вторых детей Илуватара, а ведь Берен был уже не молод. Всё сокровенное тепло открыла Лютиэн и замерла перед не изменившимся в лице Сауроне; её взмокшие плечи дрожали. Майа потрогал рану и откинул голову назад. Эльфийка судорожно выдохнула и чистым замотала ему шею обратно: эту перевязку она заранее пропитывала на утро, но неважно теперь уже, когда стало ясно, что плоть не заживает, так как ей мешает хозяин тела. - Зачем? – устало спросила Лютиэн, так как на мгновение ослабла её ненависть к Саурону. Почему-то он показался немного несчастным. – Зачем это делать? Моргот заставляет тебя? Гортхаур грубо отстранил её случайно задержавшиеся на повязке руки. - Ты ничего не понимаешь о любви, тупая эльфийка, - произнёс он и серьёзно, и в насмешку. Лютиэн оскорблённо отвернулась и в пару шагов вернулась к своему месту. Пускай гремит цепь и их с Сауроном разделяет только малое расстояние в камере, это всё же лучше, чем ничего. Эльфийка свернулась клубком на холодном камне и уснула. Старательная эльфийка. В глазах Лютиэн даже изредка мелькало искреннее желание помочь, но это было до того, как она поймала раненого с поличным. Дуновение ветра потушило факел, но Майрон упрямо зажёг его вновь. - Ты нужен, - коротко сообщила Тхурингвэтиль из-за решётки камеры. - Что там у вас? – пренебрежительно. Майа не мог сказать точно, рад ей как разнообразию компании или злится её присутствию. - Пленник. Обычные методы не помогают. Майрон закатил глаза. - Где? - Второй уровень, тре… - Переведите на первый. И поищи нормальной еды. - Да где я найду? - Ну, её-то подразнить у вас всё нашлось, мешок целый, - презрительно фыркнул майа и кивнул на эльфийку; накануне она ему наскучила, и он подсыпал в воду сонное зелье, сделанное из целебных трав самой Лютиэн. Заодно Майрон разжевал несколько жёстких листиков ацеласа, потому что накатила дурнота.** - Поторопись, - добавила Тхурингвэтиль и улетела исполнять приказ, помня, кто её господин; Мелькор стоял выше их обоих, и дерзила вампирша тогда, когда исполняла приказы общего хозяина. Майа подцепил повязку, стягивая ткань, и стукнул железным браслетом по стене: достаточно было лёгкого – по его меркам – и правильного удара, чтобы замок поддался, поэтому Майрон не нуждался в ключе. Впрочем, у двери он всё же вытащил один и, просунув руку между решёткой, открыл дверь камеры снаружи. Выйдя, он запер Лютиэн одну и вновь спрятал ключ в тайном кармане своих одежд. Пленник оказался человеком. Забавно, обычно эльфы держались дольше, но против них было верное испытанное средство – мучить не допрашиваемого, а его друга. Видимо, этот был исключением. В маленькое скрытое окошко в двери Майрон разглядел полосы от бичей на руках и широком торсе, падающие на пол капли крови с истерзанной ладони – вероятно, на пальцах уже не было ногтей – и измученное, серое от усталости лицо, но ещё не безумное, а значит, не перестарались. Приказав не мешать, майа завернул еду в какую-то грязную тряпку, перекинул её себе через руку и, прижимая к себе вместе с рукой, кивнул Тхурингвэтиль. Вампирша ухмыльнулась, открыла дверь камеры и, схватив Майрона за шкирку, не без удовольствия толкнула его в комнату с такой силой, что тот споткнулся почти без притворства. Он шикнул, но сейчас нужно было поддерживать образ. Не так уж сложно это было после пребывания в темнице. Пленный открыл глаза и посмотрел на него сначала со страхом, но, заметив перепутанные золотисто-рыжие волосы, оборванную и определённо не свойственную его мучителям одежду, а так же – не сразу – рану на шее, человек сменил запуганность на осторожное любопытство. Вжав голову в плечи, Майрон отошёл к стене, сел у неё и осторожно развернул