Мертв

      Что может быть лучше одиночества? Что может быть лучше того, чтобы прогуливаться в компании наушников и плеера по вечерней набережной? Или просто сидеть на крыше, свесив ноги, и смотреть, как на темном бархате неба перемигиваются между собой звезды. Что может быть лучше тишины в квартире, когда ты возвращаешься домой раньше обычного? Или же сжимать руками до боли колени и подавлять рыдания, сидя в углу у шкафа каждый вечер? Правильно, ничего.       Одиночество, как говорят, удел сильных духом. Правда, Рикки себя таковым не считал. Одиночество не застало его неожиданно – он не проснулся однажды утром с осознанием того, что у него никого нет и он остался один. Вовсе нет. Рикки просто наблюдал, как медленно, но так верно люди, некогда близкие ему, уходили из его жизни. Сначала они пропадали из поля зрения, якобы по делам, потом они исчезали из мыслей, словно пыль, которую сдули с полки. А затем они уходили из души. Сами. Ведь Рикки никого не держал и, уж тем более, не затаскивал насильно, нет. Люди сами входили в его жизнь, робко постучав. Тук-тук, можно? И Рикки впускал, хотя прекрасно знал, что этот человек уйдет в один прекрасный момент. Уйдет как многие другие до него. Только сделает он это тихо, не сказав ни слова, оставив после себя грязь. Как наевшаяся крыса. А у Рикки снова будет еще один маленький черный крестик, которым он мысленно клеймит ушедшего. Которыми он клеймил всех. И снова Рикки будет вымывать, вычищать и убирать эту грязь. Чтобы не было этой тупой боли, этих мыслей, этих слез, бессонных ночей и выкуренных сигарет. Вот только, как выкинуть воспоминания? Никак. Их ведь не вырвешь, словно страницы из книги, не выбросишь в мусорное ведро и не сожжешь. Воспоминания – это большая и неотъемлемая часть тебя, которая раз за разом делает тебе больно, и от которой ты не избавишься.       Воспоминания были для Рикки одной из форм мазохизма – изводить себя этим. А мазохизм, в некотором роде был приятен Рикки. Иногда он вспоминал. Коротенькие, словно рваные ленточки, воспоминания проскальзывали за закрытыми веками, заползали, словно змеи, куда-то под одежду, под кожу, разрывая плоть и впиваясь в душу. И Рикки изредка кажется, что он чувствует, как они ворочаются у него за ребрами, вызывая боль. Словно бередя старые раны, которые, казалось бы, вот-вот начали затягиваться. Но на самом деле раны гноились, делая еще больнее. Людям ты показываешь лишь марлю, которой они прикрыты, говоря, что все хорошо, что тебе лучше, что ты идешь на поправку. А если ты еще и улыбнешься, то тебе поверят без задней мысли. Но только ты один будешь знать, что на самом деле у тебя творится. Что твои раны гноятся, что инфекция распространяется и медленно тебя убивает. И Рикки ждет, когда это убьет его. Медленно разъест изнутри, а потом и снаружи.       Надеяться на лучшее Рикки бросил, как дурную привычку. Мысли о том, что в его жизни когда-нибудь все будет хорошо, еще сильнее угнетают его. Заставляют сильнее забиваться в свой угол за шкафом и громко всхлипывать в тишине комнаты, сильно сжав руками колени, на которых точно появятся синяки утром. Заплаканные глаза Рикки не может сомкнуть до утра, продолжая сидеть в своем углу и смотря на то, как медленно начинает светать за окнами, как мерно и успокаивающе тикает на его столе старенький будильник. И так же медленно из его головы исчезают мысли. Рассеиваются, словно утренний туман. Он просто сидит и молчит, смотря куда-то в одну точку, пока глаза не начнет жечь.       Вера в хорошее давно угасла в Рикки. Угасла с последним ушедшим человеком, который оставил ему ключик, что висит у Рикки на шее и до которого он время от времени дотрагивается. Поднимает руку к шее, ведет по цепочке кончиками пальцев вниз, натыкаясь на небольшой серебряный ключик. Рикки не понимает, зачем он это делает. Зачем он дотрагивается до этой безделушки, зачем носит ее на шее, зачем вновь и вновь пробуждает воспоминания…       Первое время Рикки казалось, что это – камень на его шее, который тянет его ко дну, заставляя захлебываться воспоминаниями, словно водой. Ему казалось, что ключик потяжелел и все ниже и ниже опускает его голову. Но снять его с шеи и забросить в дальний ящик стола не поднималась рука. И Рикки сделал странный вывод о том, что у него, по сути, нет выбора. Носи или не носи – все равно воспоминания одолеют тебя, заставят истязать себя, вопьются сотнями жалящих осколков под кожу.       Легче не станет, убеждает себя Рикки, умывая лицо холодной водой. Легче не станет, говорит он себе, глядя на отражение в зеркале. Легче не станет, вслух проговаривает Рикки, закрывая глаза. Мысли и воспоминания сожрут тебя заживо, словно черви. Изроют твой мозг, оставляя после себя огромные отверстия и тоннели. Разъедят душу. Точнее, ее жалкие остатки, из которых Рикки уже надоело вымывать грязь. С этой грязью привычнее, уже не так больно, как было сначала. Легче не стало, но Рикки привык. Шевелящийся клубок между ребрами иногда напоминает о себе неприятными ощущениями. Уже нет той боли. Осталось такое приятное безразличие ко всему. Безразличие, которое, как убеждает себя Рикки, дает ему отдых. Рана уже давно гноится, не думая заживать. Но Рикки все равно. Все равно на этот тянущийся из-под марли мерзкий запах. Ему все равно, что от него ничего не осталось. Рикки все равно, что он опустошен изнутри. Мертв.