Позови меня...

« Осень 1348 года. Лондон. Всё случилось слишком внезапно: люди были в ужасе, паника охватила город и деревни, что находились неподалёку. Она пришла из пустоты, словно из воздуха, без всякого предупреждения и не щадя никого. Мы не были готовы... Никто не был. Чума... Никто не верил, и всё погрузилось во мрак. Даже страх не распространялся поначалу так, как эта хворь. Люди верили в то, что всё это – «кара небесная», что мы прогневали Господа. После – что это «сам дьявол». С каждым днём жизнь покидала город, оставляя горы трупов, опустевшие дома и ничего, кроме боли, страха и отчаяния. Только смерть и ужас. Создавались карантинные зоны, многие дома заколачивали вместе с семьями и сжигали, с инфицированными и здоровыми внутри. Врачи отказывались даже осматривать людей и сбегали из города... И их нельзя было винить, однако... От чумы никуда не деться, даже члены королевской семьи понимали это, но и они ничего не могли предпринять... Только ждать и надеяться. Впрочем, таким как мы, шансов на выживание даже не предоставлялось. Так уж вышло, что мы не были ни людьми, ни даже рабами. Наша судьба – смерть, ведь в случае чего, о нас думали бы в самую последнюю очередь. Нас было пятеро... и я никогда не забуду. – Заводи его, – раздалось за тяжёлой дубовой дверью камеры, после чего в помещении, освещаемом лишь слабым отблеском лунного сияния, наконец, появился свет. – Новенький. Прошу любить и жаловать, – стражник издевательски усмехнулся, толкая испуганного до потери сознания парня, который, судя по всему, не понимал и слова из того, что говорила стража. Высокий парень, звеня цепью на ноге, подошёл к нему и осторожно положил руку на плечо, пытаясь разглядеть лицо новенького. Глаза новоприбывшего резко распахнулись, но он тут же поморщился от непривычки, покачнулся назад и, возможно, упал бы, если бы тот человек не поймал его. Он отвёл новичка к стене, где сидел ещё один паренёк, на удивление маленький и хрупкий, казалось бы, совсем оголодавший, что даже не удивительно, если учесть, сколько они здесь сидят. – Присядь, – тихо произнёс человек с цепью на ноге, придерживая новичка за локоть. Тот сразу ожил, услышав родную речь, и вскинул голову, пытаясь в темноте разглядеть очертания лица своего соотечественника. – Моё имя – Пак Чанёль. Ты ведь кореец, верно? Ты понимаешь меня? – Чанёль, оставь его в покое и дай лучше немного воды, – раздалось из противоположного угла камеры, но как-то строго и с акцентом, что заставило парня подпрыгнуть на месте и резко обернуться, вновь пошатнувшись. – У нас осталось совсем немного, почему мы должны делиться?! – новенький вздрогнул, услышав ещё один голос примерно с той же стороны, и прикусил губу от горечи. Не хватало ещё стать изгоем среди «своих», но ведь они все в одинаковом положении... – Поставь себя на его место. – Отличий не много! – Вот именно, – казалось, говоривший улыбался, но парень не видел, тщетно пытаясь высмотреть кого-то в тени камеры. – Меня зовут Чжан Исин, я из Юань. Так, как тебя зовут? – всё с тем же акцентом повторял человек, чьё лицо скрывала тень. – Ким Чунмён, – через силу ответил новенький заметно дрожащим голосом. – Я из Корё... – Как бы странно это сейчас не звучало, но приятно познакомиться с тобой, – Исин поднялся с пола и подошёл ближе, наконец, показывая Киму своё лицо. – Тот любитель повозмущаться, – он указал в сторону ещё одного парня, решившего выйти на свет, – Ким Чондэ. Он не плохой, поверь... Просто очень уж давно сидит здесь. А тот паренёк, – китаец чуть развернулся, теперь указывая на полуживое тело, находившееся рядом с Чанёлем, – Бён Бэкхён. – Он...? – Нет, нет... Он просто спит, – Чжан начал говорить тише, всё ещё приветливо улыбаясь новому соседу по камере. – Присядь, ты устал, наверное. Расслабься, пока в городе зверствует чума, нас отсюда никуда не выгонят. Пока... Услышав со стороны Пака усмешку, а затем звон цепей, Мён обернулся. Он увидел, как Чанёль садится рядом с Бэкхёном, приобнимая его и укладывая к себе на колени, после осторожно перебирая тёмные прядки чужих волос. Исин выдохнул, замечая реакцию новичка и, отведя его к своему углу, усадил рядом, успокаивающе хлопая по плечу. – Эти двое попали сюда сразу после Чондэ. Намного раньше нас с тобой. Их привели по отдельности, но, как я потом узнал, они единственные выжившие со своего корабля, который сбился с курса несколько лет назад. Они не были друзьями раньше, но, как видишь, тот случай заставил их сблизиться, и теперь они... – Чжан не мог подобрать слов, зная, что кореец вряд ли так просто воспримет такого рода информацию. – Они влюблены друг в друга, понимаешь? Теперь каждый готов отдать за другого жизнь. – Но ведь это... – Ким хотел возмутиться, но его перебил Чондэ, сидевший неподалёку. – Все мы здесь грешники, не так ли? – он ехидно ухмыльнулся, неотрывно пытаясь разглядеть что-то в небольшом окне под самым потолком. – Да и кому сейчас дело до этого? Китаец согласился, коротко кивнув, а после предложил Чунмёну поспать, ведь он, верно, успел несколько раз распрощаться с жизнью, пока его тащили в темницу. Тот не стал спорить, но долго не мог уснуть, обдумывая всё, что произошло, всё, что он чувствовал. Мён просто хотел знать, жив ли вообще и если жив, то почему? Для чего? Чтобы сдохнуть от голода в этой тюрьме? Или лишиться головы? А может его, как и многих других, сожрёт чума, не оставив и следа его существования хоть в чьей-нибудь памяти? Хотелось верить, что всё это просто страшный сон. Хотелось, но не верилось. Теперь не во что верить: ни в Будду, ни в Бога, ни в спасение, ни даже в жизнь, ни в реальность себя самого. Все они были прекрасными людьми, яркими, честными, с чистой душой и медленно угасающей надеждой в глазах... Вести о чуме разнеслись очень быстро, но темница была закрытой зоной, до которой не добралась эта болезнь. Там можно было найти спасение. Теперь я понимаю, для нас спасение было именно там, в тесных, холодных стенах камеры. Меня всё ещё бросает в дрожь, когда я вспоминаю картины тех дней. Почерневшие тела, гниющие на солнце, плачь родных, которых вскоре ждала та же участь. Безумие, паника, ужас, ненависть, горе, отчаяние... Казалось, даже смерть устала собирать все эти несчастные души, не имеющие возможности спокойно покинуть этот мир. Старики, взрослые, дети... Знатные, богатые, бедные, рабы... Чума могла добраться до любого, но осознание этого внушало только больший ужас, заставляя людей убивать друг друга почти беспричинно и не так было важно, заражён ли человек... Язычники. Их вера, их методы, их страхи толкали на убийства. Любого, кто хоть как-то был связан с болезнью, с заражёнными или просто вёл себя подозрительно – убивали, сжигали заживо или забрасывали камнями. Были и люди не принимающие того факта, что чума пришла как кара, как и то, что эту болезнь принесли