кулёк, боязливо оглядываясь. Глянул на пленника и быстро отвёл взгляд. Человек замер. К слову, он был привязан к стулу. Не смотря на него, Майрон разложил еду и поставил кувшин. Затем вновь бросил взгляд на пленника. - Хочешь? - О… откуда это? - Украл, - невозмутимо сказал майа. – Хочешь? Ох, прости, - он сделал вид, что спохватился, подвинулся к нему и быстро развязал путы на руках и ногах. Человек охнул; руки и ноги его затекли до тупой боли. Майрон неспешно делил еду на двоих. - Кто ты? - Я пленник, как и ты. - Ты лжёшь? - Я похож на орка? Человек присмотрелся. - Нет, на эльфа. Майа пожал плечами. Почему бы и нет. Главное – уши не показывать. Майрон разломил относительно мягкую краюху на две половины и откусил от одной, глотнул из фляги. К его удивлению, там оказалось густое вино; ну надо же, как Тхурингвэтиль расстаралась. Хотя вряд ли вампирша знала, иначе сама бы выпила. - Откуда это?.. – повторил человек. - Я же сказал, что украл. У Моргота есть и другие слуги, которые едят нормальную еду… - Не произноси этого проклятого имени! Майрон умолк. Смертный сполз на пол и подобрался ближе к майа. Сел, вытянул ноги, судорожно выдохнул. Облизал сухие губы и уставился на еду. Вскоре он снова подал голос; как и рассчитывал майа, одиночество извело его сильнее, чем лишения. - Как тебе удалось это сделать? - Не все служат Морготу по своей воле. Многих он обманул, обещая дать простор уму и ремеслу, а теперь держит страхом, не дав ничего. Но они милосердны к пленникам. Мне удалось выбраться из своей камеры и украсть еды, но меня учуяли варги. Тогда меня избили, еду отобрали, но я сделал вид, что держу раненную руку и спрятал ещё. А охранник сделал вид, что ничего не заметил. Добрый человек. – Майрон постарался улыбнуться мягче. – Мою камеру, кажется, сочли ненадёжной, раз я из неё сбежал… и вот я тут. Бери, ешь тоже. Смертный неуверенно протянул руку за едой. Майрон провёл у него несколько часов. Майа не задавал ему вопросов и плёл свою легенду: как схватили, предположения, почему не убили. Лишения ослабили человека – он готов был сопротивляться пыткам ещё долгое время, но иллюзия покоя, не уродливая орочья морда перед собой и тихий собеседник сделали своё дело. Вино добавило плодотворности переговоров, и, отфильтровав многое, майа всё же добрался до нужной информации. Иногда этот способ был куда полезней насилия. По меньшей мере, он с большой вероятностью исключал ложь. Майрон дождался, пока его не сморит усталость. Человек уснул, и в этот миг майа забыл имя смертного и не был даже уверен, что спрашивал его. Как хорошо, что Тхурингвэтиль не стала лезть к нему после. Пользуясь возможностью размяться, Майрон шёл дальним путём через старые переходы, которыми сейчас никто толком не пользовался; узкие, холодные, их строили до падения Утумно. Рана снова успела покрыться коркой, неприятной, зудящей. Майа почесал его и сразу же сильнее впился ногтями. Небольшое усилие, и корка содрана. Открытая, нежно-розовая кожа запульсировала под ней. Больно. Но правильно. И опять кровь течёт… - И чем это ты занимаешься?.. Мелькор появился из темноты незаметно, словно являлся её сутью и частью. Вала шагнул к Майрону и, прихватив за плечи, оттеснил в два шага спиной к стене; он был выше, но сейчас немного наклонился, чтобы их лица были вровень. Холод перчатки обжёг шею. Майа замер, оказавшись неготовым к встрече – в последний раз вала бил его, хоть и за дело. - Так чем?.. – отняв пальцы, Мелькор слизнул с латной перчатки каплю крови. – Мы же оба знаем, что она тебя лечит хорошо. И что ты мог давно уже сам уйти из камеры… Майрон промолчал. Да и что он мог сказать? - Говори! – голос ударил колоколом по