Черное солнце

Мне уже начало казаться, что у нас на чердаке завелись крысы. Отродясь не водились, а тут − на тебе. Нужно было сразу сходить, проверить... Но вскоре "крыса" объявилась сама. Ночью зарядил дождь и поливал, не жалея сил. Капли громко барабанили по крыше, сливаясь в маршевый грохот. Я не мог заснуть, но не совсем от дождя, а от раскатов грома, следовавших за пронзительными грозовыми вспышками. Я ждал, когда же наконец этот шум прекратится, я боялся, что придется пролежать вот так до самого утра и усталость так и не возьмет верх. — Кур-росаки, курва. От неожиданности я вздрогнул. Мне бы и в голову не пришло отвечать на оскорбления, но голос не собирался оставлять меня в покое. — Впусти, Кур-росаки. А то ща ка-ак... Я подскочил, как ужаленный. Занесенная в руке сандалька грозила в самом деле разнести к чертям мне стекло. Успел вовремя. Уворачиваясь от сандальки, влетевшей под углом в потолок, я заблаговременно посторонился. Гриммджо влетел также стремительно, как всегда окрыленный своей фантастической беспардонностью. Он мстительно потоптался на моей простыни и, истекая дождевой водой, спустился на пол. Надо ли напоминать ему о времени, которое он выбрал для визита? То бишь не самое подходящее. — Зря ты так, — как-то особенно досадливо произнес я, разоряясь за беспорядок, который воцарился в мгновение ока в моей комнате. — Шуметь будешь — поколочу, — предупреждаю я, — Мои все спят. — Ой, Куросаки, — едко улыбнулся Гриммджо, словно ему пригрозила жалкая букашка. — Завали. Я бы и рад. Завалиться спать, например. Но мне ни черта не дает покоя вопрос, что на уме у ночного гостя. Набравшись духу, я спрашиваю его прямо: — Че надо-то? — с такими житейскими интонациями, словно такое случалось раз через раз. Может, так мы быстрее придем к какому-нибудь согласию. Может, так я выставлю Гриммджо как можно скорее. — А, это, — озирается Гриммджо. Я, признаться, не ожидал получить такой невнятный ответ. Собираясь с мыслями, Гриммджо усердно скребет щеку, поправляет на себе прилипшую к телу куртку и мямлит пуще прежнего: — Ну, че непонятного! — В завершении картины он нагибается за упавшей с потолка сандалькой и возится какое-то время с ней, прежде чем выпалит: — Драться будем, ептить! Ну, тут мои полномочия, конечно же, все. Если бы не внезапная вспышка за окном, заставившая Гриммджо вздрогнуть и отскочить в сторону, будто в него стреляли. — Подраться, значит, приперся, — сказал я, дождавшись, пока отгремит гром. — А мне че-т кажется, что прятаться от грозы. Гриммджо обернулся, сверкая глазищами: — Какой еще грозы? — он тычет пальцем вверх, в потолок, срываясь на шепот в суеверном ужасе: — Ты о гневе звезд? И как вы, людишки, живете под таким неспокойным небом. — И не говори, — излишне резко отвечаю я, — То снег, то дождь, то ублюдки дырявые с небес падают. Сколько испытаний выпало на человеческую долю! — Хорош жаловаться, — ощерился Гриммджо, — Тебе нужно переодеться в твой... халат? Или мне тебя прям так отмудохать? Гриммджо явно намекал... да один хрен, на что он там намекал. Ясно как день, что драка — это прикрытие и пустая трата времени. Я не собирался коротать ночь, выбивая из дырявого всю дурь в очередной раз. — Значит, тебе стало страшно, и ты пришел бояться сюда, — раскладывал я по полочкам со спокойствием удава. Казалось бы, не обращая внимание на заданный вопрос. К тому же, я в отличие от Гриммджо, не боюсь грозы, и это ставит меня на порядок выше в эволюционной пирамиде. У товарища, к слову, сводит в этот момент скулы от моей наглости. И пропадает на время дар речи. — Для желающего подраться ты не слишком хорошо подготовился, — жирно намекаю я на отсутствие занпакто за пазухой дырявого воителя. Не думал, что это одна из вещей, которые просто можно забыть дома, как ключи или голову. — Охуеть, — не на шутку пораженный Гриммджо убедился в том, что я прав. Что ему теперь оставалось делать? Как и чем оправдывать свою слабость? — Ты. Ты, если думаешь, что я голыми руками тебя не завалю, то пиздец как ошибаешься! — Не буду я драться, — коротко отмахнувшись от столь щедрого приглашения, я поплелся за новой простынью. Я чувствовал на себе прожигающий во мне дыры взгляд, но даже он не помешал мне справиться с футоном, который я заботливо разложил на полу, откопав прохудившуюся, нестиранную подушку и пару одеял. — Не