Заменитель

В теле Ассейлум ей не так трудно и больно даётся каждый шаг. Ноги сестры — хоть и тонкие, как шпильки от туфель, устоять на них можно. В теле Ассейлум всё идеально — кожа без изъянов, мягкая, нежная, белоснежная, приятная на ощупь; лицо и припухлые губы — манящие и красивые; волосы — золотистые, шелковистые; тело — изящное и эластичное. Лемрина заламывает её длинные пальцы, слыша резкий хруст, маниакально дотрагивается кончиком ножа до её светлой кожи, видя раскрывающиеся раны и капли-бусинки крови. Она дёргает за лучистые локоны её волос, выдёргивая их клоками, выбрасывая златые нити никчёмным мусором. Лемрина отчего-то упрямо верит, что так сможет причинить ей боль. Заставит её страдать, почувствовать долю того, через что она прошла. Она не чувствует собственной боли, пытаясь через искусственную иллюзию принести нежеланным подарком это ей. Слёзы от ожогов и ударов кажутся ещё более смехотворными и фальшивыми, когда она зацепляется взглядом за своё отражение в зеркалах, посуде, полах и стёклах корабля. Пытающаяся казаться значимее. Кто тут ещё подделка? В теле Ассейлум она может встать без помощи кого-либо, пройтись дальше, чем своими ногами. Она так запачкана в её лжи, лицемерии и фальши, Лемрине становится противно. А потом от себя. Ибо она — т а к а я ж е. И они — похожие. Лемрина ненавидит это тело. Как и саму владелицу. Слейн смотрит на неё пристально, сквозь кожу продирая, прочно зная, что она прячется за масками, и она замечает, как в нём что-то хрупко рассыпается при каждом взгляде на неё в теле сестры. Ей видится, в уголках его глаз запекаются каждодневные слёзы. Только они кислотные, разъедающие, не его даже, а её. Слейн смотрит на неё, не видя в ней Лемрину. Он видит лишь свою любовь, своё поражение, своё безумие. Она отчаянно, сцепив кулаки и закусив губы, шепчет: — Посмотри, посмотри, посмотри… Увидь меня. Просто она очень любит его, до пламени в подреберье. И, может быть, это такая плата за его мелодичный голос, прикосновения к рукам и тёплые взгляды? Но эти взгляды не совсем тёплые. Такими они кажутся на первый взгляд, Лемрина видит. В висках её бьётся-звенит: «Это она сделала его таким. Это она во всём виновата». Она должна страдать. Лемрина любит навещать её, обычно скрывая это от Слейна, тот не особо принимает к ней посетителей. Лишь сладостное понимание того, что она заточена в этой колбе, питается через многочисленные трубы, весит среди толщи воды незаконченным мертвецом — её чертовски радует, и вздёрнутые в злостной гримасе губы сходят очень долго. Лемрина касается пальцами до её мёртвой колыбели, ладонью прикасаясь, оставляя опечаток — холодный и тающий. Если бы можно было убить при помощи одного прикосновения — она с радостью бы это сделала и бровью не повела. Она растягивает губы в язвительной ухмылке, наклоняет голову набок и, как бы по секрету, — глухо говорит: — Всё, что было твоим — теперь моё. И Слейн тоже. Глаза сестры закрыты, но на секунду Лемрине чудится, что те почернели до основания, а снабжение воздуха было отключено. Девушка с довольной улыбкой уезжает из этого инкубатора, с насмешкой помахивая молчаливой сестрёнке рукой. Служанка часто отвозит её в цветочный сад, где наступает самый период расцвета голубых роз. Она приказывает девочке оставить её одну. Здесь птицы — как в клетке, а цветы под куполом. Как и она сама. Ледяная правда зарывается под лёгкие. Лемрина заперта не только в теле Ассейлум, но и в ненависти к ней, презрению, злобе, отвращении… И зависти. Почему у неё есть всё — и это ей вовсе не нужно? Почему она так эгоистично расправляется с тем, что стало для неё дорогим? Почему он рыдает по её вине? Рядом с Лемриной опадают стебли и листья, кружа её в весеннем урагане. Она встаёт и сдирает с себя образ сестры, как бы вылезая из её тела-иллюзии. Дышится легче. Не намного. Ноги Лемрины — как свинец тяжелые, как веточки ломкие. И бесполезные. Лемрина — дефективная, она служит суррогатным заменителем королевы лжи. Она не успевает сделать и пару шагов, как оглушительно падает с коляски. Цветы и трава, принесённые искусственным ветром, заносят её дрожащее тело. Будто откапывая ей могилу. В теле Ассейлум она гниёт. Покрывается неизлечимой сыпью, заболевает мечтами и завистью. Однажды Слейн прошёл мимо неё, когда она заканчивала с трансляцией. И эти глаза — пронзительные, небесные и синие-синие — плакали при виде неё. Она удивилась, забеспокоилась, и слова из её губ не вылетело, как он тихо-тихо прошептал: — Ассейлум… И этот шёпот лезет в мозг, растворяя его. Тело сестры, пускай оно лишь пустая оболочка, иллюзия и обман — сдавливает Лемрине кости, потроша их, режет и так израненное сердце, жарит рёбра, и шипы диких синих роз прорастают где-то изнутри. Пусть одежда под названием Ассейлум, которую она натягивает на себя каждый день, дарует ей ходячие и здоровые ноги — Лемрине становится от этого ещё больнее и яснее, что она никому не нужна.