вискам; злость, давление, Мелькор – вале не нужно было вести с ним разговоров или пытать, чтобы вытянуть правду. Майрон вздохнул, захлебнулся хлынувшей изнутри ко рту бурлящей чернотой, давясь и ощущая прогорклость на языке, дал ей выйти наружу: - Ненавижу, - тихо процедил он. – Ненавижу вонючих орков. Ненавижу это место. Ненавижу север, снег и холод. Ненавижу, ненавижу… «Себя я ненавижу», - но этого майа вслух не сказал. Мелькор и без этого прочитал в его душе, что Майрон месяцами исходил ядовитой злобой к самому себе за то, что потерял единственное место, где ему было хорошо, где были лишь волколаки и тепло, а орки лишь временно бывали в крепости. А потому наказывал себя, терпя общество эльфийки и не давая зажить ранению, чтобы та болела, кровоточила и не давала забыть об оплошности. - Будет шрам… - гортанно выдохнул Мелькор и склонился ниже. Майрон окаменел. Вала прихватил его за плечи крепче, удерживая, но в этом не было нужды. Влажный холодный язык заскользил по коже – воспалённой и здоровой – и по открытым краям несмотря ни на что чуть поджившей раны. Собирая капли крови, Мелькор властно потянул майа за волосы назад, заставляя откинуть голову, всего лишь на пару мгновений раньше, чем это сделал бы Майрон самостоятельно. Тщательно зализав рану, Мелькор не стал отстраняться. Он прижался, всем телом вжимая майа в стену, но тот уже был не прочь – зажимает, прижимает Мелькор, да пускай делает, что хочет. Майрон и большее позволял и даже через сотню тысяч лет не забудет удивлённо выражение его лица, когда майа отдал добровольно то, что вала – не совсем и не только из прихоти – намеревался взять силой. А ещё это означало, что майа уже злится на себя сильнее, чем Мелькор. Вала чуть надавил на горло – из любви к контролю над Майроном и к этому жесту; почти ласково потёрся носом возле уха и опаляюще выдохнул: - А теперь слушай меня… Ударившись об пол головой, Лютиэн вскрикнула от боли. Эльфийка не знала, сколько спала и почему её сон был так долог и худ, но пробуждение оказалось тоже не сладким. - Вставай. Хозяин хочет тебя видеть. Тхурингвэтиль, отпустившая её руку, чтобы отпереть железный браслет на ноге, вновь сомкнула пальцы на запястье, впившись загнутыми концами железных когтей в кожу. Вампирша сильно дёрнула наверх, выворачивая Лютиэн руку. - Вставай, эльфийка. Она дёрнула к выходу. Эльфийка дёрнулась и, ненадолго ощутив мнимую свободу – от цепей, от всего, дёрнулась в попытке ударить Тхурингвэтиль и, возможно, сбежать. Но та словно не заметила этого: так сильна оказалась. Саурон безучастно наблюдал. Вампирша вывела её из камеры и куда-то потащила. Стиснув зубы и смутно понимая, что делает себе хуже, Лютиэн вырывалась, кусалась, тянулась сжатыми в кулаки руками, пока Тхурингвэтиль не ударила её, смеясь и схватив волосы, головой о холодную стену. Затем вампирша несколько раз обрушила руки на её бока и ноги так сильно, что эльфийка скрючилась. - Будь смирной, эльфийка. Хозяин хочет посмотреть на твоё хорошенькое личико, - вампирша сжала её подбородок и заставила поднять голову, - но про остальное он не говорил. И про то, что ты должна быть непременно живой, а не куколкой на ниточках – тоже. Через некоторое время, изредка поколачивая её, Тхурингвэтиль толкнула Лютиэн в какую-то комнату. В следующую секунду вампирша вылила на неё ведро ледяной воды и, когда у эльфийки перехватило дыхание от холода, начала клочками сдирать с неё одежду. Лютиэн снова начала вырываться, теперь более пугано. - Что… что ты делаешь?! Хватит! - Я сказала, смирно! – Тхурингвэтиль царапнула когтями по обнажившемуся белому плечу эльфийки. – Ты такая грязная хрюшка, что тебя сказали вымыть. Замри и не двигайся, а то