Одна французская песня

Как отличить завсегдатаев бара от обыкновенного регулярного посетителя? Обычные посетители редко обращают внимание на остальных, редко замечают, что встречают кого-то не впервые и поспешно уходят, расплатившись за выпивку до последней копейки. Завсегдатаи же знают все: кто с кем подрался, кто кому проиграл кругленькую сумму в карты и кто задолжал пузатому хозяину заведения, тучному мужчине с обвисшими сальными усами, который никогда не откажется выпить несколько рюмок дорогого старого виски из своего погреба и пожаловаться клиентам на бесчестие других. Томас был одним из тех завсегдатаев, которые заглядывали в бар если не каждый день, то точно около шести раз в неделю, иной раз приходя сюда по утрам за бокалом джина и возвращаясь вечером, чтобы поделиться накопившимися за день событиями и послушать старое кантри. Здесь, в тесной забегаловке, пропахшей алкоголем, где столы и стулья были наставлены настолько тесно друг к другу, что в дни аншлага к барной стойке пройти можно было только по головам, брюнета знал практически каждый посетитель. Ему приветственно махали руками, подзывая к себе, чтобы рассказать очередную занимательную историю или чересчур пошлый анекдот, хлопали по плечу, внезапно выступая из полумрака у стен, и по-свойски посмеивались над его нетвердой походкой и любопытным взглядом темных глаз, которые выдавали его молодость — Томасу было всего двадцать три, в то время как большинству здешних выпивох давно перевалило за пятьдесят. Томас отличался особенной наблюдательностью, благодаря которой замечал, кого из знакомых пьяниц не было сегодня на месте, кто занял чужой столик и кто из посетителей оказался незнакомым никому гостем, неуверенно переминающимся с ноги на ногу перед лицом ухмыляющегося бармена Джейка, который никогда не выпускал изо рта толстую сигару и флегматично выдыхал кольца пахучего дыма на протягиваемые клиентам рюмки и бокалы. Заказы Томаса бармен знал наизусть и поэтому всякий раз, завидев брюнета в дверях, наливал ему сначала виски со льдом и колой, а затем постепенно повышал градус, останавливаясь в конце концов на текиле. Томас благодарными кивками приветствовал улыбающегося по-лошадиному огромными и желтыми, наполовину выбитыми зубами Джейка, и сразу же высыпал ему в ладонь мелочь из кармана. Он понимал, что учтивость бармену требовалась лишь для того, чтобы получить чуть больше чаевых, но старался об этом не думать и поэтому притворялся молодым человеком, как нельзя лучше одобряющим подобное отношение. Каждый день возле бара толпились бедняки, сжимающие в руках потрепанные гитары и скрипки в надежде выпросить немного милостыни и заработать своей игрой и голосом, и Томас знал каждого, заметив даже, что все из них приходят в определенные дни недели. Некоторые проходили мимо старого охранника, каким-то образом вымаливая разрешение, и поднимались на сконструированную в углу сцену, где стоял старый черный рояль. Их слушали обычно вполуха, чисто из жалости подкидывая немного мелочи в изношенные чехлы от инструментов. Иногда, если хозяину песня была не по душе или он сам попросту был не в духе, он выползал из своего кабинета, грозным взглядом окидывал нежеланного клиента и тут же выгонял его, грубо выталкивая за дверь под дружный хохот опьяневших мужиков. Сегодня Томас пришел в бар чуть раньше и решил задержаться до закрытия: день был беден на заказы (брюнет