издалека. Они свято верили в то, что кто-то специально заражает всех вокруг и что их долг – избавить мир от грешников с такой целью. И они убивали всех без разбора, а после сами умирали от этого проклятья. Так Чондэ лишился всей своей семьи: сначала брата, сожжённого заживо, затем отца, забитого до смерти, а после и матери, отдавшей жизнь чуме. Они были всего лишь рабами, отпущенными на свободу, и погибли вдали от Родины, из которой были изгнаны, почти не зная чужого языка. А он бежал. Бежал так далеко, как мог, но снова был пойман. У каждого из нас была своя история, свои мечты и страхи, своё счастье и своя боль, спрятанная где-то глубоко. А что нам оставалось? Ждать. И мы ждали... Прошло около месяца. Тюрьма всё ещё была неприступной крепостью, в которой не держали животных и истребляли всех крыс, попадающихся на глаза. Пятеро парней быстро нашли общий язык, смеясь, живя и любя, пусть в пределах одной камеры. Мир снаружи перестал пугать, а стража изредка баловала чем-то, помимо куска заплесневелого хлеба. Чунмён многое узнал о своих сокамерниках и на удивление легко принял любовь Чанёля и Бэкхёна. К слову о втором, Мёну он казался безумно ярким и сияющим. Его глаза горели жизнью, несмотря ни на что, он улыбался, хотя его тело ослабло настолько, что долго стоять он не мог. Чанёль всегда улыбался в ответ, глядя ему в глаза, но, когда тот не видел – спал или просто отворачивался, взгляд Пака переполняла неподдельная грусть и боль, они становились пустыми и безжизненными. Ведь Бэкхён и без того был болен, но продолжал жить, хватаясь за любую возможную причину. Он хотел жить больше, чем кто-либо в этом мире. Бэкхён был по-настоящему сильным – вот, что видел Ким в этом хрупком пареньке, искренне любящем и дарящем любовь, последние частички себя. Может, просто от отчаяния, но размеры его сердца поражали, в этом признался даже немного ворчливый Чен, когда в одну бессонную для них с Чунмёном ночь, они разговорились, словно старые добрые друзья. Чанёль и Бэкхён всегда находились где-то далеко от остальных, в своей маленькой вселенной, закрытой и недосягаемой, только для них двоих. Иногда они впускали в свой мирок Чондэ, вечно злорадствующего и до колкостей пессимистичного, но и к остальным были настроены предельно дружелюбно, пусть Чанёль этого и не показывал, строя из себя каменную глыбу. Доктор Чжан любил наблюдать и слушать. Как человек, знающий несколько языков, он понимал речь стражи и мог иногда перекинуться с ними парой слов, что всегда искренне восхищало Мёна. Он слушал рассказы Исина о Юань, о книгах, что тот прочёл, и о том, что узнал из них, о тех местах, в которых побывал или мечтал побывать, и о многом другом. В те моменты, когда никто не слышал и не видел, Ким не скрывал своего восхищения и желания насладиться очередной историей, получить очередную исключительную возможность услышать чужую мягкую речь, увидеть мечтательную улыбку или блеск в умных глазах. Чунмёну казалось, что он знал о Чжане больше, чем кто-либо до их встречи. Ему казалось, что он начал чувствовать нечто неправильное. Но не собирался уничтожать это в себе. Не сейчас, когда для того, чтобы понять живой ли ты, нужно было чувствовать хоть что-то, кроме страха и боли. Со временем, жизнь здесь перестала казаться чем-то страшным, если не приходилось думать о том, что происходило снаружи. Но однажды, всё рухнуло. Чума пробилась и за стены тюрьмы. Многие были заражены, а те, кто оставались здоровыми, старались убежать. Никто не думал о людях, оставшихся за решёткой, и те тоже вскоре начали умирать. Если бы не тот стражник, который отличался своей добротой и состраданием к заключённым, многие, сумевшие сбежать в те дни из тюрьмы, не выжили бы. Он открыл большую часть камер, но сам уже был болен. Их камера была последней из тех, что он открыл. И он умер прямо у её порога. Ребята долго не могли выбраться. Чанёль был единственным прикованным цепью в этой камере и поэтому не мог, как остальные, просто взять и уйти. Он отпирался и даже просил бросить его, надеясь, что никого не коснётся чума по его вине, но никто не хотел бросать его. Кое-как, Чондэ достал нужные ключи у безжизненных стражников, после чего открыл замок и все они, наконец, смогли покинуть тюрьму. На улицах города, по которым они бежали, не было ни души. Ни одной живой души. Ребята старались выйти к лесу, ведь там, по слухам, чума не зверствует, и стража искать не будет. Хотя сейчас кому какое дело до сбежавших рабов? Решив на ночь глядя не идти в лес, ребята остановились на его границе. Бэкхёну было очень тяжело, пусть он и старался всеми силами скрыть это. Всё было видно: он с трудом дышал и уже не держался на ногах. Чанёль поддерживал его, как мог, но тоже ничего не говорил, зная, что тот будет злиться и отнекиваться, что, мол, всё в порядке, что ему не тяжело и нет нужды останавливаться. Но в этот раз Исин настоял на своем, и они сделали привал. Никто не возражал, а Бэк устало выдохнул, понимая, что, по сути, это он всех тормозит. Он устроился на плече Чанёля, когда все уселись вокруг костра, и начал проваливаться в сон, под тихое пение Чена, чьё поведение начало немного настораживать. Но то, как он пел... Было просто волшебно. Его голос был удивителен. Он завораживал, окутывал и проникал в самые тёмные закоулки души, освещая и согревая замерзшие сердце. Голос, который мог рассказать о многом. Все слушали затаив дыхание, а Чондэ будто и не замечал этого, продолжая тихо напевать какую-то мелодию, не отрывая задумчивого взгляда от костра. По какой-то причине, Мён не мог спокойно слушать его: сердце разрывалось на части, слёзы наворачивались сами собой, а кончики пальцев будто обжигали холодные языки пламени. Он перевёл взгляд на Исина, нахмурившегося, будто в его душе, которая с момента их с Кимом знакомства казалась открытой книгой, бушевал ураган, взрывались звёзды, а небо рассыпалось на кусочки. Взгляд Чжана проходил сквозь костёр и даже землю. И когда он заглянул в глаза Чондэ, что-то в душе Мёна затрепетало, словно он стал свидетелем сокрытия какой-то тайны, в которую не должен был быть посвящён. Отчего-то стало очень больно и стыдно. Вскоре и Чондэ, и Чанёль заснули. Наступила тишина. Тишина, о которой мечтаешь: тёплая, с треском костра и лёгким шуршанием травы и листьев. Та тишина была пропитана лёгким беспокойством и неуверенностью, пронзающей всё тело. – Что с тобой? – Чунмён осторожно присел рядом с Исином, говоря шёпотом и стараясь никого не разбудить. Его отчуждённость, кажется, заметил только Ким, поэтому это не могло остаться без его особого внимания. Чжан поджал губы, неотрывно глядя на Чондэ. Тот отчего-то слегка подрагивал, словно от холода, хотя Ким почему-то был уверен, что это не так. Чен кашлял, это стало ясно после пяти минут его наблюдений, когда Исин так и не проронил ни слова. Кашель