твоя кожа станет белее и худо будет. И вампирша показала клыки. Те были жёлтыми, острыми, как кинжалы. Такие вспорют эльфийскую кожу легче металла. Лютиэн зажмурилась. Тхурингвэтиль содрала с неё остальную одежду, оставив абсолютно нагой, и вылила ещё воды. Вампирша, не жалея, тёрла её спину, бока, ноги, нежные до сих пор бёдра и руки так сильно и жёстко, что они покраснели, а местами даже закровоточили. От холода одубело тело, эльфийка не чувствовала пальцев рук и ступни. Лютиэн глотала слёзы стыда и боли, не давая им выступить на глазах; ей мерещились тысячи глаз, смотрящий на её унижение, хотя они с вампиршей были наедине. А под конец Тхурингвэтиль грубо, едва не выдирая, неровно обкорнала ножом длинные, чёрные, как ночь, и всё ещё остававшиеся прекрасными после темницы волосы эльфийки. Теперь местами они доставали до плеч, в других – еле-еле до ушей. Вампирша ненадолго пропала из поля зрения, а появилась с каким-то комом тёмной ткани, который бросила Лютиэн. - Одевайся. Или я сама это сделаю. Эльфийка, как болванчик, покачала головой. Дрожащими, как она надеялась, от холода руками Лютиэн облачилась в прекрасное платье из тёмно-синей парчи, похожее на те, что эльфийка носила дома в Менегроте. Серебристый пояс змей обхватывал талию и свободно спускался по длинному подолу к босым ногам, край по плечам украшала тонкая вышивка из серебряных же нитей. Рукава до запястий и юбка закрывали следы лишений и свежих побоев Тхурингвэтиль, а платье оказалось точно в пору. Прекрасное, но оно не радовало; Лютиэн дрогнула сначала, но вовремя запретила себе думать, откуда оно и с тела какой несчастной снято. - Прихорашиваться времени нет, - съязвила вампирша. – Идём. Эльфийка гордо выпрямилась и вскинула голову. Платье осталось не смятым всю дорогу, и Лютиэн ни разу не сбилась с шага. Зал оглушил её смрадом и криками. Орки, улюкая, находились высоко, а эльфийка оказалась в яме, не заметив, куда делась её мучительница. Проход сзади захлопнулся. Оглядевшись, Лютиэн заметила, что «яма» идеально круглая, а стены её сделаны из прочных, вертикально поставленных, брёвен. Во главе своих слуг восседал Моргот Бауглир. Вала не обращал на них внимания и сидел на отдельном возвышении, казавшись в разы больше и занимая собою много пространства. Перед ним эльфийка почувствовала себя крохотной и жалкой, но смелость и уверенность вернулись к ней вместе с силами. Гордо оглядевшись, Лютиэн вежливо присела в поклоне, не вкладывая в движение ни капли уважения – и Владыка Мрака это видел. Моргот едва заметно шевельнулся, и все умолкли. Мерзкий шум сменился душной тишиной. - Лютиэн, дочь короля Тингола и майа Мелиан, которую прятали в Дориате так долго, пришла по доброй воле через главные ворота, чтобы спеть и станцевать для меня и в мою честь, - вала сделал паузу, дав оркам время отреагировать довольным криком. – Но я решил, что мои слуги достойны её песни тоже. Орки рассмеялись. Лютиэн не изменилась в лице. Она пела отцу, пела матери, пела гостям на их пирах и зелёной листве, пела Берену – а теперь её слушателями должны будут стать поганые орки. Что ж, значит стоит постараться и выбрать такую песню, что б их ушам стало больно от благой эльфийской речи. - Однако она обещала и танец. Я не люблю, когда дева танцует одна. Поэтому я выбрал самого достойного, с кем ты будешь танцевать сегодня. Не расслышав приказа, эльфийка увидела, как орки потянули за какие-то верёвки, услышала скип петель. Половина брёвен на противоположной стене оказались не цельными и откинулись наверх, открыв большой проход. Грозный ужасающий рёв огласил яму оттуда и обдал Лютиэн. Медленно выступил из тени Кархарот, и показалось эльфийке, что он