princess of China

- Он опять смотрит на тебя, - Бэкхен хихикает в бокал с каким-то дешевым дерьмом и кричащим названием вроде секса на пляже или голубого мальчика и пихается локтем под ребра. – Я точно говорю, прямо сюда! На твою аппетитную, расплющенную о стул задницу в узких шт… о, нихуя себе, где ты такие нашел? На пару размеров меньше купил, что ли? Минсок закатывает глаза и просит у заебавшегося бармена еще стопку чего покрепче и с разумной ценой: учителя музыки зарабатывают не очень много, чтобы просаживать все деньги на месяц в сомнительных барах среди сомнительных личностей и заливая жалкие человеческие чувства внутри сомнительными коктейлями. А покрепче, чтобы нервы не сдали – ночь обещает быть долгой и веселой, если смотреть на жизнь под градусом с мистической положительной стороны. - Как у него еще слюни не потекли. Или на ширинке пятно не расползлось, - Бэкхен несет такую ересь, что Минсок не выдерживает и отвешивает ему свой коронный подзатыльник, исцеляющий от лишней хромосомы в последней паре. К утру, может, пройдет… или Минсок наивный, как мальчик из соседней квартиры, и верит в лучшее, несмотря на то, что эта жизнь – залупа, коих нигде более не сыщешь. А тот, который, если верить словам не в меру болтливого и падкого до сплетен Бэкхена, смотрит – Лу Хань. Ебаный китаец с ебаной сопливой рожей и охуенно большой суммой на банковской карте. На него вешаются все девчонки и не девчонки, он купается в своих денежках и ведет соответствующий образ жизни. И что он забыл в этом непопулярном баре, Минсок не знает, предпочитая не заострять внимание на длинном силуэте в шмотках, которые стоят больше всей его жалкой жизни. Но Бэкхен, сука, не унимается: - Когда ты уже разрешишь ему хотя бы потрогать себя? Может, успокоится. Временно. Пока будет скупать завод по производству самых прочных презервативов. - Блять, ты под спайсами? Или на кокаин позарился? – Минсок ненавидит своего недодруга, любит и хочет уебать насмерть. Насовсем и навсегда. Глядишь, и будни станут спокойнее, в них появится какая-нибудь грудастая красоточка с кружевными стрингами под коротким шелковым халатиком, с которой и кровать сломать не жалко… ага, появится, как же. Скорее у Минсока появится в стенах дешевой квартиры-студии полтергейст, спермотоксикоз и что-то похожее на намек стать голубым позорником, чмошником последним, неблагодарным сыном своих родителей. Не для утех с мужиками они его растили, любили, холили и лелеяли, чтоб в будущем на праздники приезжать не к счастливой плодовитой семье с сопливыми внуками, а к затраханному жизнью – и не только – педерасту с растянутой задницей и волосатым чудовищем под боком. А чудовище парнокопытное, блять, такое… Минсок опрокидывает в себя нечто, название чего знать не хочет, и решительно отправляется на поиски верной спутницы на эту ночь. Или хотя бы вечер. Или ближайших пять минут, что он будет пытаться к ней подкатить. Минсок оглядывает всех присутствующих, разноцветные макушки с разной длиной волос, сжимает в руке два бокала и останавливает выбор на не самой привлекательной – шанс получить отказ меньше, чем с вон той красоткой, которую глазами раздевают девяносто девять процентов присутствующих нормальных мужиков. К Лу Ханю это, разумеется, никоим образом не относится – этот псих явно любит внимание, но личное предпочтение отдает членам и тяжелым от похоти яйцам. И с каких пор все мысли Минсока сводятся к этому педику и членам?! Минсок не гей и не совсем что бы гомофоб, скорее одной-китайской-рожи-фоб, но… Лу Хань, мать его за ногу, раздражает все частоты души, приводит в нездоровое возбуждение каждую клетку тела одним своим появлением в большом общественном помещении, да так, что Минсок едва ли не с хрустом ломает бокал в ладони, когда подходит к девушке. - Ты была задержана раньше? Потому что это нелегально – быть такой красивой! Минсок уже готовится к заигрывающему хихиканью и прикрывающей рот ладони, но звезды на небе располагаются в каком-то непривычном порядке, издеваются, твари, глумятся над одиноким учителем музыки, и дамочка от возмущения выливает коктейль Минсоку прямо на голову. - Пиздец, - вырывается ей вслед. С него ржут, на него показывают пальцами, и только Бэкхен занят пьяными телефонными разговорами со своей истеричной пассией, недавно выгнавшей его из дома. И Лу Хань, как же без него, растягивает губы в злорадной улыбочке, попивая дорогой коньяк или что там обычно пьют состоятельные папенькины мальчики, вальяжно закинув ногу на ногу и кивая на увлеченный рассказ приятеля. Приятель этот тоже на мужика не смахивает. Точнее, вообще не смахивает – длинный, худой, одет как типичный представитель из гей-клуба, даже глаза накрашены и волосы светлые уложены. Его худая рука болтается у Ханя на груди, а острый подбородок тычется в гладкую, чуть зарумянившуюся из-за алкоголя и духоты в баре щеку. - Тебя окунули головой в унитаз? – Бэкхен сует телефон в карман раздраженно – видимо, опять безрезультатно и идти им домой вместе – и тут же забывает все свои проблемы. – Я пропустил что-то очень интересное? - Ангелы благословили на ночь, - Минсок готов от злости свернуть кому-нибудь шею. От него теперь несет не только дешевым баром, но еще и прилюдным унижением. Оно горит на лице яркими красными буквами, расползаясь на коже уродливыми безобразными рубцами. И Лу Хань, Лу Хань, тварь, смотрит, цепляется своими глазищами, будто выпотрошить хочет, заглядывает в нутро и дергает за какие-то новые, ранее неизведанные струны. Минсок отказывается признаваться себе, что Лу Хань и эти грязные китайские намерения его волнуют – о, еще как волнуют, больше отказа трехминутной давности – и вызывают хоть какой-либо отклик в душе, выражаемый писаным на лице негодованием, ненавистью или презрением. Что угодно, но только не этот богатенький педераст. Минсок прячется от Бэкхена в туалете и уже думает, как побыстрее съебать отсюда в свою теплую уютную кровать в гордом одиночестве. Но планы нарушает рожа Ханя, материализовавшаяся из спертого воздуха прямо за спиной. - Привет, принцесса, твой принц уже здесь и готов залечить полученные только что любовные раны, - Хань усмехается и подбрасывает в ладони блестящую зажигалку. Минсок едва ли не кожей ощущает, какая она тяжелая и дорогая, ей убить можно, хорошенько ебнув по виску. Ну, это на крайний случай, если приставать начнет. Кричать «спасите, педики насилуют» Минсок не собирается – достаточно посмешил людей этим вечером, пора завязывать с благодетельностью и карьерой бесплатного клоуна. - Боюсь, мои раны уже затянулись от страха при виде твоей смазливой рожи и лобызаний с тем детсадовцем крашеным. Хань вздергивает свои бровки, мразь, добивает расстегнутой на первые пуговицы поблескивающей черной рубашкой и подходит ближе. Длинными пальцами с массивным кольцом касается лица Минсока, который от неожиданности чуть не садится задницей в мокрую раковину, опасно хрустящую под ладонями. - А ты меня уже ревнуешь? Когда мы успели достичь этой стадии отношений? – Хань заправляет волосы Минсока за ухо и – тьфу, как же блевать тянет от этих богомерзких пидорских штучек. Минсок убеждает себя, что мечтает разбить рожу Ханя об эту раковину и жить себе дальше, не мучаясь из-за излишнего и настойчивого внимания со стороны голубой части социума. Ну, Минсок просто везунчик, цепляющий своей аппетитной накаченной – не зря тратит столько времени на качалку – задницей все проблемы, которые только существуют в этой вселенной. Ему в любви признавалась первокурсница. Девушка, с которой он состоял в серьезных вроде бы отношениях, сменила замок в квартире и выкинула все вещи Минсока через окно. Единственная любовница, с которой, казалось, было все идеально, изменяла ему. Любовница. Изменяла. А теперь Минсок один на один стоит в туалете дешевого бара с богатеньким членолюбом, распускающим руки, и не знает – сможет ли пролезть на улицу, навстречу свободе, через небольшое окошко. А то дышать из-за пидорских флюидов нечем. И нет, причиной тому вовсе не Хань и не его руки, клево зачесывающие волосы на затылок, от которого взрывная волна мурашек проносится до конца последнего копчикового отдела позвоночника. Так же взорваться может и Минсок, если срочно что-нибудь не предпримет. Не ударит этого гомосека, например. Чтобы потом огромные дядьки в черных костюмах дождались Минсока после работы, скрутили, связали, кинули в багажник и увезли закапывать за город. Минсок испуганно сглатывает, когда Хань наклоняется запредельно близко к его стремительно меняющему цвет лицу и выдыхает рядом с губами: - Принцесса, я не понимаю, чего ты ломаешься? Ты же хочешь, я вижу, чтобы тебе пальцы на ногах целовали и по утрам вместе с кофе на подносе розу приносили. Ты бы идеально смотрелся в моих рубашках – такой маленький и хорошенький, заласканный на холодных шелковых простынях. Они неудобные, но ради тебя я заменю все простыни мира на шелковые. В своих мыслях Минсок скручивается от приступа тошноты и блюет прямо на эти блестящие фирменные туфли. А в реальности, где все гораздо хуже, Минсок жмурится и втягивает шею в плечи от этого заговорщицкого шепота. Нет, видел бы Бэкхен… доебывал бы всю жизнь, обзывая всеми возможными синонимами слова «гомосексуалист». - Давай ты сейчас расслабишься, мы