усиливался, вместе с дрожью и страхом, окутывавшим Мёна. Вывод напрашивался сам собой, но парень не хотел верить и даже просто думать об этом. Чжан закрыл глаза ладонями, что-то тихо бормоча и тяжело выдыхая. И тогда Чунмён понял, что это всё правда. И та ерунда, что Чен нёс по пути сюда и то, как он время от времени отходил и пугался любого шороха, как терял равновесие и все его опрометчивые поступки... Ведь всё говорило только об одном... – Быть не может, – также прошептал он, ошарашено глядя на Исина, потирающего виски. – Он же не... Не может такого быть! – чуть громче говорит он, почти вскакивая с земли. – Та песня... Это колыбельная, которую поют в здешних местах, чтобы успокоить душу, стоящую на пороге смерти, – без каких либо эмоций, твёрдо и холодно. Вполне ожидаемо от человека, ни раз и даже ни два пропустившего через себя боль утраты. – Так ты знал? И не сказал?! – в момент Ким потерял возможность слышать, он задыхался от горечи и паники. – Как? – обречённо обронил он, чувствуя, как холодные ладони ложатся поверх его, сжатых в кулаки. – Еда. Утром поесть успел только он, – Исин чуть улыбнулся, немного неловко, но успокаивающе, глядя Мёну прямо в глаза. – Болезнь развивается слишком быстро. Завтра... – Нет! – Мён, всё в порядке, – слабо. Совсем слабо послышался голос Чондэ. Он пытался встать. Его взгляд был затуманен, на шее и руках начали появляться нарывы и раздражение, а по вискам стекал пот. – Мне нужно идти, не хотелось бы вас заразить, – он улыбнулся в последний раз, так ярко, так живо, что нельзя было поверить в его скорую смерть. – Я собирался уйти, когда все уснут, но вы, ребята, меня раскрыли, – тогда он ухмыльнулся, как может только он: с лёгкой издёвкой, но нескончаемой добротой и, не свойственной моменту, вежливостью в глазах. – Спасибо вам, – сдерживая слезы, сказал он. – Передайте этим двоим, что... Я буду скучать. Мне жаль. После этих слов, он развернулся и очень медленно двинулся вдоль границы леса. Чунмён молча смотрел вслед, глотая слёзы, но, не издавая ни звука, лишь намертво схватившись за руки Исина, опустившего голову и отчего-то сдерживающего Мёна, будто знал, что тот вот-вот сорвётся с места. – Да стой же ты! – крикнул он, вырываясь из чужих рук. Чунмён ринулся вслед Чондэ, когда его фигура почти скрылась из виду. Что-то всё твердило «нельзя идти за ним», но он не мог. Умирать в одиночестве, на холодной земле, в муках, не различая даже звёздного неба над головой, когда всё вокруг – одна сплошная тьма... Он не мог позволить Чену умереть вот так... Он не мог отпустить, не мог смириться. Он кричал, не слушая тех слов, что врезались в сознание, дорогим сердцу голосом. Чжан бежал за ним, пытаясь остановить, ведь и сам он только что лишился части своей почти мёртвой, как он думал, души. Когда они догнали Чондэ, он уже лежал на земле, захлёбываясь своей же кровью, задыхаясь от кашля и совершенно не осознавая, не чувствуя окружающий мир. Мён упал на колени, бормоча что-то совершенно нечленораздельное, и совершал неопределённые движения руками, не представляя, что делать дальше. Он слышал своё имя из уст человека, одной ногой переступившего порог в мир мёртвых и тогда все эмоции с его лица, словно смыло водой, а взгляд стал пустым и холодным. Он не был готов отпустить его. Чондэ заслуживал жизни. Тогда первые лучи солнца коснулись горизонта. Город, что всё ещё был недалеко от нас, заискрился и рябил, словно мираж, ослепляя и пугая своим молчанием, а лес, чья тьма так откровенно зазывала, будто пел ту самую колыбельную, вопреки своей равнодушной природе. Чондэ умирал и всего на миг, прежде чем последний выдох вырвался из его груди, мне показалось, что его взгляд прояснился. Я не мог даже представить, сколько боли таило его сердце, сколько ненависти и страшной обиды. Но он жил, он сражался. До самого конца, до последнего вздоха. Он улыбался... а я не мог проронить и слезинки, глядя на его почерневшее лицо. Я стоял и смотрел, не в силах ничего сделать. Он ушёл первым. Вернувшись, мы не смогли сразу ответить на вопросы Чанёля и Бэкхёна. Но наше молчание они, верно, восприняли, как дурной знак. Позже мы сказали, что он ушел, и передали его слова. Их лиц я не забуду никогда, ведь кого мы пытались обмануть... Помню, Бэкхён тогда улыбнулся и поднял глаза на небо. Чанёль же лишь сжал кулаки и долго не мог заглянуть ни одному из нас в глаза. Тогда мне казалось, что он винил себя за смерть Чондэ, но сейчас я понимаю, что всё было отнюдь не так. Он не винил себя, он лишь сожалел о том, что не видел, не заметил, не понял вовремя человека, наверное, самого близкого после Бэкхёна на тот момент. Никто из нас не был готов, но разве кто-то спрашивал? Кто-нибудь спрашивал нас, хотим ли мы родиться в такое время? Хотел ли кто-то из нас видеть, как умирают полюбившиеся нам люди? Было ли у кого-то желание умирать, не успев толком прожить и половину жизни? Нет. Всё это не зависело от нас и нашей воли. Мы всего лишь люди. Слабые и во многом беспомощные, зачастую живущими иллюзиями и сказками. Мы ответственны лишь за решения, которые принимаем, за поступки, которые совершаем и за слова, которые произносим. И об одном решении мы, всё же, пожалели тогда. Я жалею, и по сей день. – Я слышал, если пройти через лес на восток, можно выйти к небольшой деревне... – Чжан шёл впереди всех, разбирая дорогу. – Думаешь это хорошая идея? – тихо спросил Бён, крепко держась за руку Чанёля. – Я имею в виду, что деревня может быть заражена и... – Но нам нужно найти хоть немного еды. У нас нет оружия, чтобы охотиться и за всё это время я даже не видел каких-либо ягод, – Мён тихо шёл позади всех, как бы замыкая цепь. Он постоянно оглядывался, будто ища кого-то, и до сих пор не произнёс ни слова. – И если эта деревня, всё же, не заражена, нужно попытаться найти там еду. – Но это слишком опасно, я... – Бэкхён не унимался, не изъявляя никакого желания идти в деревню. В попытках отговорить всех идти туда, первым делом он попытался убедить Чанёля в отсутствии резкой необходимости, но даже Пак не послушал и только попытался его успокоить. – Мы можем разделиться, – предложил Исин, остановившись на небольшой поляне. – Я и Чанёль можем пойти в деревню, а вы двое останетесь здесь. – Нет, я не согласен! – Бён прислонился к дереву, то кусая губы, то пытаясь что-то сказать, но ни слова не сорвалось с его губ, будто он не верил, что они смогут переубедить ребят, а потом снова начинал подбирать новые, умоляюще заглядывая каждому в глаза. Казалось, он совсем отчаялся. – Как же вы не понимаете... – тихо бормотал Бэкхён, чуть сползая по дереву. – Это, правда, очень рискованно! Я... Не хочу потерять кого-то из вас! Это может оказаться совершенно нелепой смертью! Зачем?! Почему вы не хотите прислушаться к моим словам?! И вообще... – внезапно парень закашлялся, сгибаясь