работал на автомойке, уже близкой к банкротству), а завтра вместо него поставили какого-то новичка, которого владельцу нужно было обучить некоторым тонкостям дела. Томаса это ничуть не расстроило, потому что денег не было даже в рабочие дни, хоть мистер Митчелл и выплачивал ему ежедневный оклад без задержек и отлагательств, так что один выходной пошел бы ему на пользу. Он появился в дверях около семи часов вечера и тут же оказался вовлечен в разговор нескольких подвыпивших знакомых, которые несли свойственную пьяным чушь и рассказывали старые легенды дикого Запада. Некоторые из легенд были незнакомы Томасу, и он старался слушать их настолько внимательно, насколько это было возможно, потому что рассказчики то и дело отвлекались друг на друга, плюясь колкими фразами и чокаясь грязными от их черных ладоней рюмками. Томасу тоже протягивали рюмку несколько раз, но брюнет лишь неопределенно отмахивался, говоря, что выпьет чуть позже. Все внимание вмиг переходило от него к кому-то из сидящих за столом, и беседа все продолжалась, теряя всякий смысл с каждым глотком крепкого алкоголя. Массивные настенные часы неустанно тикали, старая музыка слышалась из похрипывающих колонок, и помещение все заполнялось посетителями, уставшими после жаркого техасского дня. Джейк неустанно бегал вдоль своей барной стойки, стирая с нее случайно пролитые капли и все чаще подставляя сухую ладонь для новой горстки мелочи, которую с довольной улыбкой сыпал в карман. Томас несколько раз подходил к нему за бокалом джина, но на его взгляд, практически в открытую просящий денег, неуверенно пожимал плечами, будто бы не желая тянуться к карману, где позвякивало несколько центов. Вечер заглядывал в окна вместе с мотыльками, увидавшими свет тусклой лампы под потолком и стучавшими вялыми крыльями в грязные стекла. Томас по-прежнему перебегал от столика к столику, говоря то об одном, то о другом, и наблюдая за посетителями, непринужденно беседующими друг с другом и стучащими каблуками в такт знакомым песням. Здесь все было, как раньше, и атмосфера царила, как и во все остальные вечера: вокруг собирались кучками облачка табачного дыма, карты вылетали из дрожащих рук на пыльный пол, и кто-то постоянно ругался и толкался, напрашиваясь на драку. Со стороны импровизированной сцены кто-то вызывающе громко кашлянул, на мгновение приковав к себе внимание. Личность невысокого худого музыканта с улицы, держащего в руках гитару, почему-то покрытую неаккуратными мазками разноцветной краски, никого не интересовала, и поэтому многие отвернулись в ту же секунду. Томас, сидевший на одном из барных стульев, вытянул шею, вглядываясь в парня за чужими головами. Он редко мог встретить здесь действительно привлекательных молодых людей, которые могли бы ему понравиться, и поэтому облик незнакомого бедняка привлек его внимание. Музыкант оказался коротко стриженным блондином с озорными блестящими глазами и тонкими губами, которые не прекращали улыбаться по известной ему одному причине. Он еще некоторое время постоял на месте, постукивая тонкими пальцами по гитаре и будто оценивая, как много людей готовы его выслушать, и, скромно откашлявшись, сказал: «Une chanson française». Поняв, что своим безупречным французским он завоевал внимание еще нескольких, он довольно тронул струны и заиграл, притоптывая босыми ступнями по деревянному покрытию сцены, чтобы поддержать ритм.