выпьем, я отвезу тебя к себе и покажу, как можно жить по-настоящему? Ни в чем не нуждаясь и получая от этого мира все, что можно и нельзя получить. Как тебя, такую неприступную принцессу голубых кровей, - Хань губами касается щеки теряющего связь с реальностью Минсока. – Не молчи, скажи что-нибудь. Мне так нравится твой голос. - Ты… иди нахуй! – Минсок упирается ладонями в грудь с приятной на ощупь рубашкой. У этого Лу Ханя нет сисек, нет вагины, но зато есть дохуя бабла, член и какая-то необъяснимая потребность подцепить его, Минсока, такого правильного и приличного мальчика. – Иди трахайся с тем школьником, а от меня отстань, иначе ни один хирург не поможет ебало в прежнее состояние вернуть, ок? - Ты – единственный, кого я хочу видеть на своей кровати. И ты знаешь, - Хань опять усмехается, будто Минсок – тупой подросток, строящий из себя уверенного в жизненной позиции взрослого. – Я предлагаю тебе космос и звезды, принцесса. Ты заслуживаешь большего, чем дешевое пойло этого сарая и дружка, который даже не может развлечь тебя скучным субботним вечером. Пошли? - Ты сейчас отсюда зубами пол пропахаешь, если не уберешь от меня свои омерзительные ручонки. На удивление Минсока, Лу Хань отступает и со смешком ловко забрасывает в карман маленькую карточку. Визитка? Нет, серьезно? Минсок не может сдержать смеха и брезгливо вынимает из кармана ненужную, бесполезную визитку с номером телефона и адресом, разрывая ее на мелкие кусочки и кидая Ханю под ноги. Минсок будет стоять за свою натуральность – и задницу – до конца. - Как знаешь. Еще увидимся, принцесса, может быть... а может и нет. - Надеюсь, ты сдохнешь от спида. Или выпадения кишки. - Не скучай, ладно? - Пиздуй уже, не мозоль глаза! – Минсок от злости аж пинает дверь одной из кабинок. Пусть Лу Хань катится к черту, нахуй, в чью-нибудь задницу – куда там еще? – лишь бы подальше отсюда, подальше от Минсока и его задетой за живое нормальности. - Надеюсь, ваш первый раз был не в грязной кабинке туалета, - глумится Бэкхен, когда опасная стадия «Халк ломать» отпускает Минсока в пределах квартиры за чашечкой крепкого кофе без сахара. Раньше с ним говорить было попросту опасно для здоровья и дальнейшей возможности существования в целом. Вот был какой-то Бен Бэкхен, а потом его вдруг не стало – потому что, видите ли, Ким Минсок у нас страдает припадками внезапного пмс. - Отъебись, - вяло отмахивается Минсок и обреченно опускает голову на стойку. Там, в его куртке, под вечно заедающим замком в кармане, собраны ошметки, некогда бывшие красиво и со вкусом оформленной визиткой в райскую жизнь без проблем и заебов. Минсоку стыдно перед собой, перед родителями, перед сестрой, перед Бэкхеном и миром в целом. Потому что он ползал по полу мужского туалета, пачкая коленки на трещащих по швам джинсах, и подрагивающими от раздражения пальцами подбирал неровные куски собственноручно разорванной визитки. Так, на всякий случай... вдруг захочется отомстить и найти этого гомосека, чтобы пристрелить из фамильного ружья или отвести в лес, привязать к дереву и оставить на растерзание зверям. Лу Хань заслуживает быть зализанным насмерть последним голодным лосем после сегодняшнего безобразия. Этот уебок заставил Минсока нервничать и сомневаться в своей безукоризненной нормальности. Теперь она не такая и безукоризненная, да, Ким Минсок? - Ладно, я спать, созреешь - расскажешь завтра, - Бэкхен уходит в свою отвоеванную половину – на диван, а Минсок продолжает молча изображать побитого жизнью пса со сломанными лапами и кровоточащей прокусанной шеей. Рассказать кому-то про свое моральное падение на самое дно этого греховного существования? Про это унижение мужской гордости до самых кончиков волос на ногах? Да ни за что, Минсок лучше кофе захлебнется или удавится наушниками, чем даст Бэкхену повод качественно изводить себя до пенсии, последнего дня на этой загнившей земле. Минсок смотрит на дно чашки, на время, на свое жалкое отражение в дверце холодильника, вспоминает проспиртованное дыхание Ханя на своей щеке и мученически воет вполголоса, как терзаемый чертями грешник на смертном одре. Бэкхен заводит «Ну что-о-о-о опять?!», женский голос часов оповещает о детском времени – часе, город за окном кипит своей ночной жизнью, где-то в шикарных апартаментах детских мечтаний Лу Хань раздевает своего белобрысого школьника, целует, хотя на его месте мог бы оказаться чересчур принципиальный Минсок... Так, стоп. Вот об этом размышлять совсем не обязательно таким здоровым, нормальным мужикам, как Минсок. ... они ласкаются, как последний раз, как за пару часов до гибели Помпеи из-за разошедшегося Везувия, и Лу Хань – воплощение адского, смертоносного вулкана, он завораживает своей красотой и внутренней силой; но, падла, чертовски опасен, если его задеть, разбудить, возбудить – что угодно, Лу Хань дарит этому парню всего себя, свою страсть, свое горячее тело. Сейчас, сегодня ночью, на черных шелковых простынях, они покрываются потом, двигаются навстречу друг другу и такому простому, но грязному удовольствию, их вздохи и томные стоны эхом отскакивают от стен, вылетают в открытое окно и прямиком, через эту дешевую квартирку, постыдным шорохом забираются Минсоку прямо в уши, мозг, сердце. А после секса Лу Хань, наверное, достанет свою массивную зажигалку, противные сигареты и закурит, как это положено в фильмах и романах для романтичных телок. Минсок сильно зажмуривается, чтобы стереть раз и навсегда застрявшие, зацепившиеся якорем за извилины образы двух красивых, привлекательных мужских тел, которые выжигают на сетчатке глаз позорное «педик», чуть не разбивает любимую чашку и с ужасом опускает взгляд на свои узкие – не по размеру просто – джинсы. Даже они не могут скрыть крепкого, ноющего стояка. Минсок хлопает глазами, как притворяющаяся в обществе невинной светская дамочка, и намеревается ругаться со своим членом, который не член больше, а предатель, гомик и бесполезный, сломавшийся жезл в шоколадной пещерке. - Пиздец! Пиздец, Лу Хань, ты жопа! Что ты с нами сделал, заразный?! – Минсока все еще не отпускает выпитое, оттого эмоции зашкаливают, как высота на ебучих американских горках. Минсок в последнюю очередь думает про чуткий сон Бэкхена и в первую – как безболезненно и своими руками в эту же секунду удалить маленького – не такого уж и маленького, женщины не жаловались – фашиста, не залив до потолка кровью тесную дешевую кабинку, в которой бесполезно долбит затылком стены, отчаянно кусая губы. – Пизде-е-е-ц... Хань... Минсок обещает себе забыть этот вечер, ночь, вычеркнуть из короткой и долговременной памяти навсегда, пока будет существовать этот ебнутый мир, опускает трясущуюся руку и собирается отдрочить на первого в списке ненавистных существ на планете Земля Лу Ханя. Он, как рыдающая над насильственной потерей девственности дама, давится проклятиями и сбившимся нахуй дыханием, которое плотным сгустками путается меж ребер, распирает легкие до боли, застревает в горле. И, когда с ладоней вода смывает следы спермы, Минсок утирает обидные, щиплющие глаза слезы. Он пьян, заведен морально и физически, а значит, можно и не такое себе позволить. Все это непотребство как-то мирно укладывается в дальний ящик сознания. Новый день, новая неделя, новые заебы на работе – некогда придаться мрачным думам и вспомнить про порванные куски визитки в куртке, висящей под целым ворохом откуда-то взявшейся цветастой одежды. Спасибо Бэкхену за лень и нежелание складывать свои шмотки в одном месте. Иначе бы Минсок точно сошел с ума, перебирая пальцами совершенно точно ненужные куски безжизненной и бесценной плотной бумаги по утрам, дожидаясь нужного поезда в метро. Минсок добросовестно готовится к лекциям дома, игнорируя слоняющегося привидением по квартире Бэкхена, и с заметным энтузиазмом изображает преподавателя, которому нравится свое дело. А ведь по-настоящему Минсока тошнит от этого, от тупых студентов, от зачетов и экзаменов. Чуть меньше, чем от Лу Ханя – настолько существование Минсока бессмысленно и однообразно. Хрен знает, какими тернистыми путями его за шкуру забросило в педагогику, возможно, это все родители и их тупые несбывшиеся надежды, которые они неосознанно перекладывают на своих детей. А может это Минсоку не хочется прыгать выше своей головы и рвать задницу ради чего-то там призрачного. Сидя за своим рабочим столом, Минсок представляет жизнь... Лу Ханя с его деньгами. Это бескрайний океан возможностей и желаний, это сказка наяву, это то, к чему стоит стремиться. Но Минсок слишком Минсок, поэтому показывает невидимому фантому Лу Ханя фак и возвращается к работе. Пусть Лу Хань наслаждается. Минсоку и так нормально. Нормально – это пока Минсок не пересекается с Лу Ханем почти каждые выходные, которые они с Бэкхеном непременно встречают в одном и том же облюбованном местечке. Нормально – это пока лица его спутников не меняются каждый раз, что Минсок случайно спотыкается своим колючим взглядом за бледную грудь в вырезе дизайнерской майки или расстегнутой рубашки, отскакивая прямо в рожу какого-нибудь очередного сопливого мальчика или с виду обычного среднестатистического мужика. Кто бы мог подумать, что такие тоже ведутся на денежки и сладкие речи о постели в зелененьких и целом