пополам. Его лицо в момент преобразилось – скривилось от боли, он начал задыхаться. Такое бывало и раньше, но его болезнь, которая была ничуть не лучше «чёрной смерти», спешно пожирала его изнутри. Чанёль присел рядом, успокаивающе гладя Бэкхёна по спине. Снова тот взгляд, снова те же сведённые брови и поджатые губы. В такие моменты казалось, что он задыхался вместе с Бёном, пусть невидимо, но заметно для чужих глаз. – Я... Пойду с вами, – выдавил из себя Бэкхён, хватаясь за предплечья Пака, пытающегося помочь ему встать с земли. – В таком состоянии? – в глазах Мёна читался страх. Как и все, он видел, что парню осталось недолго, и потерю второго друга он бы просто не выдержал. Только не спустя несколько жалких часов, в которые просто не умещалась вся та боль и всё сожаление, что раздирали Чунмёна изнутри. – Бэкхён, тебе лучше остаться здесь... – Ты просто не выдержишь лишней нагрузки, пойми, – Исин пытался донести до него всё то, что говорил Ким, только научным языком, аргументируя теми симптомами, что видел. Но Бён не слушал. Не хотел. Он просто отрицал саму возможность того, что может вот так просто умереть. – Нет! Я не отпущу Чанёля и говорите, что хотите, такой опасности он не подвергнется! Раз вы меня не слушаете! Что мне остаётся, скажи? – его глаза лихорадочно заблестели и вскоре он успокоился, видимо, из-за плохого самочувствия, однако продолжал всем своим видом показывать, что он против этой затеи. – Бэк, послушай... Что Чанёль говорил Бэкхёну, когда они отошли, Исин и Чунмён не слышали, но когда они вернулись, оба молчали. Один не отрывал взгляда от земли, а второй отправился собираться хворост для костра. Оставшиеся двое лишь пожали плечами и принялись обустраивать место для ночлега. – Бэкхён, всё будет в порядке, – прошептал Мён. Все уже легли спать, и только Бён продолжал упрямо смотреть в костёр, кусая губы. – Ты не понимаешь... – выдохнул он слегка охрипшим голосом. – Я знаю, мне недолго осталось, но Мён, именно поэтому... Потому что я в какой-то мере чувствую приближение смерти... Она рядом... – Бэкхён поёжился, словно ждал, что его перебьют, но поняв, что никто этого делать не собирается, продолжил: – Чанёль жить должен, понимаешь? Я просто не могу позволить ему умереть раньше меня... – он посмотрел на Кима таким душераздирающим, таким честным взглядом, что тот невольно дрогнул и затаил дыхание. – Чунмён, представь... Всего на секунду представь, если бы твой любимый человек ушёл раньше тебя... Раньше, чем ему было суждено, – Бэкхён не особо верил в то, что парень поймёт его, поэтому прошептав последние слова, отправился спать. Но воображение штука опасная, особенно для впечатлительных людей. Мён долго не мог уснуть, вновь и вновь прокручивая в мыслях слова Бэкхёна. Столько всего случилось за последнее время, столько всего мучило его душу в тот момент, но только одно чувство, упомянутое совершенно случайно, не давало ему покоя до самого утра. Он думал об Исине и не мог понять, почему именно его образ всплыл в том разговоре. В ту ночь небо искрилось ярчайшими звёздами, что были рассыпаны по небу, словно мелкий бисер. Казалось ещё чуть-чуть, и они волшебным дождём осыплются на землю, прямо в раскрытые ладони. В ту ночь так хотелось подняться к ним, а не ждать, пока случится чудо... На рассвете ребята вновь выдвинулись в путь, приближаясь к окраине леса, откуда уже была видна та самая деревня. Оставив Чунмёна приглядывать за Бэкхёном, Чанёль и Исин отправились в деревню. Когда последние уже приближались к главным воротам, Мён внезапно сжал рубашку в районе груди и подавился воздухом. Его дыхание стало обрывистым и очень глубоким, будто он уже несколько часов скрывался от погони. – Что-то не так? Ты плохо себя чувствуешь? – Бён, заметив его состояние, засыпал того вопросами, одновременно стараясь за рукав притянуть парня к себе и затащить на огромный камень, на котором устроился. – Ты не замёрз? – продолжал спрашивать он, накидывая на чужие плечи плащ – единственное, что они смогли забрать с собой. – Так странно... – Чунмён неотрывно смотрел на ворота деревни, за которыми недавно скрылись два парня. – Что? Что странно? – Это тревожное чувство. Возможно, что-то действительно не так, раз даже я... Мён почувствовав плащ на своих плечах, неожиданно успокоился, но продолжал недоверчиво оглядываться по сторонам. Бэкхён засыпал у него на плече, во сне кашляя всё сильнее. Невозможно передать словами, как сильно в тот момент Ким хотел, чтобы всё это оказалось страшным сном, больной фантазией маленького мальчика, живущего где-то глубоко в душе. – Вы должны вернуться, – в пустоту прошептал Мён, прикрывая глаза. – Я должен увидеть тебя ещё хоть раз...

***

– Ты слышал это? – тихо спросил Чжан, оборачиваясь к лесу. – Что именно? – Да, нет... Показалось, наверное... – Здесь так тихо... – Чанёль хмурится, внимательно осматривая всё вокруг. – Даже скота не видно. Ни трупов, ни живых... Никого, – он остановился у одного из домов, заостряя взгляд на двери. – Исин! – В чём дело? – Чжан бросил взгляд на дверь, на которую указывал кореец. Та была заколочена и помечена белым крестом. – Смотри! Это крест... Бэкхён был прав, эта деревня заражена, – Пак выпалил всё с ядовитой яростью, даже без страха, лишь со злостью. – Нужно возвращаться. – Погоди, там... – Исин попытался указать на тот же дом, стоя напротив окна. – Исин, сейчас! Нам нужно уходить, здесь небезо... «Сюда», – тихим эхом послышалось из дома, на незнакомом Чанёлю языке, который приходилось слушать на протяжении пары лет. Детский слабый голосок звал их и тогда они обратили внимание на окно. Из него виднелась маленькая ручка, усиленно подзывающая парней, резко обратившихся в статуи. – Вы же не те страшные люди? Пожалуйста, – сквозь всхлипы, почти срывающимся голосом доносилось из этого дома. – Мы не заражены, пожалуйста... Они сожгут нас... – Чанёль, мы должны помочь. – Мы должны помочь себе, не забыл!? – У них может быть еда, – уже на английском произнёс Исин, слегка кивая на вопросительный взгляд Пака. – Еда? У нас есть еда! Пожалуйста, откройте дверь, спасите мою маму! Прошу... – мальчик начал плакать и через пару секунд послышалось, как что-то рухнуло с ужасным грохотом. Скорее всего, ребёнок не мог дотянуться до окна, поэтому залез на что-то, что в итоге упало. – Надо уходить, – Пак настаивал на своём, хватая китайца за руку. – Чанёль, я не могу оставить ребёнка умирать! – А если он врёт?! Если они заражены? – парень швырнул чужую руку, беспорядочно бегая взглядом от дома к Исину и обратно. – Я готов рискнуть, а тебе, и правда, лучше пойти. Бэкхён ждёт, – после затянувшегося молчания произнёс Чжан и, улыбнувшись, двинулся в сторону дома. Исин знал, Чанёль не в силах бросить маленького мальчика вот так умирать, но отправить его обратно было действительно разумным решением. Однако, как