стал ещё сильнее и свирепей. Волколак оскалил клыки и, вскинув голову, издал громкий вой. В неведомой дали на его зов откликнулись другие волки: залаяли и завыли в ответ так, что было слышно здесь. Ворота за ним закрылись. Кархарот пригвоздил эльфийку к месту налитым кровью взглядом – теперь он был выше и мог справиться с ней; но сквозь оцепенение Лютиэн услышала, как Моргот насмешливо приказал: «Пой», - а из глубин памяти и разума голос Берена ласковым теплом попросил её держаться. Всё хорошо, любимая. Ты так сильна и прекрасна. Тогда эльфийка запела, запела о том, что Мелькор либо мог так же страстно ненавидеть, как и любить чёрным сердцем, если ещё остался на это способен – об Исходе Нолдор в земли Белерианда. В её песне пролилась кровь тэлери и заполыхали их, подобные прекрасным птицам, белые корабли яркими огнями на обращённых к западу берегах; там великий король повёл свой народ через ветра, стужу и тьму, и иной – раскаялся и явился за прощением к супругу светлой Элберет. Загорелись музыкой Лютиэн камни похищенные, что сияли сейчас в железной короне Моргота, а их великий творец рассыпался пеплом под звёздами.*** А в яме-арене эльфийке уже пришлось танцевать, сбиваясь с ритма, так как Кархароту надоело бездействовать. Волк бросился вперёд, надеясь проглотить её или откусить руку или ногу, но Лютиэн отбежала. Снова прыгнул – снова увернулась, сбившись с песни, но клыки волколака зацепили подол платья и порвали его. Мельком увидела она ухмылку Моргота, призывавшую её не прекращать песню и на самом деле танцевать, поэтому эльфийка только вложила в голос больше силы. Но всё равно вряд ли кто-то его слышал. Кархарот рычал, смрад его пасти временами оказывался так близко, что Лютиэн вскрикивала от страха быть съеденной, так как не знала она, что волк действует по воле Моргота и направляем его разумом, и пока вала не приказал её убить. Платье быстро совсем изодралось, ноги сбились о камень из-за бега от волка и неловкого «танца», исполняемого эльфийкой. Орки смеялись над ней. Когда Лютиэн упала – подол хоть и потерял свой вид, но стал только сильнее мешаться – и отползла от едва не раздавившей её гигантской когтистой лапы, испачкавшись совсем в пыли, их смех стал громче. Кто-то кидал в неё камни, и один косо попал по щеке, острым краем поцарапав кожу; другой ударил в плечо, третий – в обнажившуюся ногу поверх проявившихся следов рук Тхурингвэтиль. У эльфийки зашумело в ушах или же это были сторонние завывания, время потекло древесной смолой, и подобно тому, как в смолу попадает жук и застревает в ней, так и Лютиэн увязла в тянувшихся то ли часах, то ли минутах, а когда измученные ноги задрожали – она уже подумала о часах. Сквозь собственный, ещё чудом не затихший, но сорвавшийся голос эльфийка услышала вдруг, что орки тоже распевают. Их песня была уродлива, и Лютиэн не могла толком разобрать слов, но временами ухватывала отдельные фразы: … Пристало ли эльфу подолом вертеть? Не стану танцевать с Кархаротом, он зверь! Схватил он ее и давай вертеть!**** Лютиэн уже не пела, так как Кархарот внезапно ожесточился. Волколак стал быстрее, кидался на неё яростней, его чёрная шерсть встала дыбом. Не сразу поняла эльфийка, что это она иссякла – и замедлилась, а волк оставался неутомим. Да и что ему маленькая Лютиэн на тонких ножках, измотанная темницей куда сильнее, чем она сама думала? Из высокой темноты вдруг слетела летучая мышь: схватила железными когтями за остатки локонов, потянула, выдирая, и, сделав круг, снова набросилась. Лютиэн отбивалась от неё и прятала глаза от острых когтей, но невозможно было обращать внимание и на волка, и на вампиршу. Над головой волка Тхурингвэтиль