футбольном поле только для них двоих. Минсока тошнит всякий раз при виде довольной улыбочки и чуть прикрытых глаз. Не то что бы он наблюдал за этими ущербными… Это какой-то затянувшийся кошмар. Минсок не помнит, сколько знает Лу Ханя, но это похоже на вечность в аду с изощренными чертями и их пытками. Бэкхен забывает, что где-то там у него есть истеричная девушка, возомнившая себя хозяйкой не очень удобного положения, и вовсю флиртует с какой-то пацанкой в кепке и растянутой широкой майке, под которой даже груди не видно. Странные у него вкусы, думает Минсок, так и не смирившись за долгие годы дружбы с подобным фактом. Но реальная ситуация такова, что Минсоку в разы, просто катастрофически хуже – у него встает на педика и сейчас кулаки чешутся пройтись по гладкой идеальной роже, тусящей с очередным смазливым парнишкой. Возможно, стоило бы забить и не покидать пределов квартиры ближайшее столетие, но Бэкхен, говнюк, умеет вывести из себя и вытряхнуть отчаявшегося до глубины своей души Минсока за дверь с намерениями растрясти полируемые кроватью косточки. Так Минсок и становится постоянным очевидцем чужих любовных похождений, будто сериал смотрит, громко и с неконтролируемым раздражением ставит на столик опустевший стакан, вытирает горькие после алкоголя губы и подрывается с места, чтобы… А что, собственно, он может сделать? Бэкхен громко смеется со своей новой знакомой, которая даже кепку набок сдвинула, открывая симпатичное лицо, еще более шумная компания мужиков спорят о чем-то вроде какая женская группа лучше и у кого сиськи больше. А Минсок сплевывает мысленно накопившиеся в организме за последние недели клетки голубизны, но они размножаются в геометрической прогрессии и подталкивают измученное грязными фантазиями и запретными желаниями тело творить необдуманную хуйню, о которой пожалеют не только Минсок и Лу Хань, но и все присутствующие в баре. Особенно владелец, когда от его детища останется лишь унылое пепелище и два обжимающихся пидараса, в чьих очертаниях смутно угадываются Минсок и Хань. Хань целует плечо своего парня – или подстилки, как кому угодно, – и Минсок взрывается. Решает подумать позже, поэтому довольно легко обнаруживает себя в туалете вместе с Лу Ханем. Привычная для них обстановка, но на этот раз Минсок вжимает жалкого китаезу в стену, схватив за грудки, и ругается прямо в удивленно вытянувшееся лицо: - Ты, блять, всем такую хуйню заливаешь? Простыни на какие-то там заменить обещаешь, чтобы ноги раздвинули? Сколько у тебя таких уже было, а? Небось, никто так гордость не задевал до меня? – Минсоку должно быть стыдно, но… да нихуя ему не стыдно, только руки сильнее вдавливают несопротивляющегося Ханя в холодную и не совсем чистую изрисованную маркерами стену. – Язык проглотил или че? Давай, напомни про принцессу и что-там-меня-могло-еще-ждать, я посмеюсь тебе в твое смазливое личико. - Да ты весь извелся от ревности, детка! – вздыхает Хань восхищенно, а Минсоку хочется рыдать от несправедливости этого мира – даже сейчас, угрожающе нависнув над проблемой жизни номер один, он не выглядит мужиком, способным разукрасить рожу в стиле огней ночного Сеула. Он вообще никогда мужиком больше не будет, потому что… Хань не отталкивает, не боится получить под солнечное сплетение или по яйцам, он улыбается и складывает ладони на пояснице Минсока, даже через рубашку чувствуя, какая горячая там кожа. Ее бы лизнуть и укусить, прежде чем дернуть за пояс светлых джинсов вниз… – Хочешь выпить чего-нибудь получше этого вонючего пива? - Хочу, чтобы ты мне на глаза больше никогда не попадался, - уже тише говорит Минсок и разжимает мокрые пальцы, выпуская мятую ткань – таким же мятым может стать его тело, если гипотеза о шкафах в черных костюмах и очках имеет место быть. Хань придвигает его поближе к себе, во второй раз за вечер удивляясь отсутствию сопротивления, и горячо выдыхает в ухо, притираясь своим пидорским носом: - Ну, зачем же так? Я могу стать не только отличным парнем, но и другом. Мне тут нашептали, что ты любишь футбол и музыку. А еще тебе ничего не мешает согласиться и пойти со мной. Мы хорошо проведем время, обещаю, я не буду приставать. Минсок смотрит в эти бесовские глаза и не верит, из последних сил цепляется за здравый рассудок, кричащий бежать как можно дальше, желательно – из страны или вообще планеты. Иначе все пропало. Минсок тоже. Но Лу Хань уже ведет его из бара куда-то к парковке, где раскрывает дверцу черной блестящей машины – за такую и отдаться не жалко, на самом деле – и бесцеремонно заталкивает на задние сидения. Эти невозможно тонкие пальцы ослабляют узел галстука, кадык на длинной шее дергается, и Минсок хорошенько зависает – когда это он стал падок на подобные штучки? Лу Хань улыбается и пользуется замешательством пьяного и чересчур эмоционального Минсока, связывая галстуком запястья за спиной. - Это еще что за… - Минсок дергает руками, а Хань уже открывает какую-то бешено дорогую бутылку с выпивкой. – Отпусти меня, педик несчастный. Я буду звать на помощь. - Расслабься. Это для настроения. Стекла в машине тонированные – и это плюс. Лу Хань с бутылкой в жалких тридцати сантиметрах – огромный, жирный, как Минсок в детстве, минус. Но минус такой, что волосы на загривке дыбом встают, когда Хань расстегивает ворот рубашки и с облегченным вздохом пробует то ли коньяк, то ли что-то еще, до чего Минсоку пахать несколько своих жалких жизней. И внуки его внуков будут долги еще отрабатывать, ага. - Открой рот, - Хань облизывается и нажимает большим пальцем на нижнюю губу, Минсок для вида отворачивается, кусается, лягается, но оказывается загнан в угол с пятном на джинсах в весьма интимном месте. Минсок жалобно стонет и откидывает голову назад, потому что происходит какая-то дичь. Это все странно, пугает и завлекает в свои сети – и не выбраться, Минсок барахтается на дне, измотанный и жалко, унизительно связанный. – Прости, я могу купить тебе новые. Целый магазин, ты только не дуйся. Телефон в кармане разрывается новой песней любимой женской группы, Минсок не открывает глаз и розовеет до кончиков пальцев на ногах. Кто его дернул поставить бабскую песню на контакт Бэкхена?! Лу Хань хихикает и все-таки справляется с первостепенной задачей – повысить уровень алкоголя в крови Минсока и расслабленно развалиться рядом в позе человека, которому можно все в этой вселенной. Начинать разговор неловко, но Хань мастерски справляется за двоих. И галстук на запястьях становится больше мерой предохранения от внезапного фингала под глазом. Минсок старательно удерживает в мозгах, одурманенных осознанием нынешнего местонахождения в красотке-машинке и алкоголем, два элементарных пункта: первое – он не гей, второе – он не поддастся на эти сладкие речи о футболе, о Кинге, о еще куче хуйни типа вишневого сока вместо апельсинового и роллах с авокадо. Оказывается, с Лу Ханем даже поговорить можно без ущерба для устойчивого социального положения и жизненной позиции, взглядов, предпочтений. - Что ты делаешь? – Минсок запоздало реагирует на руку за своей спиной и забывает, что они обсуждали последнюю зафейленную игру предпочитаемой команды. Хань совершенно обычно наклоняется и ловко перебирает пальцами по связанным запястьям, избавляя Минсока от своего галстука и унизительного элемента весьма странного времяпрепровождения в не менее странной компании. - Ты теперь не убежишь. И он, чертяка, прав на все сто пять процентов. Минсок отворачивается к окну, за которым вид еще унылее, чем в салоне, и вздыхает – ему хорошо, но так плохо… Нос щекочет запах мятного ароматизатора даже в собственной квартире после душа. Лу Хань позвонил кому-то, о чем-то договорился, и скоро их уединение прервал – кто бы мог подумать – личный шофер, первым делом доставив домой ничего не соображающего Минсока. Его вставил не столько коньяк, сколько Лу Хань и его поведение. Ну и машина еще, при одном взгляде на которую пальцы на ногах поджимаются и рот наполняется слюной желания и разочарования. А Хань – джентльмен, блять, настоящий: сначала связал и напоил, а потом домой отвез, так ни разу и не пристав со своими привычными намеками – такими толстыми, как ляжки соседки – и предложениями о беззаботном существовании и шикарном сексе. Минсок не разочарован, нет, нисколечко. Просто он думал, что Лу Хань – это то, с чем он имел возможность столкнуться нос к носу в туалете бара неоднократно, а сейчас образ буржуя без тормозов и совести, но с баблом не совсем чтоб объективный. - Где тебя носило, алкоголик? – Бэкхен, видимо, собирается нахлебничать и висеть на шее Минсока до скончания веков. Или Тэен – как вариант. Он тянет на себя одеяло с голого плеча, а Минсок недовольно стонет и утыкается носом в подушку. - Давай потом. Ибо в планах у Минсока длительное самокопание, приправленное щепоткой ненависти ко всему живому, как это обычно бывает после встреч с Лу Ханем, и немного спасительного сна. Бэкхен ноет, воет, вцепившись в одеяло чуть ли не зубами, и падает рядом, понимая о бессмысленности всего происходящего. Минсок как-то быстро переходит к фазе сна, пропустив самое вкусное и интересное, поджидающее утренней смской на обшарпанном телефоне и хитрой ухмылочкой Бэкхена. Шесть утра – время, не очень подходящее для прослушивания