Цветок

Довольно жмуришься, подставляя лицо прохладному ветерку, приятно охлаждавшему кожу. Потревоженные ветви сливы всколыхнулись, роняя белые цветы. Я вижу, как пара запутывается в твоих длинных синих волосах, но ты не обращаешь на них внимания, продолжая рисовать в альбоме карандашом. Слишком хорошо, чтобы думать о таких мелочах. Несмотря на то, что солнце лишь садится, окрашивая лучами всё в пастельные оттенки, тихо трещит костерок. Я задумчиво наблюдаю за рыжими язычками пламени, изредка поглядывая на тебя. Заметив мой взгляд, ты улыбаешься, а потом, прикрыв глаза, пьёшь свой апельсиновый сок. — Вкусно, — замечаешь ты, — он совершенно не такой, как обычно. Тамоцу-сан в него что-то добавлял? — Не знаю, — лишь пожимаю плечами я. Сомневаюсь, что Тамоцу, владелец местной мелкой лавочки, что-то добавлял в сок. Я заправляю за ухо мешающую серебряную прядь и устраиваюсь поудобнее, подогнув под себя ноги, наливаю в опустевший сакадзуки* саке из кувшина. Я специально попросила тебя не греть его — от этого только портится вкус и теряется фруктово-цветочный аромат. Вкусно? Я рада. Каюсь, это я добавила саке в твою чашку. Так ты его не пьёшь, да и не особо одобряешь моё пристрастие к нему. Нет, я совершенно не собираюсь тебя спаивать. Просто... Хочется сломать твою правильность, увидеть бесенят в голубых глазах. Просто хочется тебя увидеть такой. Ободок солнца уже почти скрылся за лесом, окружавшем маленький посёлок Каруидзава. Мы можем сидеть здесь хоть целую ночь у костра, ты — наслаждаясь стрекотом сверчков и луной на фоне цветущих деревьев, я — пья саке и рассматривая тебя, кажущуюся такой хрупкой среди всего этого великолепия. Становится прохладно и, отставив сакадзуки около кувшина на низкий столик, я встаю с покрывала. — Тзаре-чан? — окликаешь ты меня. Беру из-под сливы предварительно оставленные парочку пледов. Мне-то не особо холодно, сижу в тунике и джинсах, а ты в одном белом летнем платьице. Не хватало ещё разболеться. — Лови, синевласка! — один из пледов кидаю тебе. Благодарно улыбнувшись, поднимаешь его с земли и набрасываешь себе на плечи. — Красиво, правда? — ты с детским восхищением смотришь, как солнце скрывается из поля зрения, выпуская между ветвей леса редкие лучи. Ты переворачиваешь альбомный лист и начинаешь делать новые наброски. Глупая. Чего радоваться так? Но это чертовски мило. Я сажусь рядом, немного позади, закутавшись в плед. — Неплохо, — заглядываю в твой альбом. Ну не понимаю, как лишь одним только простым карандашом можно так рисовать! Казалось бы — только белый да черный цвета, но выходит потрясающе. Никакие краски не нужны, хватает живости и яркости накладывающихся на друг друга серых оттенков. — Правда? — радостно спрашиваешь ты, повернувшись. — Конечно. Синевласка, зачем мне врать? — Ну... Тебе совсем не надо врать мне, Тзаре-чан, — ты, несколько смутившись, вновь начинаешь что-то черкать на бумаге. Усмехнувшись, опять тянусь за токкури**. — Глупая. — Тзаре-чан! — обижено разворачиваешься ко мне. — Да угомонись. Всё равно глупая — я никогда не буду тебе врать. Становится темнее. Над нами небо уже стало тёмно-синим, лишь у кроны самых высоких деревьев растянулась светло-голубая полоса. Вдали слышится стук колес поезда по железной дороге, идущей от Наганы куда-то далеко-далеко. Станция «Каруидзава» находится где-то в километре от