обратилась человеком и приземлилась на спину Кархароту, крикнув: - Будешь знать, как присваивать мой прекрасный облик! Волк встряхнулся и клацнул зубами, не признавая соседство вампирши на себе. Тогда Тхурингвэтиль вновь стала летучей мышью и кинулась на эльфийку. Слова орочьей песни снова донеслись до Лютиэн: Она и брыкалась, она и визжала, Но все ж от волка не убежала. Кархарот сшиб эльфийку с ног, набросившись со спины. Лютиэн вовремя подставила руки, спешно перевернулась, и онемела на миг, увидев алую волчью глотку, раскрытую прямо над ней. Не сдержав эмоций, она сначала закрылась руками, и лишь затем в панике отползла – волк почему-то промедлил. Звуки насмешек били по ушам: Смешная картина и глупо глядеть! Дурная эльфийка и злой дикий зверь! Лютиэн вновь бежала от Кархарота и Тхурингвэтиль. Танцевала в обрывках платья перед орками. Даже громко пела, боясь, что вампирша выколет ей глаза или вопьётся клыками в незащищённую шею. А Моргот Бауглир всё ухмылялся, наслаждаясь представлением. Тхурингвэтиль отвела её обратно в камеру, но даже не притронулась к цепи. Этого и не понадобилось. Стоило ей захлопнуть дверь, как грязная, вся в синяках Лютиэн осела на пол, обхватывая себя руками и склонив голову, согнувшись, и тихо разрыдалась. Слёзы прятались за свалявшимися в сосульки волосами, но стекали по коже скул и щёк, капали с кончика носа на ободранные красные колени. Все её сбитые ступни были в крови и налипшей пыли, ставшей склизкой грязью. Эльфийка неслышно покачивалась взад-вперёд; у каждого есть предел, и Моргот нашёл, чем её сломать. Всего раз плакать чистыми слезами – разве это слабость? - Доигралась? Лютиэн подняла голову. Слёзы смыли грязь у её глаз, оставив беловатые пятна. Увидев Саурона и вспомнив о нём, эльфийка принялась быстро вытирать влагу. - Оставь. Поздно уже, - бросил он, пожав плечами, и был прав – Гортхаур уже всё заметил, и скрывать не было смысла. К тому же, рано ещё, у Лютиэн не хватало воли ещё взять себя в руки. - Хочешь, помогу тебе сбежать? – сказал он. До эльфийки не сразу дошёл смысл фразы. - Что?.. - Мой хозяин держит меня в темнице. Поэтому я решил, что могу помочь тебе сбежать. Лютиэн нахмурилась. Не стоило верить ни единому слову Саурона. - Завтра дверь камеры будет открыта и цепей, - он кивнул на них, - на тебе и так нет. Пойдёшь направо по коридору, подняться по лестнице, затем снова повернуть направо, а дальше идти прямо и выйдешь в коридор, ведущий к воротам тронного зала. Дальше ты дорогу знаешь сама – шла уже там. Стражи не будет, Врата крепости будут открыты. Можешь идти, куда захочешь, например, попытаться добраться в Дориат, - Саурон пожал плечами. Взгляд эльфийки только помрачнел, но в груди что-то колыхнулось неуместной надеждой: нет, только Гортхаур, не мог тёмный майа ей помочь! Разве что для того, чтобы насолить своему господину… - Или ты можешь повернуть от лестницы налево, - внезапно добавил Саурон, - и, пройдя мимо двух поворотов, свернуть на третьем и прийти в комнату, где сможешь узнать самую большую тайну Моргота Бауглира. Разумеется, Лютиэн не стала его слушать. Впрочем, изобличать его во лжи – тоже. С трудом эльфийка доползла до скамьи и, стоило только принять горизонтальное положение, куда-то провалилась. Не сон, но глубокий тёмный омут подхватил её и закружил, залечивая душевные раны и успокаивая. А проснулась она в одиночестве. Разбитые кандалы Саурона одиноко валялись у стены напротив. В камере было темно и холодно: сквозняк из настежь открытой двери затушил факел, а плохо смазанные петли еле слышно поскрипывали. Лютиэн села, провела ладонью по лицу. Кожу стянуло от соли и пыли. Первый шаг после вчерашнего дался ей