Стоил ли ты того?

Вот он, тот, кому ты чуть ли не пережеванным принес свое сердце на блюдечке, стоит перед тобой, и вроде бы лицо то же, имя то же, да и живет, вроде бы, там же, но вы уже будто из разных миров, хотя и до этого особо близки не были. И ты смотришь на него, на потрескавшиеся губы, на то, как он неловко переминается с ноги на ногу, хотя в глазах других это выглядит круто, не неловко, и только ты знаешь, что он не чувствует себя комфортно, когда на него смотрят, но отчего-то постоянно пытается привлечь внимание других. А ты молчишь об этом. Вообще постоянно молчишь в его присутствии, не потому что боишься что-то сказать, а потому что знаешь слишком много, больше, чем кому-либо из присутствующих было когда-либо дозволено. В этот же момент тебя мучают мысли: и зачем я самолично когда-то поставил на себе ярлык принадлежности, если в итоге смотрю на фигуру владельца и чувствую только раздирающее чувство познакомить свой кулак с его лицом? Желание разобраться делает из тебя комок желчи, но ты продолжаешь прокручивать в голове каждый день, вспоминать, где же ты мог прогадать, когда оступился и полетел в пропасть под именем «Джерард Уэй»? И так и не находишь ответа. Тогда копаешь еще глубже, яростно мотая листы календаря в обратном порядке, и хотя даты в нем не помечены, глаза цепляются за отдельные месяцы и дни, всплывают обрывки воспоминаний, фраз, и от этого становится только хуже. Надо обладать действительно хорошим воображением или же быть беспроглядным идиотом, чтобы создать в собственной голове столь реалистичную иллюзию о том, что хотя бы в одну секунду он нуждался в тебе настолько же, насколько и ты в нем. Тогда я в первый раз на собственной шкуре ощутил каково это, осознавать, что то, в чем ты был непоколебимо уверен в течение долгого времени, рассеивается едва заметной дымкой в воздухе. «Глупый, глупый Фрэнки, ты хоть раз задумывался о том, кто ты, а кто он?» И как я раньше не замечал столь значительную разницу между нами? Наивный слепец, полагающий, что чистое чувство чего-то высшего сделает твою жизнь счастливой и безоблачной, а ответные чувства обязательно накроют и второго, нужно лишь подождать и хранить веру. Как бы не так. Я ждал. Возможно, слишком долго. И даже когда надежда слабым огоньком показывалась где-то на горизонте, я продолжал верить и ждать. Впрочем, даже когда он пропал окончательно, оставляя меня в полной темноте, я успокаивал сам себя и продолжал ждать. Настолько глуп или настолько влюблен? И как только ваши жизненные пути окончательно расходятся, и из общего остается только место жительства и парочка знакомых, моя жизнь начинается не с чистого листа, а с отравленного прошлого, которое нужно было переварить, не обращая внимания на боль во всем организме. Надо было учиться не то чтобы не оглядываться назад, скорее не крутить головой вообще, потому что чуть ли не на каждом метре остался невидимый след воспоминаний, и как я не старался сделать из них что-то незначительное, у меня ничего не получалось. Помню как пару лет назад впадал в тихую истерику от одной мысли, что он исчезнет из моей жизни, плел веревки из собственных нервов, ими пытался соединить наши судьбы как можно прочнее, так, чтобы твоя свобода была не ограничена, но и я присутствовал во всем, что для тебя было важно. Незаметно для самого себя начал подстраиваться под тот стиль жизни, что ты ведешь, забивая на себя, на остальных, разрушая себя до основания и медленно отстраивая заново. И когда моя постройка все больше и больше напоминала мне полноценное укрытие от всего, что нас может поджидать, а твое поведение ясно давало понять, что мои ремонтные работы внутри себя тебя вполне устраивают и даже привлекают, ты уезжаешь, ссылаясь на потребность в отдыхе и нахождении в полном одиночестве. Ох, и надо было видеть мои преданные, наполненные щенячьим восторгом глаза, когда я, веря каждому твоему слову, отвязывал веревку и потуже обматывал ее вокруг себя. – Я буду ждать. – Я буду скучать. Это было последней правдой из моих уст и последней ложью из твоих. Дни преданного ожидания, короткие переписки ни о чём, но согревающие лучше, чем чашка самого лучшего кофе, а спустя неделю я узнаю не от тебя о появлении кого-то еще. Кого-то, кто был, видимо, более смышленым, чтобы плести веревки не из себя, а из тебя. А ты поддался, как поддавался я на твои трюки и слова. И тогда мое укрытие разлетается на миллионы кусков, устилая землю мелкими камешками, а я сижу напротив все еще горящей груды камней и деревяшек и жгу руки о полыхающие обломки, пытаясь собрать их вместе. Ведь не могло все закончится так, ведь я не совершил ни одной ошибки, чтобы заслужить подобное. Таким образом теперь выглядит благодарность за слепую верность? К чертовой матери поджигаю все еще раз, выливая канистру бензина до последней капли, швыряю в огонь ошметки воспоминаний, куски собственной души, обугленное, как и мое сгоревшее укрытие, сердце, оставляя на его месте лишь небольшой уголек для демонстрации всем, кто из любопытства заглянет в меня чуть глубже и обожжется, тут же выбегая наружу, и никогда не вернется. Из моего охрипшего от сдерживаемого крика горла будут выходить звуки, похожие на тихие смешки, но говорящие лишь о накатывающей истерике, и в этот момент мой маленький мир будет настолько идеальным, что я позабуду, какое ты имел в нем значение. Когда мне выпала возможность изменить свою жизнь так, чтобы вычеркнуть тебя из нее по всем пунктам, то я воспользовался ею, не раздумывая. Чем дальше от тебя, чем большим незнакомцем я буду тебе казаться, тем лучше. И моя жизнь действительно стала лучше, когда из нее пропал кто-то с именем, начинающимся на «Д». Я стал забывать как звучит твой голос, перестал знать, чем или кем ты живешь, и все чаще свободно дышал, а не притворялся, пока в один из дней в компании знакомых не разглядел твою фигуру. Мозг рассматривал вариант трусливого бегства, но это было слишком просто, а моя душа уже была и так слишком рваной, чтобы думать о себе, так что я остался, и мои глаза были прикованы к тебе все время, пока ты стоял рядом. И что же ты видел в моих? Поверь, во мне от тебя не осталось ничего, кроме старой, изредка ноющей раны, и горькой усмешки на губах из-за того, кем ты стал. Когда-то я так хотел крохотными щипцами аккуратно вытащить из тебя все самое лучшее, что в тебе было, чтобы ты наконец это заметил, и сейчас вижу, что никто так и не смог этого сделать после меня, и не сможет. Ты выстроил вокруг себя неплохую стену, она мне нравится, прочнее, чем прошлая. Неужели выстроил ее тогда же, когда я сжег тебя внутри себя? Это ради тебя я разрывался на куски, ради тебя рассыпался в звездную пыль, что осела в твоих зелено-карих глазах? Как сорняки на корню обрубаю твои жалкие попытки заговорить, потому что я увидел достаточно, а тебе не хочу даже давать вглядываться в меня, как раньше. Я не ошибся, нет, ты все тот же, да я, собственно, тоже. Только в твоих глазах, как на листке бумаги черным маркером написаны слова о том, кем же я стал, насколько отвратительным ты меня считаешь, а я не думаю, что когда-нибудь еще тебя увижу. И впервые за четыре с лишним года это не становится важным.