Vianney — Veronica (Skydancers remix)

Чем больше блондин распевался, тем больше опухших бесстрастных лиц поворачивалось к нему с удивлением на красных физиономиях. Джейк даже приглушил ненадолго свое любимое кантри, любопытно облокотившись на скользкую барную стойку мускулистыми татуированными руками. Никто здесь раньше не слышал французского, только испанский от беглых мексиканцев, которые едва знали английский. В дверях кабинета показался огромный живот мистера Барнса, а после высунулся и он сам, поправляя длинные усы. Он задумчиво слушал тенор музыканта, то хмурясь, то едва заметно улыбаясь и покачивая головой каждый раз, когда парень начинал посвистывать, перед тем как запеть снова. В конце концов его лицо нахмурилось, и он резко подался вперед, шаркнув ногами по полу. — Выметайся! — закричал он. — Еще бы я тут не слушал всякую дрянь! Томас удивленно оглянулся на огромную фигуру Барнса и приподнял одну бровь, пытаясь понять, что снова не понравилось владельцу заведения. Но времени на раздумья было мало, потому что мужчина медленно, будто запугивая поющего парня, протискивался между занятыми столиками, едва волоча ноги. Каждый раз он поднимал глаза на блондина и осыпал того оскорблениями, чем только веселил собственных клиентов. Но музыкант продолжал петь, нахально глядя прямо в лицо хозяина бара и с еще большим рвением притоптывая ногами. В толпе одобрительно свистнули, кто-то даже осмелился выкрикнуть одобрительное «молодец, парень!», и от этого мистер Барнс буквально побагровел. Его тучное тело приобрело удивительную для своих размеров резвость, и он все-таки добрался до сцены, когда блондин насвистывал последние ноты. Последний самодовольно собрал набросанную у ног мелочь, небрежно смахнул ее в порванный кошелек, перекинул гитару через плечо и выскользнул наружу, ловко увернувшись от потной ладони Барнса, готовой дать ему подзатыльник. В толпе снова крикнули «Возвращайся!», на что блондин ответил веселым «Обязательно!». Когда за его щуплой фигурой закрылась дверь, Томас сорвался с места, оставив на барной стойке помятую пятидолларовую купюру, и побежал к выходу, буквально перескакивая через вновь оживившихся людей. Музыкант шел по улице, гремя заработанными монетами, и весело насвистывал все ту же мелодию, которую играл минуту назад в баре. На оклик Томаса он обернулся, остановившись посреди улицы. — Как тебя зовут, парень? — выпалил брюнет, совершенно забыв поздороваться. — Ньют, — коротко ответил музыкант, крепче сжав пальцами гриф гитары. — Ты придешь еще? Завтра? — Наверное. Если этот жирдяй не захочет меня выкинуть снова. — Не захочет. Я обещаю. Весь остальной вечер Томас просидел в баре, чересчур задумчиво и мечтательно глядя вокруг. Тот нахальный парнишка-музыкант все никак не выходил у него из головы, а его песня на прекрасном французском постоянно вертелась в памяти, будто он уже стоял здесь снова, держа в руках раскрашенную гитару. Брюнет хотел увидеть его, расспросить о нескольких интересующих его вещах и снова послушать его удивительный голос.

***

Ньют появился в баре около полуночи, когда половина клиентов разошлась по домам, а остальные были пьяны настолько, что не понимали и не видели ничего, что происходило вокруг. Он одарил ослепительной улыбкой охранника и что-то шепнул ему, на что мужчина одобрительно кивнул и указал рукой в сторону сцены. Блондин благодарно хлопнул его по плечу, и спиной протиснулся к сцене, выискивая кого-то в толпе. Его блестящие глаза и немного взволнованное выражение лица насторожили Томаса, подсевшего к двум спящим прямо за столом незнакомцам, чтобы быть как можно ближе к сцене. Джейк, узнав вчерашнего певца, хмыкнул и осушил одну рюмку бренди, отправив в рот целую пластинку сочного лимона. К нему вновь обратились с заказом, и он отвлекся на клиента, продолжая изумленно поглядывать на парня, который замер на сцене, налаживая гитару. На этот раз он пел немного тише, будто бы стесняясь и волнуясь за свою сохранность, но, заметив рядом Томаса, одобрительно глядящего на него, он осмелел. Его песня оказалась знакомой многим, потому что он решил исполнить одну из композиций Джо Дассена, и его встретили более чем гостеприимно. Кто-то поднимал рюмки и с возгласом «За тебя, парень!» выпивал ее залпом, некоторые чокались, пытаясь подпевать, не зная ни слова, а кто-то, как Томас, неподвижно сидел на месте и молча слушал пение Ньюта. Под конец песни в кабинете раздался громогласный рев, и сонное лицо мистера Барнса выглянуло из-за двери. — Опять ты, черт бы тебя побрал! А ну вали отсюда, пока я полицию не вызвал, ублюдок! Ньют не слушал его. Он, как и вчера, спокойно допел песню, собрал из-под ног деньги и улыбнулся Томасу, протянувшему ему три купюры в один доллар. Брюнет проводил певца задумчивым взглядом и вскоре сам вышел из задымленного бара, напоследок выпив оставшееся в рюмках уснувших мужчин.