тяжело, поэтому, никуда не торопясь, эльфийка спокойно размяла ноги и умылась остатками воды в плошке. Задышалось легче. Не сразу она решилась выглянуть наружу. Лютиэн до сих пор сжималась, ожидая, что сверху на неё обрушится летучая мышь и растерзает. Коридор был пуст, но вдалеке виднелся огонёк. Выждав и убедившись, что он не двигается, эльфийка шагнула наружу. Как он там говорил? Направо? У знакомого коридора эльфийка села на пол отдышаться и отдохнуть. Путь наверх оказался долог, а до ворот ещё не близко. Возможно, это всё же западня, но пока что ей на самом деле никто не мешал: коридоры не прочёсывались стражей, в попадающихся на пути камерах никого не было, а воздух пропитался тишиной. Огонёк, что она увидела издали, оказался факелом, но он давно уже истлел, и Лютиэн выбросила бесполезную палку. Ногам было совсем плохо. Эльфийка со вздохом вспомнила мягкую траву в лесах Дориата. Может, Саурон не обманул, точнее, обман был – но не в её сторону? И пусть её ждёт непростая дорога на юг, но окажется она когда-нибудь в объятьях отца и матери или даже встретит Берена, ведь он отпущен из крепости? Нет. Нельзя ещё. Она ещё не вышла на улицу, не вдохнула чистый воздух, не увидела неба. Осталось совсем немного, лучше поспешить. Тем более что позади с лестницы ей послышался шум и грохот сапог по полу. Но через несколько шагов Лютиэн остановилась. Направо – свобода. А налево… Собрать своё мужество, вернуться вглубь крепости и, узнав главную тайну Владыки Мрака, принести эти сведенья домой… Нужно обдумать тщательней, было б ещё на это время. Саурон не уточнял, сколько времени путь будет свободен. А если она увидит стражу или даже услышит любой подозрительный шорох, то сразу же развернётся назад и уйдёт. Эльфийка решительно развернулась. Пол оставался ровным и холодным, но коридор сужался и сгущалась темнота. Спасительных факелов больше не попадалось, но вряд ли бы Лютиэн осмелилась взять один с собой – свет выдавал лучше любого шума. Эльфийка, крадясь, считала боковые ответвления и внимательно прислушивалась, но ничего не слышала. Шорох ткани её одежды оставался самым громким звуком в этих переходах. Надеясь, что всё поняла и запомнила верно, Лютиэн завернула в третий поворот, едва не пропустив его, так как два предыдущих были правыми, а этот – левым, и от усталости добавилось невнимательности. Коридор тянулся куда-то наверх в темноту. В животе нехорошо потянуло и, возможно, она ушла бы обратно, если бы не разглядела полоску света всего лишь в ста шагах. Преодолев их слишком быстро, Лютиэн прильнула к щели в двери, ощутив странное повторение – так же она искала Моргота взглядом в его тронном зале. Свет нескольких факелов освещал небольшую комнату. И, быть может, эльфийка разобрала б что-то ещё, если бы не вздрогнула, увидев тех, кто там находится – пускай и трудно было их узнать из-за неведомого покоя на лицах. Им не мешало то, что они просто на полу. Моргот лежал, вытянув ноги, а его голова покоилась на коленях Саурона. Лютиэн могла бы назвать его красивым, ведь его лицо не искажал гнев или насмешка. Удивительно, но говор о том, что Владыка Мрака носит корону всегда, растворился – она стояла рядом, небрежно потускневшая от того, что присутствующим на неё всё равно. Угольные волосы рассыпались по ногам Гортхаура, и тёмный майа перебирал их бережливо, давая текуче не задерживаться в унизанных кольцами пальцах. Но, возможно, всё же правдой оставалось то, что сильмариллы слишком тяжелы. Присмотревшись к Морготу, можно было заметить усталость. Саурон положил ладони ему на виски и начал осторожно массировать, прогоняя боль и вес краденого сокровища. Затем вала поднял руку без перчатки и невесомо