только он начал отдирать доски и пытаться выбить дверь, рядом появился Пак, всё с тем же хмурым видом. Он не проронил ни слова, пока, в конце концов, дверь не была выломана. Парни немного боязливо прошли внутрь, взглядом ища любые признаки жизни. Через полминуты к ним подбежал мальчик, слегка хромая и всхлипывая. Ребёнок рванул к Чанёлю и обнял того за ногу, продолжая плакать уже громче, навзрыд, так, что Исин не мог разобрать ни слова из того, что он пытался сказать. Тогда Пак присел на одно колено и улыбнулся так, как мог только он один, после чего Чжан сделал то же самое и следя за тем, как Чанёль осторожно гладит плаксу по волосам, попросил того успокоиться и рассказать всё по порядку. Пару минут спустя, мальчик отвёл их к кровати, что стояла в самом дальнем углу комнаты. На ней лежала женщина: она была жива – это было видно по тому, как тяжело она дышала. Доктор Чжан, быстр осмотрев её, сделал заключение, что это была обычная простуда, но протекала в очень тяжёлой форме, из-за чего появился жар и лёгкий бред, не позволяющий даже встать с постели. – Я соберу еду, а ты займись ей, хорошо? – не дождавшись ответа, Чанёль отправился в другую часть дома на поиски обещанной еды. В конце концов, сейчас для них это было важнее. – Встать сможете? – женщина неопределённо кивнула и тут же попыталась подняться, опираясь на чужую руку. – Так, те люди... Которые хотели их сжечь... – Пак метался по всему дому, стараясь собрать как можно больше того, что напоминало еду, и прихватил пару каких-то незнакомых ему инструментов, что могли бы сойти за оружие. – Они уже здесь! – раздалось с улицы. – Что вы делаете!? – кричал Мён, забегая в дом. – На всё это нет времени, там целая дюжина рыцарей и они собираются поджечь деревню! – Вы в порядке? – голос Бэкхёна звучал удивительно громко. Догнав Кима, он опёрся о того и не в силах перевести дыхание, устало оглядывался по сторонам. – Что вы тут делаете?! Чунмён, я просил приглядывать за ним, а не тащить сюда чуть что! – Потом поругаетесь, надо уходить, – Исин перекинул руку женщины через свою шею и, придерживая её за талию, двинулся к выходу, после, позвав мальчишку. – Так мы не уйдём далеко... – Мы не можем их бросить. – А остальные? Бэкхён покачал голов, дав понять, что все остальные либо уже мертвы, либо заражены и тихо ждут своей участи. Где-то вдали уже слышался стук копыт и крики с приказами, из-за чего все вздрогнули и затаили дыхание. В тот момент всех нас сковал леденящий ужас, и время будто замедлило свой ход. Я смотрел на их лица и, готов поклясться, мы все думали об одном и том же. Мы все хотели жить. Мы хотели проснуться. Чем отчётливее мы слышали топот копыт, тем сильнее нас одолевала паника. Мы не могли даже с места сдвинуться, как бывает в страшных снах: ты бежишь изо всех сил, но остаёшься на месте, ты кричишь так громко, что, кажется, даже небеса услышат, но вокруг тишина, что поглощает любой звук. И ты слышишь. Ты слышишь её шаги. Наверное, в тот раз я впервые почувствовал дыхание смерти на своей коже, услышал её хриплый смех и ощутил ту пустоту, которой страшился всю жизнь. В тот миг я хотел лишь одного. Чтобы мы остались живы. – Чёрт, уходим, живо! Чанёль резким движением поднял мешок, что собирал всё это время и, коснувшись спины Чунмёна, ринулся к выходу. Он встал у двери и выглянул, после чего махнул рукой в знак того, что путь чист. Парень выбежал на улицу, а за ним вышли и остальные, судорожно оглядываясь по сторонам. – Если мы сократим где-нибудь здесь и перелезем через ограду, мы сможем выбраться... – размышлял Пак, заглядывая за угол каждого дома, что они пробегали. – Дым... Они уже начали... Нам нужно поторопиться, – голос Бэкхёна становился всё тише и даже Чанёль, буквально тащащий его за собой, почти не слышал того, что тот пытался сказать. Сердце сделало резкий рывок, оставив почти без кислорода, заставляя голову пойти кругом, а тело поддаться дрожи. «Схватить их!», – приговором врезалось в сознание, после чего на висках и спине выступил холодный пот. Их заметили. Пути назад не было. – Не останавливайтесь, – командует Чанёль, бросая мешок Мёну. – Я догоню, обещаю, – он быстро целует Бэкхёна в лоб и отправляет с остальными, после хватая вилы, что валялись неподалёку. В такие моменты стараешься ни о чём не думать, и как назло думаешь обо всём сразу. Мы бежали, не останавливаясь и не оглядываясь. Лишь Бэкхён постоянно замедлялся, чтобы увидеть, как Чанёль догоняет нас. Он обещал, что догонит. Я видел, как он, вынув вилы из тела одного из рыцарей, бросился нам вслед. На лице Бёна можно было прочитать столько эмоций, что и не подумаешь, что мы старались унести ноги от смерти, которая уже несколько дней наступает нам на пятки. Но мы продолжали убегать. Он думал о Чанёле. Я же думал о мире, о небе, о долге и о любимом человеке, о жизни. О жизни, которой мы лишились когда-то и о той, что могла бы быть счастливой. – Стоп! – Мён бежал впереди всех и, резко остановившись, развернулся, заталкивая всех в небольшой сарай. – Кажется, мы окружены, – обрывисто выдал он, захлопывая за Паком дверь. – Что же делать... – в пустоту протараторил Исин, закусив губы, явно пытаясь придумать дальнейший план действий. – Я отвлеку их, – с улыбкой на лице произнёс Бэкхён, повергая всех в шок. – Не говори глупостей, я тебя не отпущу, – спокойно отрезал Пак, даже не глядя на него. – Да кто тебя спрашивает... – парень чуть попятился и сдавленно закашлялся. Из его рта по подбородку текла кровь, а глаза потемнели, приобретая какой-то серый цвет. – Долго я всё равно не протяну, – он обречённо закрыл глаза и сделал глубокий вдох, сдерживая слёзы. – Боюсь, что мне пора... – Замолчи, я прошу тебя, – Пак тут же оказался рядом с ним, пытаясь обнять. Теперь он не скрывал беспокойства, боли и страха. Бэкхён оттолкнул его и помотал головой, продолжая двигаться к выходу. – Бэкхён! Чанёль встал как вкопанный, следя за тем, как парень скрывается за дверью их убежища. Он понимал, что это конец, что дальше ничего нет, но в глубине души всё ещё боролся. Уже тогда, он всё решил для себя. Твёрдо, беспрекословно и неоспоримо. Он пошёл следом. Снаружи всадники тут же заметили Бэкхёна, даже не порывавшегося сделать вид, что он пытается сбежать. Он неспешно приближался к ним, а те, совершенно не ожидая этого, с опаской наблюдали за его перемещениями. Их было двое и они, похоже, не собирались звать подкрепление, ведь оно тут было без надобности. Что чувствуешь, заглянув в глаза человеку, который со стопроцентной точностью вот-вот убьёт тебя? Я не знаю, что тогда чувствовал Бэкхён, самолично отказывающийся от борьбы, от любви, от жизни. Он спешил пожертвовать своими последними минутами жизни ради нас. Без страха и сомнений он шёл на смерть, лишь упрямо поджимая губы. Тогда, я ненавидел его. Такого честного, открытого и доброго. Сияющего