бабских групп на полную, мать ее, громкость. Стены квартиры трясутся вместе с нервными клетками Минсока, поправляющего сползшие пижамные штаны. Минсок ненавидит Бэкхена всей душой, скидывает тело с кровати и тащится собираться на работу, попутно отвешивая заднице в голубых трусах хороший такой пинок. И, стоя перед подозрительно знакомой машиной с тонированными окнами, Минсок жалеет – надо было запинать Бэкхена насмерть, избавить себя от проблем и нервотрепок. - Привет, красавчик. Подвезти? – у Ханя лицо в приоткрывшейся как по волшебству передней двери свежее и совсем не отражает последствия ночных приключений – видимо, годы усердной практики и немного магии для богатеньких. А Минсок вряд ли похож на «красавчика» с все еще заплывшими сонными глазами, помятыми щеками и едва причесанными волосами, которые срочно нужно состричь нахуй, иначе со студентами начнет сливаться. Он за полтора часа едва успевает принять душ, сделать завтрак на двоих и сварить кофе, но спать хочется сильнее, чем жить. - Я не красавчик и лучше пешком пойду, - Минсок гордо задирает подбородок и обходит машину, которая трогается вместе с ним и медленно едет рядом в жалких десяти сантиметрах. – Сказал же, отвали. - Мне казалось, ночью мы все выяснили, - Хань поправляет часы на худом запястье и выглядит образцовым работником в какой-то там охуенной фирме или чем он занимается вообще. Белая рубашка с закатанными рукавами – ну зачем, Господи, так делать постоянно – и простые черные брюки. Но даже так Хань выглядит как властелин, а Минсок – его маленькая дрожащая собачонка, грозно тявкающая на всех вокруг, которая едва ли стоит на своих лапках-спичках и трясет крысиным хвостиком, прижимающимся к заднице. Минсок плечами передергивает – эти существа вызывают в нем лишь жалость и недоумение, а Хань включает музыку и резко поворачивает, едва ли не наехав на вычищенные с трудом туфли. - Ты… - Я очень настойчив. Скажешь спасибо своему другу позже, а пока садись. Минсок больше всего не хочет вдыхать этот треклятый аромат мяты, но Хань почти закрывает окна из-за сильного ветра, и Минсок забывает обо всем, что можно и нельзя забыть. Они едут в одной машине, как приятели, на часах семь пятнадцать утра, Хань молчит, а Минсок все еще не гей и вроде бы должен добираться на метро, но… Лу Хань на этот счет имеет свое мнение. Минсок вспоминает про Бэкхена, жизни которого ничего не угрожает почти до вечера, и достает телефон из кармана. Хань наблюдает за ним боковым зрением и усмехается, когда Минсок удивленно пролистывает дружескую переписку и чуть ли не ломает неповинный телефон в руке – где и кем он работает, во сколько встает и выходит из дома, как едет, во сколько заканчивает. - Я тебя убью. Отрежу тебе твои гадкие пальцы и язык, выпотрошу брюхо и сожру на ужин, - Минсок не поднимает взгляда от экрана, но обращается к единственному пиздюку в салоне. – Только отпусти руль – и я сделаю это. - Я хочу знать о тебе больше, принцесса, - Хань все такой же довольный и самоуверенный, а еще он явно нуждается хотя бы в синяке под глазом. Хорошем таком, который не замажешь ни одним тональным кремом в мире. – Это разве плохо? А твой друг мне немного помог. Когда их взгляды встречаются в зеркале, Минсок точно расчленяет Ханя в воображении, разрывает на нем одежду острым ножом, садится на бедра и лезвием проводит красную полосу на худом животе… в мыслях Лу Ханя это похоже на извращенную прелюдию к грязному сексу. С укусами, шлепками, синяками и ошейником, связанными руками. - Не смотри на меня так, иначе никто из нас на работу не явится, - Хань облизывает губы, и Минсок не понимает – когда он решил, что этот педик достоин его правильного, порядочного общества? – У нас есть пара минут на кофе. Подумаешь угнать машину – ключи на месте. Будет повод найти тебя и надрать твою классную задницу. Хань подмигивает и скрывается за дверью какого-то кафе. Минсок стонет отчаянно и бьется затылком о подголовник. Нет, ну серьезно, какого хера с ними происходит? Бэкхену приходится живо набрать «хоронись», Минсок запоздало осознает, что у него есть номер Лу Ханя, а еще – та самая уже склеенная визитка, об которую неприятно царапаются подушечки пальцев в кармане. Кофе и мята – два запаха, которые теперь ассоциируются с Лу Ханем. Не тем, который приводил с собой в бар каких-то сопляков, а тем, который принес два стаканчика кофе и какие-то пончики, который довез его до университета, несмотря на все угрозы завернуть в подворотню, который умудрился из говнистого Бэкхена вытрясти всю нужную информацию и при этом не получить кулаком по роже. Если Лу Хань вирус, то Минсок болен. Очень серьезно и безнадежно. От него не существует лекарства, с каждым днем состояние ухудшается – и к концу недели Минсок тупо смотрит на телефон, не решаясь набрать номер, подписанный лаконичным «уебок». Бэкхен благоразумно вернулся к Тэен, и больше некому отвлекать Минсока от высоких душевных страданий своими выходками, песнями в душе и за готовкой, громким жужжанием телевизора и разбросанными повсюду шмотками. Минсок вернулся к своей стерильной чистоте и порядку, хотя внутри у него развернулась целая помойка из прежних чувств и устоев, во главе которой горделиво сидел Лу Хань. - У вас все в порядке? – Минсок оборачивается к Бэкхену, когда Тэен смывается в очередном дорогом бутике, чтобы окончательно отыграться не только на нервах, но и кошельке своего безмозглого парня. – Что ты вообще сделал? - Изменил, - мрачно сообщает Бэкхен и сжимает зубами трубочку. – Не смотри так, сам не лучше. Вспомни свою китаянку-любовницу. Минсоку просто везет на китайцев, а Бэкхену – на истеричек. - Если ты сделаешь это еще раз, - Минсок подталкивает Бэкхена к входной двери, потому что на улице адски жарит солнце, а там, за большим окном с манекенами, наверняка есть кондиционер. – Я оторву тебе твой игривый член. И не потому, что забочусь. Мне жить одному больше нравится. - Теперь ты можешь пригласить своего папика на чай. Минсок шикает на хихикающего Бэкхена и сваливает, пока Тэен ноет ему про какое-то классное платье и обязательно-вон-те-туфли-к-нему-и-ту-сумку. Друг, блять, как же, не упустит возможности упомянуть Ханя и что-то про греховный однополый секс. Или это Минсок слишком часто начал задумываться о возможности расстегнуть свои штаны для длинных пальцев и – Минсок уверен в этом больше, чем в существовании Бога – опытного рта? Ведь он с Лу Ханем даже по настоящему полю вдвоем гонял, как он обещал всем своим пассиям, и на маленькой яхте катался по-детски целомудренно. И пробовал столько всего вкусного, чего бы никогда не мог позволить себе с зарплатой преподавателя. В общем, делал все, что делают друзья, при этом не изменяя своей гордости и натуральности, запятнанной позорными встречами по выходным и после работы. Во время большого перерыва Минсок просматривает присланные фотографии и недоумевает, как его предательское лицо может быть таким по-дебильному счастливым, если Лу Хань находится в непосредственной близости не только к телу, но и душе в целом. Он читает Минсока, как роман для девочек, просто и быстро, поэтому выбирает пугающе верную тактику ведения холодной войны под кодовым названием «дружба». Все те неудавшиеся попытки затащить в постель что-то значат или Минсок возомнил себе слишком много? В любом случае, что-либо делать – поздно и бесполезно, особенно, когда Хань многообещающе улыбается и не спешит посвящать удивленного Минсока в планы на ночь. Дневная жара больше не плавит мозги, но Минсок по-прежнему не может сказать Ханю твердое «нет», когда гоночная машина по сигналу трогается с места и несется, как бешеная, по отмеченному маршруту навстречу извилистым дорогам и притаившейся в темноте опасности. Это страшно и захватывающе, кровь стынет в жилах, Минсок вспоминает свои студенческие годы, страсть к гонкам и не может однозначно решить, нравится ему это или нет. Смотреть, как красивые, невероятно дорогие машины, выстроенные в ряд, срываются вперед, оставляя на дороге за собой темные следы, несомненно, захватывающе. А быть участником такой гонки, сидеть внутри, пока сердце разрывается в грудной клетке из-за скорости и адреналина, для него в новинку. Пейзаж за окнами сливается в одну размытую линию, Хань уверенно ведет машину, смотрит в зеркало заднего вида – замечает еще одну на хвосте без номеров и выжимает из своей тюнингованной детки всю мощь. Минсок стискивает пальцами ручку на двери и облизывает сухие губы – впереди только размытые огни и темнота, резкий поворот, еще машины… они наверняка создадут на своем маршруте огромную пробку, но Минсоку плевать – это мелочи по сравнению с тем, что он чувствует, вжимаясь телом в удобное сидение. Хань напряжен так, что, кажется, его руки сейчас сломаются, покроются трещинами вместе с кожей на лице, полоснут по суженным внимательно глазам. Минсок не знает, как их не вмазало в столб или не унесло на обочину, как они вообще добрались до финиша вторыми под визг впечатленной толпы, как на ватных ногах вывалились из салона. Люди и их голоса остались позади, а отдышаться все так же трудно – все шансы слечь с разрывом сердца как минимум. Лу Хань собирает волосы со лба и, дьявол, почему он такой красивый? - Не подходи ко мне, чудовище, - Минсок прижимает ладонь