будешь? — уточнил Гриммджо, переварив мой отрицательный ответ. — Не буду, — ответил я еще короче, чем в прошлый раз. — Ночью спать надо. Так что прижми жопу и сосни, а завтра... — Что завтра? — с осторожной надеждой поинтересовался Гриммджо. — Завтра посмотрим, — ничего не пообещав, я улегся на более-менее сухой островок кровати и зябко поджал ноги. Гриммджо долго ворчал, матерился, пиная разложенный для него футон, пока очередная небесная вспышка не загнала его под одеяло. Только почему-то под мое. — Как это понимать вообще? — пнул я мацающего меня холодными ручищами мужика. — Джаггерджак, мать твою! Вылезай. И Гриммджо, на удивление, вылез на свет божий. Он, правда, остался лежать, уткнувшись колючим затылком мне в живот. Его рука змеей скользнула под мою рубаху и, заключив в грубые медвежьи объятья, высасывала из меня лихорадочный жар. — У меня нога затекла, ты пиздец тяжелый, — делаю я замечание. — А у меня рука, — жалуется Гриммджо, — И че теперь? — И ниче. На том и сошлись. Я зачем-то задергиваю шторы. Они не такие уж плотные, но должны немного заглушить вспышки, которые не потревожат нас какое-то время. До самого утра. Ну, а утром я проснулся один. Помятый от пинков футон не убран, и в нем явно никто не заночевал. Чтобы избавить своих сестричек от ненужных расспросов, я торопливо прибрал все лишние постельные принадлежности и сам отнес в стирку вчерашние грязные простыни. — Это какой-то кошмар, братик! — встретил я на кухне хлопочущую над завтраком Юзу. Стараясь раньше времени не впадать в панику, я с комом в горле спросил, в чем дело. — Да как же! Видимо, какой-то шкодливый кот обижает птичек. Во дворе полны-ым полно перьев, и голубей не слышно, чу. — Что еще за "чу"? — задаюсь я не самым важным вопросом, а сам уже делаю кое-какие далеко идущие выводы. — Чу, это когда прислушиваешься, — Юзу слегка оттопырила ушки, запачкав лицо мукой и бог знает чем еще. За ее спиной развернулся целый кулинарный полигон. — Кстати, братик, молоко закончилось. В магазине как всегда было трудно определиться с выбором. Молока много, а я один. К тому же Юзу почти всегда покупает разное, в зависимости от рецепта. Так что вероятность ошибиться была как никогда высока. Я пригляделся к бутылке без опознавательных знаков и развеселых этикеточек, как вдруг у меня над ухом что-то чихнуло: — Чу. — Чтоб тебя! — от испуга я чуть не врезался в прилавок. — Подслушивал, гад. — И подсматривал, — поиграл бровями Гриммджо, — Но не в этом, ска, суть. Хватай пиво и пошли культурно отдыхать. Я, конечно, был против предложения распивать с самого ранья алкогольные напитки, но все же спросил для пущей показухи: — Темное или светлое? — Обижаешь, Куросаки, — развел руками Гриммджо, — Светлое как мои намерения. И не болтай много, а то вон тот охранник уж больно пристально за тобой приглядывает. Ну, еще бы, я же говорю с пустотой. Молоко Гриммджо пригубил в первую очередь. Я удивился и еще сильнее, чем удивился, расстроился. Как же мне возвращаться домой без молока? Проще тогда уж не возвращаться вовсе. — Оп-па, — притормозил Гриммджо, похлопав себя по штанинам, — Кое-что забыл, надо бы вернуться. — Куда вернуться? В магазине меня и так запомнили все, кому не лень. Кассир вообще за сердце схватилась, пересчитав бутылки, — я показательно потряс пакетом, который отозвался симфоническим бряцаньем охлажденного пива. — Да не туда вернуться, — отмахнулся от меня Гриммджо, — Я у тебя оставил меч. — Опять двадцать пять, — не смог я не выразить свое недовольство. — Уж не в моей ли комнате? Помнится, от грозы прятаться ты пришел без него. — Сам ты прятался, — щелкнул зубами Гриммджо, причем всеми, которыми его наградила природа. — А меч, он на чердаке. — Кстати об этом, — вспомнил я утренний разговор и усеянный пухом газон... — Погодь, метнусь по-быстрому, — с этими словами Гриммджо всучил мне в свободную руку бутылку с молоком, а сам сорвался в сонидо. Я не успел спросить, на кой черт ему сдался занпакто среди белого дня. Надеюсь, дырявый гад помнил о своих светлых намерениях. Конечно же, меня, весело бряцающего бутылками, застали по меньшей мере пролетавшие мимо одноклассники. Они весело улюлюкали и свистели, думая, что культурный вечор у меня намечается в приятном женском обществе. Я не стал их переубеждать. Гаражными попойками в обществе арранкаров гордиться не