даже в момент собственной смерти. Я готов был проклясть его, лишь бы только он продолжал жить. Лишь бы остался с нами. Рыцари слезли с коней и, обнажив мечи, приблизились к Бэкхёну. Один из них не стал тянуть и размахнулся, готовясь нанести удар, но не успел этого сделать. Его меч пронзил его же грудь. Это был Чанёль, ловко выбивший оружие из чужих рук и немедля нанёсший удар второму рыцарю. Этот парень не мог позволить Бэкхёну умереть так просто, даже если тот хотел этого. Он не мог отпустить его вот так. Чанёль вновь приказал всем бежать, но он не успел осознать, что поспел и третий всадник, что уже ошеломлённо глядел на Бэкхёна, не позволяющего холодному лезвию выскользнуть из его груди, удерживая его руками. Меч прошёл насквозь, почти касаясь спины Пака. Бэкхён защитил его. В последний раз. Огонь. Он был везде. За считанные секунды он охватил всё вокруг, и даже тот сарай, что служил убежищем. Огонь отражался в глазах Чанёля, он будто жил в них, подпитываемый яростью и неумолимой жаждой убийства. Когда все три рыцаря превратились в бездыханные тела, он взял на руки Бэкхёна и, зовя остальных, застывших при виде всей этой картины, побежал туда, где огонь не бушевал так сильно. – Дурак! Какой же ты дурак, – с большим усилием Чанёль сдерживал слёзы, в момент подступившие к глазам. – Нет, это ты самый настоящий дурак, – прохрипел Бён. Его дыхание было ничтожно слабым, а кровь безостановочно лилась из его груди и рта. – Ты не можешь... Только не так, – Чанёль сорвался и его слёзы градом осыпались на побледневшее лицо Бэкхёна, что лежал у него на коленях. – Уходи, ладно? Сейчас, – Пак лишь покачал головой, не в силах произнести хоть слово, продолжая гладить Бэкхёна по волосам. – Ты никогда меня не слушаешь, – чуть улыбнувшись, выдохнул парень, переводя затуманенный взгляд на нас. – Спасибо, и... Я люблю тебя, – одними губами произнёс он, успев осторожно коснуться руки Чанёля окровавленными пальцами, после чего мы поняли – это были его последние слова. Мы не могли выдавить из себя ни звука. Не могли шевельнуться или чем-то помочь. Все мы тогда рыдали, даже мальчик и его мать, что знали Бэкхёна каких-то жалких полчаса и те не могли сдержать слёз, когда эта сияющая тёплая аура коснулась их душ. Крик Чанёля такой болью отдавался в наших сердцах, что нельзя передать словами. Мы не просто думали об одном и том же, мы чувствовали одинаково. Но то, что испытывал тогда Чанёль, я боюсь даже представить, ведь даже мысль обо всём этом раз за разом разжигает во мне пожар, в который обратился парень, потерявший любимого. Ведь он улыбался, глядя в безжизненные глаза. Он улыбался, не желая прощаться. Он просто знал, что для него это тоже конец. Смерть всегда забирает лучших людей первыми. Быть может, их ждёт лучший мир, где нет всего этого ужаса? Тогда я, действительно, хотел узнать... – Чёрт, – выругался Исин, когда совсем рядом начало рушиться здание. – Мы не можем больше задерживаться! Чанёль! – Я не брошу его... – Что? – Я сказал, что не брошу его! Исчезните! – рявкнул он, сильнее прижимая бездыханное тело Бэкхёна к себе. – Я останусь с ним. – Да ты с ума сошёл! – в голосе Чунмёна звучали истерические нотки. Всё это было слишком. Это не правда и всё лишь сон. Они проснутся и Чондэ и Бэкхён будут улыбаться им, сидя за тем костром. Всё это... ложь... – Мён, уходим, – Чжан потащил женщину дальше, а мальчик пошёл следом. – Но Чанёль! – Сейчас же! Я прошу тебя, уходим! Иначе мы погибнем... – Исин сдерживался, как мог, но подавляя всю горечь в голосе, всё же сказал: – Он не пойдёт. Оставь его. Чжан развернулся и ускорил шаг, желая быстрее избавить себя от необходимости смотреть на смерть друзей. Ведь это было невыносимо. Ким глотал слёзы, переводя взгляд от Исина к Чанёлю. Он попросил того в последний раз, но так и не услышал ответа. Его сердце разрывалось при виде последнего поцелуя подаренного Бэкхёну. Пак, не сдерживая слёз, терзал любимые губы, без возможности получить ответ, почувствовать тёплое дыхание или увидеть эту улыбку ещё хоть раз. Ему было плевать на огонь, уже окутавший всё вокруг в радиусе метра, ему было плевать на крики Мёна, что продолжал звать его, ему просто было всё равно, ведь жить дальше он бы не смог. Не захотел бы. Парень бежал, пытаясь догнать Исина, но теперь не желал оглядываться. Не желал видеть, как сгорают дорогие ему люди. Слишком больно и слишком тяжело. Они добрались до небольшого холма, вновь оказавшись на окраине леса, и оглянулись. Деревня пылала вместе со всеми, кто находился в ней. Чунмён рухнул на землю, больным взглядом наблюдая за этой ужасающей картиной. Он плакал навзрыд, словно ребёнок, но теперь понимая, что эта реальность слишком тяжела для него. Мён не знал, вынесет ли ещё это. Парень перевёл взгляд на окровавленные руки, на дрожащие пальцы, цепляющиеся за траву и вырывающие её с корнем. Самая настоящая истерика. Он не мог вспомнить, откуда это кровь и чья она. Он выпал из реальности, из времени, из пространства – всё остановилось, только он мог шевелиться, чувствуя, как новая волна паники проникает в его сознание, в его тело. Чунмён не отрывает взгляда от рук, всеми силами пытаясь вспомнить, почему они в крови, но что-то глушило воспоминания, заставляя их мелькать яркими пятнами, вызывая дикую головную боль, заставляя кричать и рыдать. Он кричал не останавливаясь, не чувствуя, как режет горло, не слыша, как хрипит сорвавшийся голос и как трещит голова. Руки чесались и зудели, а Ким не оставлял попыток содрать с себя эту кровь, с кожей, если понадобится. Постепенно мысли начали проясняться. Быть может, потому что он устал метаться. Он вспоминал, как его схватили за руку. Как он вырывался и как упал на землю. И то, как скованный цепями страха и беспомощности, пытался противостоять рыцарю, без каких-либо сомнений в глазах занёсшему меч над его головой. Мён вспоминал, как увернулся, как ничего не слышал и даже не видел, кроме меча, мелькающего перед глазами с нереальной скоростью. Он снова почувствовал, как тогда, катаясь по земле, наткнулся, на что-то. Ким снова почувствовал в руках короткий железный предмет, который неожиданно даже для него, резко вошёл острым концом в чужое тело, когда воин в очередной раз замахивался для удара. Он помнит, с каким остервенением продолжал надавливать на рукоять, хватаясь обеими руками, видя перед собой огромные, закатывающиеся глаза и чувствуя, как горячая кровь медленно скользит по металлу, пачкая его руки. Мён вновь стоял перед тем человеком. Он вспомнил, как резко вынув предмет из-за непонятного порыва, зажал рану в животе рыцаря. Он по новому кругу испытал тот ужас, то отчаяние и отвратительную радость, таким же холодным лезвием исполосовавшую его сердце. И сожаление, леденящее и очень влажное, липкое. Парень бежал, пытаясь догнать Исина, уже вышедшего за пределы