нашего дома, но шум проезжающих по ней поездов слышен даже здесь. Это совершенно не раздражает и не мешает — я люблю слушать этот успокаивающий и монотонный звук. Когда ты в очередной раз тянешься за соком, с твоих плеч соскальзывает плед. Я тянусь его поправить, но ты останавливаешь меня. — Спасибо, не надо. Он мне только мешает. — Как знаешь, — я лишь пожимаю плечами и убираю руки. Обхватив ими колени и запрокинув голову, начинаю рассматривать звездное небо. Совсем стемнело. Единственными источниками света остались лишь наш костерок и луна. Одна, две, три звезды... Шуршание грифеля по бумаге, стук поезда и тепло пледа успокаивает, навевает дремоту. Но мне не нравится, что ты молчишь. Слишком сосредоточившись на рисунке, ты совершенно не обращаешь на меня внимания. Раздражает. Сбившись на второй сотне в счете, вновь смотрю на тебя. Такая хрупкая, маленькая... Тебе не холодно? Обнимаю тебя со спины. От неожиданности ты роняешь на траву карандаш, но не отталкиваешь. Кладу руку на твою прохладную ладошку. — Тзаре-чан? Что ты делаешь? — Ты замерзла, — недовольно замечаю я, — Синевласка, может, хватит страдать глупостями и пойдём в дом? Тебе надо отогреться. — Я не мерзну. Честно. Можно я дорисую? — твои просящие глаза совсем близко. Но собрав все остатки уверенности категорически заявляю: — Мира! Хватит к тому же глаза слепить! — Хорошо... — Молодец, — я набрасываю на тебя плед и помогаю подняться с затекших от долгого сидения ног, — иди переодевайся, я сейчас приду. Подхватив альбом и карандаш, ты поднимаешься на веранду и немного отодвигаешь рукой завесу из деревянных бусин, прикрывающей дверной проём. Пересекаясь взглядом со мною, улыбаешься и киваешь — мол, всё, иду я, иду. Через пару мгновений занавеска шуршит, перестукиваясь бусинками, за твоей спиной. Дел не много — потушить костёр, собрать посуду, отряхнуть покрывала — так что справляюсь я быстро. Когда всё было сделано, неся свой плед, иду в комнату. Ты уже успела переодеться и при свете настольной лампы стоя, немного склонив голову, расчесываешь волосы. — Может, тебе помочь? — спросила я, положив одеяло в нижний ящик шкафа. — Спасибо, Тзаре-чан. Я закрываю ящик и подхожу ближе, сажусь за твоей спиной на постель. Взяв из твоих рук расчёску, обхватываю рукой несколько синих прядей. Расчёсываю медленно, аккуратно, стараясь не делать больно. Приятно касаться твоих шелковых длинных волос, пахнущих твоими любимыми сливовыми цветами. Тебе мои прикосновения тоже нравятся — ты любишь, когда я тебя расчесываю. Достаю из твоих волос пару запутавшихся белых цветов и кладу их на стол. Знаешь, а ты на них похожа. Такая же нежная и невинная. — Все, готово, — я последний раз провожу расчёской. В благодарность я получаю дружеский поцелуй в щеку, от которого по всему телу пробегает горячая волна. Ты ложишься рядом со мною на постель. — Может, завтра вечером опять посидим под сливой? Она будет цвести ещё пару дней. — Хорошо. Заодно и дорисуешь. Я уже собираюсь встать с постели, чтобы пойти переодеться, но ты меня останавливаешь, не требовательно, но настойчиво обхватив пальцами запястье. — Посиди, пожалуйста, со мною. Глядя в твои сейчас темно-синие в полумраке глаза, вся самоуверенность и едкие замечания испаряются. Когда ты так на меня смотришь, я готова выполнить любое твоё желание. Стоит аквамариновой синеве поддернуться