к груди с левой стороны и игнорирует протянутую бутылку воды. – Твое счастье, что у меня руки дрожат и я не могу тебя ударить. - Было классно же, - Хань опирается на машину сбоку, плечом к плечу, и закидывает воду через окно на сидение. – Тебе понравилось, признайся. Минсок отвечает на тычок под ребра более сильным и рассматривает место, куда Хань привез их – ничего необычного, что-то вроде парка для влюбленных парочек рядом с рекой и мостом. Подождите… - Эй, зубов хочешь лишиться? – Минсок упирается руками в плечи неожиданно настойчивого Ханя и… пусть он, пожалуйста, наконец исполнит все свои угрозы. Иначе Минсок сойдет с ума окончательно и бесповоротно, ожидая, пока этот мудак хотя бы поцелует его. – Лу… - Заткнись, - Хань обнимает лицо теплыми ладонями и творит губами то, что называется концом Ким Минсока – сначала просто прикасается губами, а потом кусает нижнюю, оттягивает, тут же проскальзывая языком в возмущенно открывшийся рот. У Минсока во второй раз за ночь слабеют ноги, он вдавливает пальцы в плечи Ханя с такой силой, что там наверняка останутся маленькие красные следы. И поделом ему, это меньшее, что мог бы позволить себе Минсок, купившись на обманчивое дружелюбие и какое-то невероятное, внутреннее обаяние Лу Ханя. Его деньги и машина ничего не значат. Минсок разрешает себя целовать, отвечает несмело, пробуя свой первый в жизни – ну или не первый, если вспомнить детство и любопытство, которое разделял один его школьный друг – серьезный поцелуй с мужчиной. По всем жизненным законам, Минсока должно было стошнить, вывернуть наизнанку, но вместо этого он цепляется в мягкие, явно ухоженные волосы пальцами и наклоняет голову, чтобы удобнее и больше. Это хуево. - Прекрати, иначе мне придется сделать это, - отстраняется Хань, когда Минсок увлекается неожиданно для них обоих, и цепляет указательным пальцем ремень на джинсах. Тех самых, из-за задницы в которые Минсок влезает с трудом и целым ритуалом на горизонтальной поверхности. – Или ты все-таки понял, как глупо отказываться от своих желаний? Вдвойне хуево, потому что Хань говорит более логичные вещи в отличие от того, как Минсок ведет себя с ним. Они целуются еще дохуя раз, пока губы не начинают ныть в месте бесконечных укусов. Это все похоже на дурной девичий сон – принц на крутой тачке, дорогие развлечения и ужины, а теперь и сладкие поцелуи в машине перед домом. Минсок превращает волосы Ханя в настоящее безобразие своими пальцами, пока его гладят вдоль спины и по бокам, выдергивая майку из-под пояса джинсов. Лу Хань не заходит дальше поглаживаний, но еще немного – и Минсок позволит ему вообще все, что можно и нельзя позволять богатенькому педику с манией величия. - На чай не позову, - Минсок все-таки выдыхает Ханю в красный слюнявый рот, отворачивается и ощущает губы у себя возле уха. Наглые пальцы замирают у него на напряженных мышцах боков под одеждой. - А на кофе? - Ни на что не позову. Не обольщайся. Я просто… - Ты просто запал на меня, я знаю, - Хань усмехается, и Минсок втягивает голову в плечи из-за щекотки. – Хватит обманывать себя и меня. В этом нет ничего страшного. - На тебя? Не смеши, - Минсок убирает руки Ханя от себя и зачем-то оставляет быстрый поцелуй на губах, прежде чем открыть дверцу машины. – А это подарок за все развлечения. - Ты мог бы позвать меня и провести ночь не в одиночестве и своей рукой, - Хань проводит большим пальцем по нижней губе, растрепанный и раскрасневшийся, а Минсок пятится дальше от машины – его, натурала, соблазняет пидор. Дожили. И что самое страшное – он ведется так, что спотыкается на ровном месте. - Если будет одиноко – звони. И спокойной ночи, принцесса. Минсок взрослый, сильный и независимый мужчина, поэтому игнорирует Лу Ханя почти две недели, добавив контакт в черный список и изменив привычный маршрут дом-работа. Но Хань отправляет ему сообщения в социальных сетях и последний раз – какой-то трек без пояснений. Минсок блокирует Лу Ханя с его фейковой страницы и не может удержаться от соблазна послушать песню. Ее слова слишком ироничны. Минсок понимает, что дальше так продолжаться не может: или он сдается и становится педиком, или идет травиться пролежавшей век в холодильнике едой.

«I could've been the princess, you'd be the king, I could have had a castle, and worn a ring».

Эти две гребаные строчки намертво застревают в мозгах, Минсок представляет большой могущественный замок, Лу Ханя на троне и себя в пышном платье с фамильным кольцом на пальце; они счастливая и большая семья, Лу Хань мудрый король, а Минсок его верная спутница по жизни, его муза и его смысл. Это так смешно, что Минсок разносит в приступе невнятной истерии всю комнату и разбивает любимую чашку. Лу Хань его укусил и теперь он превращается в бабу? Минсоку страшно проснуться однажды утром и увидеть рядом с собой отвалившейся член, а на его месте – изнывающую от желания влажную дыру. - Все так дерьмово? – спрашивает Бэкхен с порога, оглядывая приведение, в которое превратился Минсок. А Минсок не сразу замечает на поводке дрожащую немощную собачонку, которая по-хозяйски залетает в квартиру и стучит о пол своими когтями. – Знаешь, ты бы взял отпуск, поехал куда-нибудь, походил на оздоровительные процедуры, на массаж простаты в том числе. - Блять, - Минсок закатывает глаза так, что становится больно, и забирает у Бэкхена стучащий бутылками пакет. Вылезать из квартиры опасно, в магазин переться – тем более, да и лень. А Бэкхен не упустит возможности съебать от Тэен вечером и хорошенько накидаться, пусть и в четырех стенах и чисто по-братски. – Это что за монстр? - Это Тэнбен. Или Бэктен. Или хуй его знает, можно просто чувак, - Бэкхен валится на диван, собака запрыгивает к нему на колени и готовится рычать на приближающегося с выпивкой Минсока, но ладонь хозяина ложится на ее морду. – Не забывайте оплачивать коммунальные услуги. - Я их боюсь, - честно признается Минсок и падает в самом углу дивана, подальше от ревнивой псинки. - Их или тех, кто таких заводит? Это была идея Тэен. А выгуливаю этого волкодава я. Подай бутылку, голубчик. - Не понял? Бутылкой и по роже можно получить, - Минсок даже замахивается, но собачка тявкает на всю квартиру, и они все втроем как-то резко успокаиваются, настраивая более дружественную атмосферу. - Я бы на твоем месте смирился. И все-таки сходил на массаж простаты. - Ну ты чмо. Собака поднимает морду и смотрит на Минсока так, будто хочет разорвать на кусочки, выпотрошить полностью, прямо в его собственной квартире, и наложить на труп красивый кренделек. - Да не ты, а хозяин твой! И перестань хрюкать, бесишь. Вы с Тэен вообще как две лесбиянки, но я же не советую вам купить дилдо. - Ты во мне сомневаешься? Забыл, что мы вместе душ принимали? – Бэкхен открывает пиво и прищуривает глаза. Минсок понимает, что разбудил вулкан – не такой страшный, как Везувий, но похожий. – Или ты собираешься меня напоить и, воспользовавшись моей добротой, попросить разработать твою попку для утех с тем китайцем? - Я люблю тебя не настолько, чтоб у Тэен отбивать. С Бэкхеном все проще, думать – проще, говорить – проще, а вот с Лу Ханем Минсока замыкает, как последнего дауна на Земле, бросает в какой-то непонятный режим недонатурала-недопедика, который сначала целует, а потом нахуй посылает. И это уже не смешно, Минсоку бы психолога или психиатра, чтобы наверняка. - Че ты как баба, - справедливо замечает Бэкхен, когда место пива занимает кое-что покрепче, а собака разрешает унылому Минсоку потрепать себя за уши. – Ломаешься какого-то хера, хотя мог бы давно получить хату в восемь этажей, яхту, че там тебе еще надо, может пони? Один раз живем. Ты все равно на него дрочишь – а это уже серьезно. Дрочишь же? Не отвечай, я пойму по твоим глазам. Минсок собирается возразить о том, что это неправильно, плохо, это стыдно и вообще фу, но Бэкхен зажимает ему рот рукой, пропахшей разлитым пивом, и продолжает строить из себя человека знающего: - Вот что тебя не устраивает? Я не думаю, что он такой хуевый, если бегает за тобой уже сколько там времени? Не важно. Если бы за мной увивался богатенький мужик, я бы бросил Тэен в первый же день – никаких капризов, пмс, истерик и убивающих походов по магазинам. А еще мужики секут в футболе и тачках. Ну и что, если задницу придется подставлять? Вдруг он предпочитает наоборот – кто их, этих богачей с тайными наклонностями, знает. Я даже читал, что в задницу – это приятно. Последнее действует на Минсока как пилюля, в которой он нуждался эти адские, невыносимые для души и тела недели. - Ты же не будешь тыкать в меня пальцем, если?.. - Нет. Всего лишь сделаю плакат и развешу его копии по всему городу: наш идеальный Ким Минсок не такой уж идеальный и стал педи… ау, больно ведь! Танцуй, пока молодой. Минсок сонно хмурится и трет пятно на ковре – эта мерзкая собачка наградила его неплохим подарком перед уходом. Можно было оставить до утра, о чем шептал алкоголь в крови, но не до конца ошалевший и отчаянный Минсок брезгливо скривил губы и опустился на колени. Его ведет, но это ерунда, ведь завтра нужно приехать к третьей паре, а Минсок в говно и ничего не сделал. Такие вот неутешительные прогнозы ожидают ближе к обеду, но вместо будильника Минсок слышит голос Лу Ханя, черт знает как