деревни и звавшего его. Но теперь Ким не желал оглядываться. Не желал видеть, как сгорают дорогие ему люди. Слишком больно и слишком тяжело. Как же он сможет жить со всем этим дальше. Сможет ли жить вообще? Ведь он убил человека. Не успели они отдышаться, как вдали показался отряд, что всё ближе и ближе подбирался к ним, пусть пока они и не были замечены. Оказалось, всё это время Чунмён сидел неподвижно, лишь тихо всхлипывая, схватившись за траву и воткнув пальцы в землю. Парень обратил взгляд к сгорающей деревне, чувствуя весь необычайный холод, вопреки всему, исходящий от этого пожара. – Нам нужно разделиться, – теперь Исин принимал решения, выхватывая из рук окаменевшего Кима мешок с едой. Чжан высыпал всё содержимое и, засунув обратно половину, вручил женщине, а остальное разделил ещё на две части. – Уходите, – чёрство произнёс он, слегка дрожащим голосом, глядя в глаза мальчика, – позаботься о своей матери, – через силу он улыбнулся и поднялся, чтобы подойти к Чунмёну, что всё ещё не смел шевельнуться, изредка подрагивая, отходя от шока. – Простите, – крикнул мальчик, вырываясь из рук матери. – Спасибо и... простите. На плечо Кима опустилась чужая рука, а он даже не отреагировал. В глазах всё ещё стояли слёзы, но они так же не смели сорваться и покатиться по щекам. Тело отказывалось подчиняться его воле, ведь сейчас она была слаба как никогда. Его воля была сломлена. – Мён, нам пора... – почти шёпотом произнёс Чжан, тут же придерживая парня за руку и таща на себя. – Почему? Почему всё так... – словно мантру произносил Чунмён, двигаясь, словно тряпичная кукла в чужих руках. – Сейчас не время об этом думать. Исин тащил парня по лесу, стараясь уйти как можно дальше, чтобы их не догнали. Чтобы они смогли выжить. Они шли недолго, пока не свернули с широкой тропинки в самую гущу леса, в которую человек в здравом уме точно бы не полез. Когда тропинка и вовсе скрылась из виду, Чжан прижал совсем потерявшегося в себя парня к ближайшему дереву и приблизился максимально близко, так, чтобы их лбы соприкасались. Это в момент оживило Кима, что ошарашено заглядывал в удивительно спокойные глаза. Он чувствовал тепло чужих ладоней на своём лице, но боялся даже вдох лишний сделать, пусть и не понимал, почему Исин ведёт себя именно так. Но догадывался. И надеялся, что не ошибается. – Послушай, – шепчет Чжан, закрыв глаза. – Сейчас мы разделимся. Если идти дальше на север, можно выйти к городу с портом. Ещё в темнице я слышал, что за взятку можно попасть на корабль. Это шанс, понимаешь? – Чунмён неуверенно кивнул, ожидая продолжения и холодея от тревоги и страха. – Мы разделимся, но встретимся там, слышишь. Я найду тебя... – парень сглотнул, открывая глаза и заглядывая в чужие, перепуганные и до безумия красивые сейчас. – Если так случится, что это последнее, что я говорю тебе... Ты должен знать, – он резко оглянулся, услышав какой-то шум позади. – Мён, встреча с тобой была лучшим из того, что случалось в моей жизни. И... Прости. Внезапно он приблизился, уничтожая всё напряжение между ними, всё расстояние, увлекая Кима в поцелуй. Отчаянный и горький, наверняка последний, со всеми недосказанностями и обещаниями. С будущим и прошлым. С болью и нежностью. Ким цеплялся за чужие плечи, не желая отпускать и притягивая ближе. Он морщился от понимания, что, возможно, это последняя их встреча. Он не хотел этого и жадно отвечал на поцелуй, негласно признаваясь в том, что чувствовал в последнее время. И теперь, когда чувствовать просто необходимо, ему нужно продолжить питать себя надеждой и желанием, вновь насильно зародившимися в сердце. – Я люблю тебя, – улыбаясь, говорит Чжан, чуть отстраняясь и вручая Чунмёну небольшой свёрток с едой. – А теперь, пора... – Обещай, – просит Ким, вслед скрывшемуся в зарослях Исину. – Обещай, что мы встретимся снова... – Обещаю, – тихо доносится из лесной чащи, но он слышит, неуместно улыбаясь и сползая по дереву. Теперь ему нужно выжить. Любой ценой выжить и дойти до того города. Всё вдруг стало неважным и незначительным, он постарался отрезать себя от мира, чувств и эмоций. Отчасти он чувствовал себя загнанным животным, коим, по сути, и являлся. Он готов был сделать всё, лишь бы выжить. И с этими мыслями он отправляется на северо-запад, чтобы сделать дугу и избежать столкновения с отрядом, чьих лошадей уже было отчётливо слышно. То одиночество, что охватило нас тогда невозможно понять и невозможно даже назвать одиночеством. Тогда мы оба на несколько долгих дней перестали чувствовать. Мы жили лишь целью, о надежде, вере или оптимизме и речи быть не могло. Честно, мы готовы были убить всех, кто попадался нам на пути: животных или людей – это не играло никакой роли, когда речь шла о выживании. Забавно. Ведь мы не осмелились лишить кого-то жизни тогда. Отбирали всё, что было нужно, даже если это лишало людей будущего, но жизнь мы оставляли. И сейчас я думаю, что в том и была наша истинная сила, позволявшая прожить ещё хотя бы чуть-чуть. И мы продолжали выживать, приближаясь к тому городу, каждый своим путём. Двое, разделявшие между собой чувства и мысли. Не знаю, чем я руководствовался в тот момент, но я точно знал. Я чувствовал. Я всем сердцем, каждой клеточкой тела и разума чувствовал, что он жив. Наконец-то он дошёл. Ким шёл почти пять дней, потратив на сон каких-то жалких несколько часов, и сейчас просто валился с ног. Он держался лишь на воодушевлении от того, что добрался-таки до этого треклятого города. На подкашивающихся ногах он добрёл до порта. Город оказался не таким уж и большим, каким он представлял его себе. В порту было относительно тихо, лишь на паре кораблей кипела жизнь, а остальные все обходили стороной, по весьма понятным причинам. Удивительно, но здесь не пахло рыбой, видимо, рыбаки слишком сильно боялись выходить в море. Мён шатался по округе довольно долго, пока не добрался до трактира, где можно было переночевать. Его всё ещё смущало незнание языка, поэтому он очень надеялся, что той суммы, что он награбил по пути, хватит на ночлег. Хотя бы на одну ночь. Исин должен был отыскать его, хотя Ким слабо представлял, как тот это сделает и тут же надеялся, что ему повезёт и Чжан уже где-то здесь. Неуклюже ввалившись в заведение, Чунмён впервые за долгое время ощутил скручивающуюся пустоту в животе от витающих в воздухе запахов. Никто не обратил на него внимания, что позволило спокойно пройти к хозяину трактира, занятого нравоучительной беседой с каким-то пьяным постояльцем. Хозяйка же роптала над другими пьянчугами, ещё не докатившимися до последней степени опьянения. Парень присел за один из столов и постарался закрыть своё лицо, что и без того скрывал тёмный капюшон. На сей раз, Ким был одет намного опрятнее, избавившись от одежды заключённого – раздев молодого парня, не сумевшего даже поднять свой меч. К