дымкой слёз — и я уже готова перегрызть шею обидевшему тебя. — Хорошо, синевласка. Спи давай, — я нагибаюсь, чтобы тебя поцеловать. В другой бы ситуации ты раскраснелась, оттолкнула и, пробормотав «Так ведь нельзя», уткнулась в подушку. Но не теперь. Наверное, алкоголь взял своё и теперь ты робко отвечаешь на мой поцелуй. Не отрываясь от сладких губ, заправляю за твое ухо мешающую прядь. Надо будет все же заставить тебя собирать волосы заколками. Спина от сидения в неудобной позе затекает и я, разорвав поцелуй, забираюсь на кровать, нависая над тобой. Ты, полностью мне доверившись, обвиваешь руками шею, запускаешь пальцы в волосы, прижимаешься ближе. Целуя, скольжу подушечками пальцев по животу, опускаюсь ниже. Когда рука ныряет под рубашку, ты пытаешься меня остановить, но я не даю тебе этого сделать, перехватив тонкие запястья. Судорожно вздыхаешь, когда провожу кончиком языка по ушку, прикусываю мочку, отвлекая. Такая желанная, родная... Совсем близко... Совсем потеряв голову от страсти, помогаешь мне стащить через голову ночную рубашку. Не давая окончательно опомниться после этой заминки, приникаю к груди, дразня, обвожу сосок языком. Не хочу, чтобы ты передумала, не бойся. Ты ведь можешь мне доверять. С тихим стоном, ты выгибаешься навстречу мне. Легонько щипаю второй затвердевший от возбуждения сосок, ловлю поцелуем новый стон, уже уверенная, что никуда от меня ты не сбежишь. — Твоя... одежда... — прерывисто дыша, тихо шепчешь в губы. Ты проводишь рукой по моему боку и, подцепив край туники, стягиваешь её, бросаешь на пол вслед за рубашкой. Заводишь руки за спину, пытаясь расстегнуть бюстгальтер. Твои пальцы дрожат от волнения, чертова застежка не поддается. Потеряв терпение, ты резко дергаешь её. Раздается треск ткани и лифчик свисает, держась на одних лишь бретельках. — Прости, — смотришь на меня испуганными синими глазами. Но это лишь заводит ещё сильнее. Ухмыльнувшись, я скидываю мешающую тряпку, снимаю джинсы. Ты смущенно краснеешь, прикрываешь глаза. — Не нравится? — насмешливо фыркаю я. — Да... То есть, нет... Я смеюсь, от чего ты смущаешься ещё больше. Прокладываю мокрую дорожку от шеи вниз, прикусываю ключицу. — Я же знаю, нравится, — провожу рукой по внутренней стороне бедра. — Тзаре-чан!.. — пробуешь возмутиться такому заявлению, но я заставляю тебя замолчать, приложив палец к губам. — Тсс, просто наслаждайся... Я исследую каждый миллиметр твоего тела, стараюсь, чтобы воспоминания о твоем первом разе (а я уверена, что это твой первый раз) были приятными и яркими. Пытаюсь сдерживаться — не хочу делать больно, что очень тяжело, видя тебя такой доступной. Синие волосы разметались по подушке, грудь вздымается от частого дыхания. Но когда ты шепчешь «Пожалуйста, не мучай меня», все преграды летят к чертям. — Прости, синевласка, — прошу я, слыша твой болезненный стон, целую, пытаясь забрать себе часть той боли... Этой ночью мы спим вместе. У меня уже не хватало сил перебраться на свою постель. Впрочем, ты особо не возражаешь, устроившись у меня под боком. Я задумчиво перебираю твои волосы, приобняв тебя левой рукой. — Ты как? — спрашиваю, немного нагнувшись, чтобы видеть глаза. — Всё хорошо, — успокаиваешь меня, кладя на мою руку ладошку. Улыбнувшись, я прижимаюсь ближе, засыпая с теплом твоего тела и запахом сливовых цветов. Моя, только моя...