***

Ньют приходил практически каждый день. У него не было определенного графика и точного времени, как у остальных. Он просто заходил в бар, кивал людям, уже начинавшим его узнавать, вставал на низкую сцену босыми ногами и пел. Каждый раз в его репертуаре появлялось что-то новое, но обязательно на французском, и блондин пел каждую песню с каким-то особенным выражением, никогда не сбиваясь и не запинаясь при исполнении. Иногда он бросал гитару посреди песни, садился за рояль и продолжал аккомпанировать своему пению, быстро перебирая пальцами по клавишам. И тогда посетители свистели еще одобрительнее, размахивая рюмками, из которых на пол лился алкоголь. Томас практически не пил, когда Ньют приходил петь, потому что алкоголь слишком сильно действовал на него, и от этого песни в голове брюнета смешивались друг с другом, превращаясь в непонятное месиво, мешавшее слушать то, что блондин исполнял сейчас. Несколько раз Томасу приходилось защищать Ньюта от взбешенного Барнса. С каждым появлением музыканта в баре хозяин становился все злее и злее, и в один вечер вышел из кабинета, направив на поющего блондина заряженный пистолет. Многие посетители, не на шутку испугавшись, выбежали из помещения, расталкивая друг друга и громко матерясь, но Ньют остался на месте, бесстрастно продолжая играть и словно не замечая указывающего ему в голову дула. — Я же пристрелю тебя, щенок, если ты сейчас же не выйдешь из моего бара! — не своим голосом взвизгнул Барнс, особенно отчетливо выделяя слово «моего». — Я считаю до трех! Раз…два… Договорить «три» он уже не успел, потому что Томас врезал ему кулаком в челюсть. От неожиданности мистер Барнс попятился, его рука задрожала, и пистолет выпал, так и не успев выстрелить. Брюнет отпихнул его ногой под один из столов и остановился перед Барнсом, сурово глядя ему в лицо. — Ах ты подонок! Охранник! Выпихнуть обоих отсюда! Живо! И чтобы я больше никого из них здесь не видел! Минхо, недавно взятый на работу новичок, с которым Томас уже успел познакомиться и выпить немного на прошлых выходных, поначалу замешкался, но, встретившись взглядом с налившимся кровью Барнсом, поспешно оттащил от него брюнета и вывел на улицу. Вслед за Томасом из бара буквально выбросили Ньюта, и на него тут же бросили гитару. Блондин шикнул, потирая лоб, и показал Томасу монеты, которые он успел собрать со сцены. Ньют еще некоторое время лежал на земле, с ненавистью глядя на пляшущие в окнах бара тени, и потом поднялся, отряхивая и без того пыльную длинную рубаху. — Куда теперь? — спросил у него Томас, слегка наклонив голову. — Куда-нибудь, как обычно, — беспечно улыбнувшись, Ньют сдул пыль с покрытого пятнами корпуса гитары и снова перекинул ее через плечо, глядя темными глазами на Томаса. — Идем, — брюнет пошел вдоль домов, оглянувшись на замешкавшегося певца. Последний хмыкнул и побежал за ним следом, с любопытством запоминая дорогу. Томас привел Ньюта к своей маленькой квартире, дверь которой открывалась ржавым ключом с третьего раза, и небрежным жестом пригласил музыканта внутрь. Блондин потоптался на пороге, решаясь, но потом все же ступил грязными ногами на линолеум, поспешно вытерев их о пушистый коврик. Квартирка (по крайней мере, прихожая, в которой по неизвестной причине замер Ньют) казалась аккуратной, даже слишком. Томас в ней, казалось, практически не жил, потому что разбросанных вещей на виду не было, а на мебели скопился тонкий слой пыли, которую кое-где наскоро смахнули, не доделав дело до конца. Для Ньюта даже такая небольшая небрежность была удивительно, потому что он жил на улице больше половины своей жизни и плохо помнил, как в детстве