приходится. Гриммджо вернулся с целой охапкой бутербродов. Судя по фигурной нарезке колбасы, он сам их на скорую руку сварганил, а вовсе не украл с нашего стола. Пантера была наспех зажата подмышкой и несколько сковывала скоростные маневры моего товарища. — Что скажешь? — воровато подмигнул довольный собой Джаггерджак. — Скажу, что ты в край охренел, — пожурил я дырявого, почти что ласково, — Смотри, чтоб тебя не спалили. — Да кто ж спалит, ты ж один такой, одаренный, — покрутил он уже надкушенным бутербродом у виска. — Как бы не так. Карен тоже вас, ублюдочных, видит. — То то я и думал, чего этот парень так пырился, пока я хлеб стругал. Карен вообще-то, не парень. Но сейчас это не важно. — Мудила ты криворукая, — что более важно. — Поехавшая семейка. На том и сошлись. Еще не мертвенно пьяный, но добивающий вторую бутылку, Гриммджо дорвался до фоток на моем телефоне. — Ничего там нет, — в третий раз произнося это, я нервно отхлебываю из своей бутылки. По чуть-чуть, маленькими глоточками. Не мог же я сказать в лицо своему врагу, что не умею пить. — Действительно, — минутой позже изрек Гриммджо, пролистав все изображения, — Заполни же пустоту своей бренной жизни сим божественным напитком. И, — он порылся в кармане и козырнул шоколадкой, которую, очевидно, тоже откуда-то свистнул по дороге. — И на-ка, закуси. — Фига се, — я не без опаски взял в руки подтаявший в кармане шоколад, — А ты дохуя джентльмен оказывается. — Так а то, — без лишней скромности отвечал Гриммджо, — Действую по отработанной схеме. — На ком это отработанной? — задал я довольно странный вопрос не с самой здоровой ревнивой интонацией. — А вот это не твое петушиное дело. Даже как-то обидно, и сразу пусто на душе. И как будто ветер неласковый подул и стало одиноко до самой до дрожи... Я ничего не ответил. Только, словно на спор, залпанул пол-бутылки. Наверное, чтобы Гриммджо обернулся, охеревая, и обязательно обратил на меня внимание. На то, как мне, бля, плохо в эту самую минуту. — Ты полегче, полегче, — придержал он ребром ладони бутылку, не давая мне допить. Шоколадку он открыл прямо в моих руках, раздербанив упаковку с фольгой. И затолкал пару кусков мне в рот, прямо в зажатые зубы. Довольно мерзотное сочетание. Кто ж пиво шоколадом заедает? По ходу, отработанная схема не такая уж отработанная. И ни с одной нормальной девушкой такой культур-мультур не прокатил бы. От этой мысли или от того, что шоколад с пивом неимоверно горчил, и я никак не мог облизать запачканные зубы, я прослезился и оттолкнул Гриммджо, чтобы он этого не заметил. — Тьфу ты, я ж как лучше хотел, — сокрушался Гриммджо, тщетно пытаясь отряхнуть налипший талый шоколад с пальцев. Чистой рукой он по-прежнему заправлял бак пивом. Мне даже спрашивать не хочется, отчего же он сам не закусывает своим шоколадом со вкусом тлена. — Идивжопу! — выпалил я, прикрывая перепачканное лицо и отплевываясь. Я так увлекся, что упустил момент, когда Гриммджо просунул руку и втолкнул пальцы мне в рот, грубо огладив большим по щеке. Желание крепко сжать челюсти в этот момент было велико, но я приложил ровно столько усилий, чтобы происходящее показалось нам обоим игрой. Гриммджо с хитрющей улыбкой хозяйничал своими пальцами, заставляя меня безропотно подчиняться и понимать его без слов. Я, сгорая от стыда, вылизал все его пальцы, и отчего-то тот же шоколад показался мне слаще, чем минутой ранее. После Гриммджо заботливо помог мне, собрав теми же пальцами шоколад с моих губ, десен, и я сосал их снова. И потом — уже чистые, не в силах остановиться, пока в какой-то момент Гриммджо сам не прервал эту пытку. — Хорош, хорош, Куросаки, — тихо приговаривал он сладким голоском, жадно ловя смятение и разочарование на моем лице. — Эк разошелся. С тобой культурно не посидишь... Почти пустая, забытая всеми бутылка, не устояв на склоне холма, скатилась к его подножью. — Кто бы говорил, — отозвался я, придя окончательно в себя, и стер вместе с влагой с губ то идиотское выражение преданности и просьбы со своего лица. Ожидая подначек в ответ, я был готов обороняться. Я повернул голову резко, борзо, с вызовом, и увидел как Гриммджо глазеет в небо. Спокойное, полуденное, все в кудряшках облаков. Словно силится разглядеть грозовые тучи или надвигающуюся беду. — Пока ты все окончательно не испортил, — бросаю я слова в застывшую