соприкоснулся пальцами с Сауроном. Гортхаур спрятал его израненные обожжённые руки в своих, еле-еле поглаживая; Моргот произнёс что-то на дивно-певучем языке, которого не знала Лютиэн – языке Амана и Альмарена, майар и валар, звуками которого один раз злил Саурон эльфийку. Майа ответил что-то, и некоторое время они тихо переговаривались – сокровенно и почти мягко, пока Лютиэн застыла, не в силах уйти или отвести глаза от того, чего не могло быть ни на этом свете, ни в тёмных чертогах Мандоса. Мертвецкий холод крепости проник в неё и подчинил себе. Да что она понимает о любви… Моргот сел, одним слитным движением сместившись, чтобы не отстраняться от своего слуги. Опёршись на локоть возле головы Саурона, он открытым широким мазком провёл по ране майа, зализывая её, будто пёс, и припал ближе. - Хозяин, эта тупая эльфийка за дверью. - Схвати её. Внезапно Моргот быстро развернулся. Лютиэн встретилась с ним взглядом, и губы валы искривились в ухмылке. Её заметили. Эльфийка не сдержала крика и бросилась назад. Всего сто шагов из этого прохода, а затем прямо и прямо, вон из крепости, если не успели ещё приказать вернуть стражу. Но пусть лучше её орки растерзают, чем она попадётся в руки Моргота Бауглира со знанием его слабости – ценней сильмариллов для него было живое существо, дух-майа. Не будет ей жизни никогда с такой тайной. В спину ударил волчий рык. Лютиэн почти успела потерять поворот из виду, как гигантский волколак выпрыгнул из прохода и, не рассчитав поворот и оттолкнувшись мощными лапами от стены, нагнал её в несколько прыжков. От удара в спину эльфийка упала, а отползти и встать ей было не дано; тонкое и хрупкое тело прижала к камню пола тяжёлая лапа. Когти надавили на кожу, и волк обнажил зубы. На мощной шее не хватало шерсти и ярко розовел шрам от клыков Хуана. Теперь Саурон уже не тратился на речь. Моргот не торопился. Подошёл размашисто, но степенно и медленно; корона уже была на своём законном месте, а руки – в плену и защите латных перчаток. Саурон перестал сдавливать Лютиэн лапой, но лишь для того, чтобы вала, сжав её запястье, поднял эльфийку в воздух. В отчаянии она забилась, силясь вырваться, но только причинила себе больше боли, выворачивая плечо под весом тела. - Ты на самом деле тупа, как и говорил Саурон, - Гортхаур обошёл, потираясь боком, вокруг ног своего хозяина. – Тебя, разумеется, никто не выпустил бы. Но раз ты так славишься красотой, - Моргот повертел её, словно безвольную куклу, - то нельзя прятать тебя больше в темнице. Когда-то я повесил Феанорово отродье снаружи на скале за руку, чтобы он украшал мою крепость, - волк-Саурон отчётливо фыркнул, - но его у меня украли. Что ж, ты займёшь его место, и на этот раз охрана у той скалы будет день и ночь. Бауглир отпустил её, и эльфийка упала в грязные лапы орков; Лютиэн не заметила, когда они явились в этот коридор и откуда. Распрощавшись с надеждой, эльфийка понадеялась больше не открывать глаз и потеряла сознание. * «... По осени буки Нэлдорета принимали меня. О, алое золото, о, шёпоты осени в Таур–на–Нэлдор! — Здесь лучше всего, — я думал» (Две крепости) Слова энта Древня, указывающие на то, что он был в том лесе, а так же, возможно, его сородичи. ** Сведенья об ацеласе разнятся. Во Властелине Колец говорится, что в Средиземье его привезли нуменорцы в Третью эпоху, но в Сильмариллионе Лютиэн и Хуан лечили им Берена; пруф - http://ru.lotr.wikia.com/wiki/%D0%90%D1%86%D0%B5%D0%BB%D0%B0%D1%81 *** Отсылка к Дагор-нуин-Гилиат, «Битве под звёздами» - названию битвы у озера Митрим, первой и последней битве Феанора. ****Здесь и далее – переделка песни «Медведь и прекрасная дева» из вселенной «Песни Льда и Пламени».