слову, его Мён тоже забрал, оставив парнишке его небольшой кинжал, и даже поделился последнем куском еды. Совсем неуместное добродушие, но совесть, давным-давно принявшая облик вины, бушевала и царапалась. Он сидел, повесив голову и под шум, царивший в заведении, под своё же размеренное биение сердца и редкие волны смеха, прокатывающиеся по всей таверне, постепенно засыпал, не в силах больше держать глаза открытыми. – Кружку Эля, – раздалось минут через двадцать неподалёку, отчего Мён подпрыгнул на месте, невзирая на лёгкую дымку сна, заманчиво окутавшую его, вскружившую голову против его воли. Он ведь не мог ошибиться. Ведь это его любимый, родной голос. Парень резко развернулся и стал оглядываться по сторонам, в надежде увидеть только одного человека. Но почему из всей этой толпы он не мог выловить никого? Совсем никого, даже отдалённо похожего на Исина! – Отмени, продлеваю комнату. Нас двое, – тем же голосом, немного подрагивающим и сдержанным, донеслось до слуха Мёна через пару минут. Тогда Ким немного стушевался и тут же обернулся к хозяину таверны, скользя по нему взглядом. Тот как-то гаденько улыбался, принимая целый мешок золотых монет, кивая на какую-то просьбу человека стоявшего перед ним. Мён не мог разглядеть ни лицо, ни фигуру под плащом с капюшоном, но и вытерпеть томления и трепета, вызванного в сердце его голосом, не мог. Он сделал пару широких шагов в ту сторону, но не успел и на полметра подойти, как его схватили за руку и потащили вверх по лестнице, что скрывалась в глубине помещения. Парень не успел разглядеть лица. Это был тот же человек, за секунду развернувшийся и утащивший его за собой. Надежда становилась всё твёрже, а сердце заходилось бешеным ритмом, так, что дышать было невозможно. Его затолкали в самую дальнюю комнату. Человек развернулся и закрыл дверь на задвижку. Всё казалось таким медленным сперва, а после этого действия понеслись с нереальной, даже для воображения, скоростью. Парень стянул с себя плащ, тут же вплотную подходя к Киму, в чьих глазах застыли слёзы. – Дождался, – прошептал Чжан в чужие губы и, ни секунды не медля, прильнул к ним жадным поцелуем, почти кусая. Чунмён чувствовал сбившееся дыхание, только теперь не мог понять, чьё именно. Оно обжигало кожу, когда буквально содранная рубаха оказалась на полу, а влажные поцелуи приходились на лицо, шею, ключицы и грудь. Всё в спешке и всё снова, как в последний раз, с горечью и такой любовью, что вызывала боль и покалывание во всех частях тела, такая, что ломило и хотелось рассыпаться на части. Парни быстро оказались на жёсткой кровати и, казалось, ни о чём сейчас не думали: ни о верности поступков, ни о морали, ни о чём-то, кроме друг друга. Мён не мог остановиться: он плакал и всеми силами цеплялся за Чжана. Поцелуями, руками, пальцами, зарывшимися в волосы, всеми возможными способами он пытался ощутить его реальность. А Исин чувствовал и понимал. Он пытался успокоить, и, не смотря на дикое желание, проявляя только ему свойственную нежность, такую особенную и прекрасную, что Ким вновь и вновь судорожно вздыхал, ощущая чужие прикосновения к своей обнаженной коже. Никакой аккуратности и никакой грубости, ни похоти, ничего, кроме желания и нежности, боли и страха. Наверное, если бы не было всех этих чувств, переполнявших их обоих в тот момент, всё это не могло бы называться прекрасным, но оно было таковым. Просто до безобразия и нелепости прекрасное смешение чувств, от которого хотелось смеяться, словно последний псих. Самая нелепая в мире несправедливость, как тогда казалось. Ведь теперь только они могли почувствовать всё это. Ведь выжили только они. Ни один не знал и не думал, сколько прошло времени. Ким отдавал всего себя словно на растерзание, внимая всему, что хотел сказать Исин, принимая всё, что тот хотел передать. До дрожи, до боли и криков, словно разрывая изнутри, прижимаясь всем телом и успокаивающе проводя носом по щеке или касаясь шеи внезапно лёгкими поцелуями. Осторожные толчки, порой заставляющие изгибать спину до хруста и раскрывать рот в немом крике. Огненные полосы, оставленные в отместку и тихий бред, шелестом срывающийся с покрасневших губ. Все эти яркие ощущения и сладостно-приторная приправа в виде цветного тумана в глазах. Мён испугался. Очень испугался, когда всё дошло до пика, потому что никогда ранее не чувствовал себя настолько противоречиво. Не чувствовал себя настолько счастливым и совершенно поссорившимся с рассудком одновременно. Настолько спокойно и тревожно, проклиная и восхваляя и всё в один миг, продолжавшийся целую вечность. Той ночью они не спали, разглядывая потолок. Всего на одну ночь тяжесть с сердца спала, и всё казалось таким прекрасным и совершенным. Мир перестал существовать, оставив всего лишь свет за окном. На время всё забылось. Все улыбки, все слёзы, боль, ненависть и прощение. Всё прошло - все болезни и невзгоды. Но всего на одну ночь. На следующий день мы отправились с первым же кораблём, что остановился в порту тем утром. Нам бесконечно везло, ведь смерть постоянно преследовала по пятам, но мы всё равно оставались живы. Мы вдвоём. Долгое время скитаний по морям, островам, городам и странам. Несколько долгих лет и мы, наконец, прибыли в Юань. Я всё ещё не верю. Не знаю, что сейчас больше кажется мне сном: время, охваченное чёрной смертью, жизнь до всего этого или жизнь, что мы прожили уже здесь? Но знаю точно, ничего из моей жизни не останется не прожитым мною вновь, ведь мой рассказ подходит к концу, а значит, мне пора пересмотреть кое-что в своей на удивление долгой истории. В удивительной, и до отчаянного стука сердца, счастливой. Чунмён. Пришло время. Теперь ты можешь забрать мою душу с собой... Позови меня, как Чондэ звал тебя. Позови, как Бэкхён звал Чанёля. Протяни руку так, как Чанёль протянул тому мальчику. Забери меня. Теперь, я готов уйти. » Последние слова на бумаге казались очень чёткими, но уже корявыми, вымученными иероглифами. Старик отложил кисть и медленно поднялся, после чего неспешно двинулся во двор, где цвела вишня. Красивые цветы осыпались на землю, ковром расстилаясь вокруг, словно нежное облако. Старик тяжко выдохнул, поднимая глаза к небу и улыбаясь чему-то далёкому, неосязаемому. Чему-то, неизбежному. Он осторожно присел, прислонившись к дереву и, кажется, задремал. Он медленно засыпал, под тихое шуршание листьев, щебетание птиц и колыбельную, что спускаясь, тянулась с самого неба и выходила из его груди. Та самая колыбельная, что они никогда не могли забыть. Но она оборвалась, оставляя аккуратную точку в непростой истории, что просто не могла быть потеряна. История врача, всю жизнь борющегося со смертью, заключившего с ней негласный договор, что только что пришёл в исполнение. Он заснул с умиротворённой улыбкой на лице. Сон вечный и спокойный. Ведь он мечтал именно о таком.