проникнувшего в квартиру. Если он только по стене через окно не ввалился, разбив вазу с давно засохшими цветочками, тоже неизвестно откуда взявшимися в его скромной обители. Но нет, ваза цела, а на полу возле нее – еще пара сухих отвалившихся лепестков. И Лу Хань перед кроватью не галлюцинация, желанная до колик в желудке и кончиках пальцев, а настоящий, из плоти и крови – как всегда идеально красивый и сверкающий. Минсок залипает на его лице, слышит голос как-то отдаленно – сколько же они не виделись, сколько не разговаривали и не целовались?.. - Вставай и звони на работу. Проси отпуск, больничный или что там у вас, - Хань кидает сонному и медленно соображающему Минсоку телефон и хмыкает. – Да, это опять Бэкхен, но давай с ним потом разберемся? Я даже помогу, если хочешь. А теперь звони. Минсок удерживает в сознании обрывки вчерашних фраз Бэкхена – и будь что будет, отбрасывает телефон в сторону и подползает к Ханю, наклоняет к себе за шею и целует. Да, он еще не почистил зубы и не сходил в душ, а щеки, возможно, колются, но Лу Хань все равно не отталкивает и приподнимает, заставляя стать на колени, отвечает на слюнявый поцелуй. Ноги запутываются в одеяле, Минсок встает на пол и толкает Ханя, чтобы хорошенько приложить пустой башкой о ближайшую стену: - Что ты делаешь? Я ебнусь с тобой, - и выдохнуть в губы, прижимаясь ко лбу своим. – Голубизна заразна, да? Хотя забудь и подожди тут – можешь сделать кофе или посмотреть телевизор. Если умеешь сам что-нибудь, конечно. - Не переживай, я самостоятельный мальчик. Ты даже не представляешь, насколько. То, что Минсок не представляет – это как быстро они с Ханем оказываются в одной огромной постели с запахом каких-то бабских цветочков после тяжелого месяца официальных отношений. Минсок отказывается переезжать и прощаться со своей свободной и независимой жизнью, но Хань умудряется оставаться на ночь слишком часто, а потом и вовсе оставляет у себя чуть ли не насильно. Хотя в его охуенной квартире хочется сидеть вечно – все условия для шикарной жизни и развлечений, если ты страдаешь первыми признаками социофобии. Если не страдаешь – все равно клево, потому что… Минсок теряется в своем мыслительном процессе и вспоминает ту ночь, когда представлял Ханя и его малолетку, в ситуации подобно этой – сейчас его раздевают, толкают в плечи и роняют спиной на шелковые простыни, чтобы хорошенько надругаться над измученным телом, у которого не было самых простых ласк уже вечность. Лу Хань отстраняется ненадолго, чтобы раздеться тоже, Минсок рассматривает потолок в его спальне, детали интерьера, лишь бы не встречаться с хитрым взглядом человека, готового тебя сожрать. Или что там он точно может сделать. Отступать Хань не собирается, о чем пытается сообщить прямо в поцелуй, гладит Минсока, пощипывает и кусает, как конфетку, но это все детские забавы. - Уйди, - Минсок отбивается, честно отползает вверх, но Хань непоколебим, возвращают за бедра, раздвигает ноги в стороны и исчезает между ними головой, чтобы подарить Минсоку такой хороший минет, какому всем его бывшим пассиям всю жизнь учиться, если не больше. Возможно, спать с мужиком – не такая хуевая идея, как казалось раньше. Ведь он знает лучше, как и где нужно погладить, лизнуть, потрогать, чтобы Минсока выгнуло, скрутило, расплющило на этих блядских простынях послушной резиновой телкой, которая ничего не весит и сгибается как душе угодно. Такую можно вертеть на своем члене хоть на потолке, хоть в космосе. Минсок прикасается к Ханю не первый раз, но ощущения все равно слишком яркие, слишком дикие, чтобы мыслить и действовать адекватно. Он, как дикарь, дорвавшийся до текущей сучки, набрасывается на худые плечи, целует и кусает кожу, водит мокрыми ладонями по спине и стукается зубами, когда задирает голову для поцелуя такого же безумного, как сердцебиение и пальцы, плотно обхватывающие член. - Какой ты горячий, принцесса, - Хань находит время для своих неуместных комментариев, пока открывает упаковку презерватива. Инстинкты берут верх, Минсок замирает и смотрит на него огромными глазами, севшим голосом задавая самый дурацкий в своей жизни вопрос: - Что, так сразу? - Сразу и полностью, сегодня ты не отвертишься. Я и так ждал долго, детка, поэтому… - Хань ловко раскатывает презерватив по члену Минсока и садится ему на бедра, безжалостно вплетая скользкие из-за смазки пальцы в волосы. – Будешь сопротивляться – я переверну тебя на живот, и твоя попка вряд ли скажет мне спасибо утром. Минсоку не нужно объяснять дважды. Вообще-то нужно, но не в этой ситуации точно – он с радостью помогает Ханю завершить все приготовления и невообразимо узкой задницей опуститься на свой болезненный стояк, повертеться пошло, жутко, как курица на гриле, и только после этого подняться вверх так, что эти все манипуляции приходится повторить снова. И еще много-много раз, пока Минсок не вжимается в ягодицы Ханя пахом, наконец-то догнав на финишной прямой свой ошеломительный оргазм. По закону Лу Хань обязан на нем жениться, потому что изнасиловал морально и только что физически, подарить сопливый чмок и обнимать всю ночь, чтобы утром поцеловать еще раз, пожелать доброго утра, как это делают устоявшиеся парочки с обязательным «любимый», но Минсок откатывается подальше, благо место позволяет, и обмахивается ладонью, избавляя себя от ненужного романтизма: - И часто ты так? Хань выражает крайнюю степень недоумения вздернутой бровью – на больше пока сил нет. - Вообще-то, - он притягивает вяло сопротивляющегося Минсока к себе и явно не собирается надевать хотя бы трусы. Поэтому полное ощущение наготы чужого тела Минсок встречает покрасневшими ушами и попыткой сдвинуть ногу. – Последний раз это было лет в… девятнадцать. Хань ловит Минсока под коленкой и не дает отодвинуться, усмехается в ухо. - Мне пришлось подготовиться. Цени это. Минсок ценит, правда, сам он был не готов к иному развитию событий. И Хань ни капли не похож на того приставучего пошлого долбоеба, разбрасывающегося визитками в свое голубое царство. Он думает о Минсоке, о его чувствах, заботится, делает все, чтобы Минсок ощущал себя комфортно, а не той резиновой дыркой на пару раз. Возможно, это можно назвать чем-то вроде любви. Произносить мысленно Минсоку все еще неловко, но Хань уже так глубоко в нем, что не избавиться ни добавлением в черный список, ни тотальным игнорированием с добровольной самоизоляцией, ни хирургическим вмешательством. Попал, но по собственному желанию. Просыпается Минсок все-таки один и помятый сильнее обычного, шарится на полу в поисках одежды и предстает перед Ханем в неловком положении. - А мне нравится твой способ сказать «доброе утро». Вряд ли это можно назвать насилием, но все повторяется еще раз, стоит Ханю соблазнительно оттянуть резинку на домашних штанах, взявшись пальцами за шнурок. Его пальцы – самый постыдный фетиш Минсока, наверное. Они чуть не сваливаются с кровати, Минсок не стесняется проявлять инициативу, поэтому переворачивает Ханя на спину и, упираясь локтями в скользящую простынь, пытается целовать. Получается не очень, пока Хань не отворачивается, чтобы вдохнуть и сжать задницу Минсока ладонями – можно больше и глубже, стоит только захотеть. В этом нет ничего такого. За месяц Минсок успевает привыкнуть к Ханю и тому, что они «голубая парочка», как обзывает Бэкхен, к рукам, что тянутся к телу, стоит остаться наедине, к роже Ханя, прижимающейся то к щеке, то к шее, то еще к чему-то очень интересному. Сидеть почти голышом на холодной поверхности барной стойки и пить охуенный кофе – тоже ничего так, надо признаться. Минсок смотрит на спину Ханя, выпирающие лопатки, засосы на плечах, оставленные его же губами и зубами, на соблазнительный изгиб поясницы и резинку штанов. Хань худой и длинный, как противоположность его, Минсока, мелкого и коренастого типичного мужика с широкими плечами и намечающимся прессом. Минсок больше не может отрицать, что его тянет к Ханю, ему нравится его голос, его губы, его руки, весь он – что-то невероятно горячее и интимное. Он то, без чего Минсок не может представить будни в стенах университета, когда Хань напоминает о себе неадекватными сообщениями с знакомыми до боли в грудной клетке намеками и шуточками в своем стиле, которые нихуя не смешные. Из-за них хочется рыдать и рвать волосы на голове, потому что… хочется, но уже в другом смысле. Минсок рассматривает кофе в небольшой белой чашке – опять по законам жанра – и игнорирует ладони на своих голых коленках. На нем лишь трусы Ханя и да, это нормально. - Что? – Минсок не выдерживает первым и смотрит в хитрые глаза, будто того, что они делали ночью и утром, мало. Если быть уж совсем честным перед собой и этой вселенной, то – да, мало, когда ты наконец познаешь все прелести секса с человеком, из-за которого в один момент хочется ругаться девятиэтажными матами, а в другой – заливать ему в глотку кофе любовно, вытирая капли с губ и подбородка. – Даже не думай об этом, похотливое животное. - Мне нравится смотреть на тебя, - без намека на шутку говорит Хань и как-то чересчур естественно кончиками пальцев ведет вверх по бедрам, обратно к коленным чашечкам. Минсок дышать перестает, как девчонка – ему достаточно какой-нибудь сопливой фразы и ласкового прикосновения, чтобы