теснился в крошечном доме со своей многодетной семьей. Брюнет, показавшийся из-за угла, тут же кинул ему полотенце, свою футболку и шорты с дырявыми задними карманами и тоном, не терпевшим каких-либо отказов, предложил ему сходить в душ, а после пригласил на кухню. Ньют не стал отпираться, лишь молчаливо улыбнулся, незаметно покусывая тонкие нежно-розовые губы. Томас ему нравился больше многих, встречавшихся ему ранее. Его даже нельзя было назвать пьяницей, потому что он был не из тех, кто бездумно выпивает рюмку за рюмкой, пытаясь уйти от неприятных реалий. От него не хотелось с отвращением отворачиваться, и его глаза, всегда внимательно следящие за всем, что происходит, выдавали его искреннюю наблюдательность и умение замечать разные вещи, даже не совсем очевидные. Когда Ньют, вытирая волосы полотенцем, в одежде Томаса, которая оказалась ему практически впору, показался на кухне, брюнет миролюбиво улыбнулся ему и подвинул в его сторону небольшую чашку, приятно пахнущую чаем. Ньют по-прежнему не говорил ничего, раздумывая, какой из вопросов, так долго мучавших его, задать Томасу, и лишь тихо пил горячий чай. В углу он заметил свою гитару, тщательно протертую от пыли, но не лишившуюся пятен краски. — Зачем ты защитил меня? — он поднял голову, глядя прямо в глаза Томасу и пытаясь понять, какого они цвета. — Я никогда не защищаю людей, которые мне не нравятся. А ты мне нравишься. Даже очень, я бы сказал, — путано ответил ему брюнет, обмакивая в чае печенье и поспешно отправляя его в рот, дабы кусок не упал на стол. Ньют встретил его слова с загадочной ухмылкой. Томас хотел говорить, заваливать блондина вопросами, потому что его влечение к этому милому певцу буквально сносило ему крышу. Но придумать ничего, что стоило бы хотя бы минутного разговора, брюнету так и не удалось, и он умолк, погрузившись в приятную атмосферу этого вечера. — Может, споешь мне? — внезапно предложил Томас после нескольких секунд молчания. — Как ты там говорил? Ун шансон франсэ? — Именно так. Ун шансон франсэ, — своим особенным голосом, так тщательно и мелодично выговаривающим французские слова, согласился Ньют. Они сидели в крошечной гостиной до полуночи. Ньют пел, не прерываясь ни на мгновение, а Томас внимательно слушал его, двигая губами и словно желая запеть тоже. Иной раз он щелкал пальцами или притоптывал ногой, улавливая ритм, и Ньют улыбался на это, не прекращая благодарно смотреть на брюнета. Томасу нравился Ньют. Его немного взъерошенные светлые волосы, будто бы остриженные его же руками, его длинные руки с цепкими пальцами и его чудный голос, четко и нежно выговаривающий каждый особенный звук, его небрежная поза с переплетенными длинными ногами, и его глаза, не прекращающие постоянно сиять. Он перебирал пальцами струны, немного импровизируя и слегка покачивался, упираясь спиной в мягкую обивку кресла. После одной из песен, когда Ньют хотел петь новую, Томас остановил его, убрав его руку с грифа. — Спасибо, — тихо сказал он. Ньют непонимающе взглянул на него, потому что собирался сказать то же самое. В их ситуации его благодарности были бы более уместны. Он хотел было возразить и заговорить Томаса, повторив спасибо несколько тысяч раз, но брюнет не дал ему сказать ни слова, внезапно прильнув своими губами к губам Ньюта. От него все еще пахло чаем и печеньем, и блондин все еще улыбался сквозь поцелуй, боясь случайно отстраниться. Томас все еще смотрел на него своими темными глазами и невинно хлопал ресницами. Оторвавшись от Ньюта, он наклонился к нему и все так же тихо, практически неразличимо и будто волнуясь, что их могут услышать, добавил: — За одну французскую песню.