Сумасшествие

С наступлением сумерек стало совсем тяжело. Уже невозможно было отыскать укрытие в череде неотложных дел и деловых встреч. Стоило только сесть за печатную машинку, чтобы написать дополнение к любовно выпестованной идеологии всеобщего равенства, как с подоконника раздался знакомый звук размеренного дыхания. В то же мгновение мурашки пробежали по спине графа Набедренных, заставляя неловко ежиться и одергивать манжеты, чтобы скрыть мелко дрожащие руки. Граф не спешил оборачиваться, зная, что, а, вернее, кого увидит за полупрозрачной занавеской. Остатками разума он сознавал, что нужно гнать от себя навеянное Лешим видение, но не мог противостоять желанию еще раз увидеть Веню, насладиться его обществом. Между тем кабинет медленно заполнился терпким ароматом тех самых сигарет с золотыми фильтрами. А ровное дыхание за спиной теперь прерывалось на отчетливо различимые затяжки и выдохи. — Душа моя, я рад Вам… хоть и не перестаю скорбеть о вашей смерти, — как ни старался граф, сохранить спокойствие в голосе не получилось, и он испугался, что вот сейчас Веня найдет в интонации фальшь, которой там не было, и исчезнет. От окна послышался тихий хрустальный смех, шорох занавески и почти невесомые шаги босых ног по бесценного дерева паркету. Чужое присутствие отрицать стало невозможно, но повернуться все еще не было сил. — Граф, Вы обещали забыть о моей смерти, если хотите ответов. Где-то на периферии взгляда граф заметил, как Веня из-за его спины протянул руку с бычком и затушил его прямо о поверхность стола, совершенно не заботясь о целостности антикварной мебели. — В посмертии Вы совершенно потеряли чувство прекрасного, душа моя, — граф тихо вздохнул, смахивая бычок и пепел со стола и с удивлением отмечая, что на лаковом покрытии не осталось и следа. Это лишь доказывало нереальность происходящего, ненастоящесть Вени. А значит, он снова будет увиливать от ответов на вопросы. Вновь говорить о том, что мертвые не могут чувствовать и сожалеть. Опять призывать графа забыть о факте смерти. Вот только поддаться этим уговорам означает окончательно попрощаться с разумом и потерять себя. Граф с тоской посмотрел на торчащий из печатной машинки лист бумаги, на котором чернели пятна идеологически верных слов: «Общество должно быть равно, границы между его прослойками максимально стерты. Нет лучших и худших, есть только люди. Личности. Ветви дерева могут стать его корнями, а на корнях могут прорасти листья. Таково устройство общества». — Граф, оставьте свои прогрессивные мысли. Революция свершилась! Пора пить шампанское! Обернувшись наконец, граф увидел кружащегося в центре комнаты Веню. Волосы и свободная рубашка развивались от порывистых движений, но почему-то никак не удавалось сфокусировать на этом видении взгляд. Весь Веня словно был мутноватым пятном. Но вдруг он остановился и протянул ладонь, словно призывая к себе, маня: — Идите же сюда, граф! Отвлекитесь от своих дум. Будьте со мной. Не в силах бороться с порывом, а скорее просто поддаваясь соблазну, граф, вставая со стула, протянул руку и сделал три неловких шага, споткнулся о ковер и непременно упал бы, если бы не Веня. Будь он трижды призраком и наваждением, но сейчас его прикосновения ощущались как нечто настолько реальное, что вся предыдущая жизнь казалась лишь сном, а вот это мгновение — истинной реальностью. — Благодарю, душа моя… Веня вновь тихо рассмеялся, но смех был резким, почти истеричным. Злым. Он притянул графа к себе, увлекая в то же порывистое кружение по комнате и яростно зашептал: — Зачем же Вы такого беленького из себя строите? Людей под ружья поставили ради шлюхи оскопистской? О равенстве говорите? Растерявшись, граф не нашел что ответить, он хотел лишь увидеть того Веню, который спас его, прикрыв от злой метелинской пули, но не это отродье Лешего, которое приняло столь родной и любимый образ. Хотелось вырваться и бежать, сломя голову, зовя верного Клиста, но граф не мог отпустить страдающего больше, чем он сам, Веню. Наоборот, он крепко обнял Веню. Рука сама собой скользнула по ледяному шелку рубашки к волосам, чтобы прижать его голову к своему плечу и успокоить. Чтобы не бояться самому. Пальцы в черных густых волосах вмиг стали влажными и липкими, за манжет потекла струйка, окрашивая его в ярко-алый цвет. От неожиданности граф прижал Веню сильнее, с ужасом ощущая, как пальцы проваливаются прямо в череп, касаясь смеси мозговой жидкости и осколков черепа. Невыносимо затошнило, и граф резко остановился отдергивая руку от вениного затылка и в каком-то неясном порыве откидывая окровавленной рукой его челку в сторону. Веня смотрел на него пустой с рваными краями глазницей и смеялся. Глазное яблоко отсутствовало, и через отверстие, наверняка, можно было увидеть волосы на затылке, а то и стену напротив. Графа затрясло сильной, почти эпилептической дрожью, он отступил на шаг, не в силах оторвать взгляд от кровавых подтеков под глазницей. — Нет… нет… нет… — губы сами собой двигались, выдавая неразборчивое бормотание, пока граф пытался сбросить с себя мертвые объятия, — НЕТ! Вырвавшись из цепких рук своего видения, граф без чувств упал на паркет и забился в судорогах, не переставая слышать сумасшедший смех.