растаять, опустить свою хладнокровную и бесстрастную маску, превратившись в смазливого педераста. - Прекрати. Лу Хань и «прекрати» – понятия взаимоисключающие, Минсок понял давно, но это не мешает ему пытаться достучаться до светлой макушки и благоразумия, дремлющего на протяжении уже двадцати пяти лет где-то в глубине бесстыдной китайской душонки. Хань невозмутимо и целомудренно касается губами щеки Минсока и возвращается к завтраку. Прям идиллия для пары, живущей вместе лет двадцать. Минсок заебывается на нелюбимой работе сильнее, чем с выходками Ханя, и это подстегивает его послать все нахуй окончательно – просто написать заявление по собственному желанию и смачно припечатать его ладонью на столе директора. А потом ныть Бэкхену о том, как все хуево, пока он не напишет сообщение Ханю с просьбой прервать очередной сеанс распития дешевого пива и бесполезного самобичевания. И когда Минсок готов сделать это, Хань неожиданно пропадает: перестает звонить и писать, предлагать встретиться, не приезжает к нему домой и не толчет локтями и коленями ночью под одним одеялом. В носу не стоит привычный аромат мяты, Минсок не видит очертаний знакомой машины и ставит телефон на блокировку, потому что Хань, чтоб его кони драли, не доступен. Это можно было бы списать на неожиданную занятость – Минсок не в курсе, чем он занимается и занимается ли вообще, а спрашивать как-то неловко – или еще тысячу и одну причину возможного развития событий. Но когда одна неделя сменяется другой, а Бэкхен перестает шутить, Минсок подозревает, что его неплохо так наебали. Сначала заманили всеми этими словечками об отношениях, трахнули – морально – и кинули, как наивную школьницу, не прознавшую всех прелестей взрослой жизни. Нет, Минсок уверен, что не школьница – проверял наличие члена в трусах еще утром, пока чистил зубы и боролся с желанием разбить зеркало, в котором видел паршивую китайскую рожу. С какого такого он решил, что Лу Хань может быть нормальным человеком со всеми типичными потребностями и чувствами, а не безмозглым пижоном с дорогим ежедневником в коже и невеселым, но говорящим заглавием «Список побед»? Минсок определенно не хочет быть одним из «трофеев», который Хань смог затащить в свою постель на те шелковые, будь они не ладны, простыни. Он отказался от своей прежней жизни, доверился ему, позволил заглянуть в душу и получил взамен огромный фак и пинок под задницу. Лу Хань сейчас наверняка рассказывает о нем своим дружкам, они смеются и весело проводят время в компании новых пассий. А Минсок старается существовать по прежним правилам, но это чертовски трудно после того, как один мудак с фееричным появлением разносит все к ебеням и устраивает в голове атомный взрыв. И масштабы его неописуемы. - Тебе нужно что-то делать, - изрекает гениальную мысль Бэкхен, когда Минсок совсем отказывается покидать пределы квартиры даже в законные выходные. И если бы не Бэкхен, он бы подох в своей постели из-за голода или кислородного голодания, повлекшего за собой серьезные последствия. – Ты в труп ходячий превратился и если думаешь, что я уйду просто так… - Я позвоню Тэен и ты побежишь к ней покупать корм для вашей псинки. Или пеленки, - Минсок переворачивается на другой бок и пинает наглые ручища под одеялом. Да, у него все плохо, да, он страдает, неужели это так незаметно? Почему даже в такие моменты он не может побыть наедине с собой, подумать, оценить ситуацию, что-то решить для себя? Минсок усмехается и зарывается головой под подушку. Ничего он решать не собирается и пусть этот Лу Хань трахается с кем угодно, пусть он заведет себе целый гарем, пусть хоть на всю страну заявит о своих похождениях – Минсок отлежится и скоро встанет на ноги, станет тем прежним нудным преподом, ненавидящим свое дело, прикидывающим скорую женитьбу. Не по любви, конечно, а потому что родители начинают давить непрозрачными намеками, достают телефонными звонками, приглашают на зимние каникулы провести время со всей семьей, как раньше. А как раньше уже не будет. У Минсока есть одна незначительная проблемка. Ни одна девушка не захочет выйти замуж за педика, у которого на нее не стоит. Минсок пробовал листать журналы и смотреть порно, но вместо привычного возбуждения он испытывал лишь скуку. Абсолютное, пугающее отсутствие интереса к сексу с красивыми грудастыми телочками бывает лишь у трупов или… Геев. - Блять, да не пойду я цеплять телок или что ты там задумал! – Минсок швыряет в Бэкхена подушку и сдувает со лба мешающие волосы. Ему проблематично в магазин сходить, а в парикмахерскую уж тем более. – Я теперь педик, позорище, гомосек, как там еще? У меня не встает на баб, ни на кого больше не встает, я не знаю, может он заразил меня каким-нибудь особым пидорским вирусом… Бэкхен смотрит на Минсока с недоумением и насмешкой. - Друг, притормози, иначе я вызову санитаров. Для начала проветри свою берлогу, а потом сходи в душ. Я сделаю тебе пожрать и только попробуй возмутиться – я спалю тебя вместе с твоей квартирой. Минсок открывает все окна и оглядывается на Бэкхена, разбирающего принесенные с собой пакеты. Зараза, слишком хорошо знает Минсока, хоть и притворяется бесчувственным ловеласом, у которого в жизни единственная цель, исключающая заботу о друзьях – залезть под чью-нибудь юбку. Минсока бесит свое поведение, бесят свои мысли, бесит все, что может напомнить о Лу Хане и потраченном времени. И, естественно, он удивляется, когда выходит из душа и видит того самого уебищного Лу Ханя рядом с Бэкхеном, у которого в одной руке заляпанная жиром лопаточка, а в другой – потрепанный букетик, прошедший девять кругов ада, как минимум. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. - Минсок, наконец-то, - Хань отталкивает Бэкхена, как ничего не весящую куклу, спотыкается носком туфель – даже разуться не удосужился, урод китайский – о ровный пол и в последний момент хватается за голые влажные плечи Минсока. Им бы тут же слиться в сладострастном поцелуе, прошептать что-то вроде «как же я скучал» и выгнать Бэкхена подальше, чтобы упасть на кровать, но это не роман и не дорама, поэтому Минсок обрывает жалкое «я соскучился» и заряжает Ханю прямо в глаз. А потом пытается выкинуть за порог квартиры, как котенка, но Хань неожиданно обретает способность стоять на ногах и даже сопротивляться, хватаясь за вешалки с одеждой, стены и дверной проем. – Да послушай же меня! Минсок задерживает дыхание, считает до десяти, чтобы не так сильно хотелось оставить отпечаток своей руки под пока еще вторым уцелевшим глазом, и отпускает пошатывающегося и растрепанного Ханя. Стена за спиной – его единственная надежная опора. Минсок закатывает глаза на все эти жалкие потуги казаться трезвее, а Хань поправляет свою белую рубашку и прокашливается. - На меня можете не обращать внимания, - Бэкхен тактично скрывается на кухне. – Только не деритесь, я не собираюсь стать соучастником преступления этим вечером! - Думал, я за этот букетик и твои милые глазки сразу в объятия кинусь? Что это была за хуйня, Лу Хань? – Минсоку уже плевать, что Бэкхен слышит и явно похихикивает себе под нос, плевать на все, кроме вот этой безобразной виноватой пьяной рожи у стены. – Можешь объяснить? Или это типичное поведение для вас, папенькиных сынков, которым подавай лишь беззаботные развлечения и чью-нибудь задницу на одну ночь? - Я знал, что ты так подумаешь, - Хань обнимает Минсока за шею, тянет на себя и, как в один из вечеров в баре, дышит на губы чем-то термоядерно крепким. Отбить бы ему яйца и сбросить с окна прямо на крышу дорогой тачки. Об этих кровавых фантазиях приходится позабыть очень быстро, Хань использует запрещенные приемы – гладит под ушами и зарывается пальцами во влажные волосы. И смотрит так, что у Минсока внутри что-то подозрительно екает и падает в преисподнюю вместе с рассудком. – Я бы на твоем месте себя не только побил. - Но мы на своих местах. - Хочешь поменяться? - Не испытывай мое терпение, - Минсок убирает от себя руки Ханя, а по-хорошему бы им разойтись и больше никогда не видеться, но… Хань целуется слишком хорошо, чтобы опять его ударить или выкинуть навстречу вечерней прохладе сильным пинком под худую задницу. Он превращает Минсока в неадекватного подростка с отказывающими мозгами уже тем, что просто стоит рядом. Такой весь красивый, виноватый, но в задницу надравшийся с кем-то, пока Минсок жевал сопли и жалел себя. - Я был в Китае, какие-то срочные дела с отцом. Давай я останусь, мы все обсудим утром, когда я смогу мыслить здраво, а пока вежливо попроси Бэкхена убраться. - Единственный, кто должен тут убраться – это ты. После прилично задержавшегося ужина Бэкхен берет с Минсока обещание не давать показания в полиции утром и уходит, оставляя после себя неловкую тишину и жужжание кофе-машинки. Минсок чуть не устраивает на кухне погром, когда голый Хань подкрадывается сзади и тут же лезет обнаглевшими ладонями под резинку домашних шортов, осыпая шею и плечи влажными слюнявыми поцелуями. - Я не собираюсь трахаться с человеком, которого не было почти месяц. Ты мог предупредить! – Минсок оборачивается и чуть не ломает Ханю челюсть локтем, когда тот тянется за поцелуем. Через две минуты они уже сидят на диване, Минсок прикладывает лед к подбитому глазу и подбородку, а Хань ойкает