меж нами тишину, — Беру организацию досуга в свои руки. Сейчас в музей сходим. На выставку. — На выставку? — капризничает Гриммджо, явно недовольный моим выбором. — На выставку, — я уже и задницу оторвал, а Гриммджо все не вдупляет в происходящее. — Ну, что еще не понятного? — требую я ответа и встаю в оборонительную позу, готовый спорить хоть до усёру. Гриммджо на удивление спокоен, даже былое недовольство оказалось ничем иным, как прищуром. Стоило моей тени нависнуть над ним, заслонив солнце, как взгляд голубых глаз стал спокоен аки водная гладь в штиль. — Да все понятно, — ответил он, — Дай пиво допить. Я милостиво соглашаюсь и дожидаюсь в сторонке. Позже, в музее, с нас не взяли ни копейки, поскольку невидимый неупокоенный дух и бедный студент налогами за приобщение к искусству не облагаются. Сначала все было ровно, пейзажи с натюрмортами радовали глаз, абстрактное искусство оставалось никем не понятым. Разве что самую малость, и то за счет легкой, остаточной нетрезвости. Гриммджо временами страшно упрямился, усаживаясь на лавку и поворачиваясь, как флюгер, в сторону моих перемещений. При этом он картинно ковырял в носу, в ухе или в дыре, выказывая таким образом свой интерес к происходящему. Мне казалось, в какой-то момент я обернусь и потеряю его из виду. Да и за других посетителей музея было на душе неспокойно — на мои уговоры оставить оружие на входе дырявый не поддался. Похоже, из меня такой же организатор досуга, как из Гриммджо — романтик. Но вот, словно проснувшись, Гриммджо снова оказался рядом, и, ни говоря ни слова, повел меня за руку через весь зал, минуя строгие портреты, осуждающе и устало провожающие нас взглядами. Я не сразу понял, что нашло на моего спутника, но упираться не стал. Небось, культурный передоз случился. Правда, выход остался за спиной, а перед нами выросло огромное белое полотно. На нем не было ничего, кроме одного единственного черного пятна. От резкого контраста на белом казалось, что оно горело по краям ненормальным синим пламенем и постоянно меняло свои идеальные очертания. Словно плыло куда-то, но стоило отвести взгляд, и оно снова застывало в исходной точке. Выразительное, бесконечно одинокое, пронзительно черное. Я позволил себе отвести от него взгляд, чтобы прочитать название картины. Гриммджо же глазел, как завороженный. Моя рука была крепко стиснута железной хваткой от разыгравшихся нешуточных страстей в душе моего спутника. И все что я мог, это разделить с ним этот момент. — Черное солнце. — Чего? — Картина так называлась. "Черное солнце". — Точно, — согласился Гриммджо, его зрачки даже расширились, очевидно как и сознание минутами ранее. Сейчас наконец-то можно было поболтать, вдали от толпы и людных кварталов. — Ну ниче такой культур-мультур намутили, — с довольным видом Гриммджо потер ладони и качнулся, привалившись к моему плечу. Я чуть кубарем в траву не улетел от такого толчка, усталость, накопившаяся за день, давала о себе знать. Так что в конечном итоге привалился я, и Гриммджо, приобняв меня за талию и водрузив мою руку на свое плечо, волок меня, как пьяную спутницу. — Тоже отработанная схема? — скорректировал я руку, приобнявшую мой зад. — Не, импровизация, — было мне ответом. — Давай, штоли, провожу тебя до дому, рыжий. — Не гони, ты живешь этажом выше, — наконец озвучил я свою догадку. — Тоже мне, провожун. Гляди, дождь собирается. Гриммджо интуитивно догадался, о чем идет речь. Он остановился, приобняв меня крепче, и готовился сорваться в сонидо. Ну, или же навалять небесам, я не знаю. — Пиздец неспокойное небо, стоило только вашему солнцу съебаться... То ли дело наше, черное, — сказал он. Я многозначительно промолчал и набрал в грудь воздух. Задрав голову, я поймал губами первую каплю, а затем и влажный, колючий поцелуй. В следующий момент, или множество мгновений спустя, мы очутились на чердаке моего дома. Спящие на крыше голуби, спросонок всполошившись, с шумом десятка крыльев поднялись в воздух. Набиравший силу дождь приминал к земле перья и пыль. Черное солнце позовет Гриммджо назад, в его мир, совсем скоро, а пока мы мучительно растягиваем завершение культурного вечера, хлещем литрами воду из-под крана и отскребаем от сковородки остатки омлета без молока с кровавой надписью кетчупом "блудному братику". И прячемся от вчерашней грозы под моим одеялом.