и ахает, просит понежнее и явно не смущается заигрывать с чужим самоконтролем. – Терпи. Мужик ты или нет? - С-с-с-ука, зачем же надо было так сильно? - Я тебя пожалел, не ври. - Поцелуй. И, кстати, ты ударил меня коленом, - Хань как-то недобро улыбается и прикладывает ладонь Минсока к своему паху. – Мне очень, очень плохо и больно. Только ты можешь мне помочь. - Если не заткнешься, нечему там болеть будет, ясно? Отрежу вот этим ножом и заставлю проглотить, - лезвие опасно сверкает в полумраке комнаты, и Хань бесстрашно подставляет свое лицо волшебным, исцеляющим рукам Ким Минсока, своей единственной навязчивой идеи и принцессы. Под этим строгим взглядом хочется творить еще больше непотребства, похабщины и всего того, что они могли творить прошедший месяц, но из-за одного конкретного китайского уебка не смогли. - Ты такой темпераментный. Меня это заводит, - Хань настойчиво прижимает ладонь Минсока к «больному и хиленькому ему» и выдыхает на ухо: – Я пьян не настолько, чтобы заснуть в самом начале. - Извини, но меня совсем не привлекает вот этот наливающийся фингал, - Минсок мстительно тыкает пальцем в темнеющую кожу под глазом, а потом перебирает пальцами по члену, ощутимо напрягшемуся под теплой ладонью. – И твой дохлый хоботок. А теперь вали спать или к себе домой и не смей распускать руки. - Знаешь, я думал, что ты все еще не готов смириться, - начинает Хань, когда они лежат по разные стороны одной кровати, шуршит одеялом и вздыхает, будто это поможет ему скорее протрезветь и контролировать заплетающийся язык. Минсок напрягается и всматривается в нечеткий профиль, смирившись со всевозможной говнистостью Ханя и его выходками за проведенные полчаса в тишине и темноте. Хань здесь, хочет во всем разобраться, пододвигается ближе, а Минсок ему разрешает – смысл отказываться ради себя же? Они могли бы еще всю жизнь друг на друга обижаться, вот только Бэкхен этого явно не вынесет. – Ну, что тебе сложно быть со мной. Прикасаться ко мне, не как к другу, а мужчине. Мне казалось, что я тебя заставляю. Этот месяц... извини, что так вышло. Я надеялся, что ты сможешь решить все для себя окончательно, потому что мне мало встреч по выходным, я хочу настоящих отношений, одной квартиры на двоих, постели, завтраков, ужинов. Что еще делают парочки? Минсок, ты нужен мне. До оратора Лу Ханю далеко – до адекватного и совестного человека тоже, – но Минсок вслушивается в каждое слово и понимает, что этот идиот, валяющийся на его же кровати, невыносимый, безмозглый, поехавший, не уйдет так просто. А Минсок и не сможет выгнать, разве что избить и по необходимости от трупа избавиться – пусть уж это будет он, а не какой-нибудь моралист, презирающий педиков и ищущий любой возможности доказать свою правоту и превосходство. Нужно лишь вдохнуть поглубже, сжать кулаки и… - Я решил, кретин ты китайский, еще в тот день, когда ты заявился ко мне с утра и потребовал больничного на работе, чтоб увезти с собой, - Минсок перекатывается по кровати и оказывается сверху, наклоняется к лицу Ханя и собирается если не задушить его собственной подушкой, то хотя бы зацеловать до смерти. – Тупого говна ты кусок, зачем нужно было все усложнять? Я из-за тебя не только педиком стану, но и убийцей, если ты не перестаешь вести себя, как последний гондон на этой планете. Пальцы невозмутимого – у него, видимо, тормоза последние из-за алкоголя отказывают – Ханя чудным образом оказываются на пояснице, гладят кожу под пижамой и оттягивают резинку тонких штанов, дразняще касаясь белья с намеком на нечто большее. Минсок горячо вздыхает в раскрывшиеся губы и быстро целует, пока Лу Хань не сказал еще какой-нибудь хуйни, на которую не стоит тратить время, и не возражает, когда с него сдергивают пижамные штаны вместе с бельем, хватаясь за ягодицы. Секс – это хорошо, а если им хорошо – говорить совсем не обязательно. Изощренное насилие изо рта в рот длится бесконечно, Минсок сомневается, кто из них ведет в этом жутком поцелуе, который похож больше на попытку залезть языком в глотку и оттуда глубже, до самого центра, пульсирующего за грудной клеткой. И второго, не менее важного, чуть ниже пояса. - А как же мой синяк? – все-таки спрашивает Хань и улыбается, пока Минсок ерзает на нем и будит весьма недвусмысленные желания своим горячим, привлекательным телом, открытым всем ласкам и последним грязным фантазиям, которые имеют все шансы стать реальностью. Если бы Хань рассказал о них вслух, Минсок бы никогда не лег с ним в одну постель, он бы жить с ним на Земле отказался. - А еще ты пьяный и вонючий. Где я там должен был поцеловать? – Минсок сбрасывает одеяло на пол, чтоб не мешало, и помогает Ханю раздеться нетерпеливыми и непослушными пальцами. Хорошо, что они делают это в темноте, как школьники, иначе бы Минсок провалился сквозь землю от стыда. Хань вдруг их переворачивает, и наступает очередь удивляться уже Минсока, потому что… - Не бойся, я знаю, как сделать тебе хорошо, – влажные губы скользят по напряженному животу вниз, Хань определенно против этих прорисовывающихся мышц, удерживает ноги бесстыдно раздвинутыми и гладит внутреннюю сторону бедер до ненавистной щекотки, пока Минсок медленно соображает и дышит, как запуганный зверек, через раз. Глаза Ханя блестят в темноте – особенно подбитый, прям фонарь в конце тоннеля, – Минсок закусывает губу и думает, что Лу Хань дьявол, не иначе, а еще ему больно и неудобно. Ханя хочется до дрожи в коленях, до гребаной аритмии и судорог в пальцах, но ведь это неприятно и опасно? Спасибо форумам за информацию. – Если ты расслабишься, я обещаю, тебе понравится. И Минсок расслабляется, ну разве может он сопротивляться искушению и этому глубокому голосу с сексуальной хрипотцой? Никогда. Над этим можно будет погрустить позже, а пока Хань заводит его поглаживаниями между ног и этими сумасшедшими поцелуями туда, куда нормальные люди не целуют. Они оба психи, возможно. Каждой твари по паре – вот такая ирония. - Я уверен в том, что делаю, - Хань прижимается губами к колену, гладит под теплым изгибом, а Минсок уже согласен на все, что он предложит, лишь бы не исчезал больше, не оставлял его одного с этими ебнутыми чувствами. Не давать им выхода – все равно, что ебучей ломкой страдать. – Минсок? Верь мне. - Давай уже, а то я передумаю, тормоз, и ты голышом в свой Китай полетишь прямо через мое окно. Лу Ханю не нужно повторять дважды, когда дело доходит до секса, в котором он весьма неплохо искушен в отличие от того же Минсока, который только и знал, что спустить стринги и вставить в растянутую хлюпающую дыру. Представлять Минсока с девушкой Ханю жутко, он передергивает плечами и опускается головой ниже, закидывает сжимающиеся ноги себе на плечи и собирается залюбить его до звездочек перед глазами. Или что там обычно мелькает, когда людям охуеть как приятно? Скользкие пальцы в заднице – совсем не звездочки, но Минсок молча терпит эту пытку над своим телом и пытается отвлечься на то, как забавно в темноте Хань фыркает, сдувает волосы с лица, прищуривает наверняка напоминающий о жгучем приветствии глаз и хлюпает слюнями на члене, а потом вовсе ведет языком от мошонки вниз. Прям туда, где в тесных мышцах двигаются его пальцы. - Х-х-хань, не надо, - Минсок жалуется, как чувствительная девственница – на самом деле он себя ей и ощущает, потому что это все как-то слишком для его тела и психики, – и ерзает задницей по совсем не шелковым простыням, собирая под собой целое мятое и мешающее безобразие. Его ноги закинуты на плечи Ханя, голова Ханя у него возле задницы, язык и пальцы – в буквальном смысле… - Какого хрена ты ржешь?! – Хань резко выпрямляется, из-за чего ноги Минсока съезжают с его плеч, но пальцев не вытаскивает. Его гордость вопит от возмущения, а лицо начинает пылать от стыда. – Неужели все так плохо? Тебе не нравится? Нам стоит поменяться? Я сделал тебе больно? Минсок все еще смеется, как долбоеб, хватается за живот и откидывает голову на подушки – зрелище не очень приятное, если учитывать их весьма смущающее положение и позднюю ночь на часах. - Нет, просто… ты… такой… - Минсок, ты сводишь меня с ума, - стонет Хань и упирается руками в кровать по обе стороны от головы истерящего Минсока. Даже такого его не хочется ударить или отвезти в лес, наоборот – прижать к себе, никуда не отпускать, никому не позволять прикасаться. Держать возле себя и любить, пока не случится конец света. – Я все еще хочу тебя. Минсок затихает, вытирает набежавшие слезы на глаза и тянется к Ханю, потому что от прежнего возбуждения не осталось и следа, крепко обнимает и ерошит волосы на затылке. Задница все еще ноет от непривычных ощущений, но они ведь могут попробовать и в другой раз? И тысячу таких других разов – пусть этот идиот только попробует сбежать в Китай, Минсок его не только там найдет, но и из-под земли вытащит за ухо. Или член, не важно. - Я тоже тебя хочу. Но ты такой смешной, что у меня не встанет. - Ну спасибо, - Хань пытается гордо отползти на законную половину кровати, но Минсок обвивается вокруг него руками и ногами, целуя за ухом. Ладони автоматически ложатся на голые, вожделенные ягодицы. – Я запомню. И только попробуй отказать мне завтра. - А если я уволюсь? Буду сидеть дома, как сварливая жена, хуево готовить и не стирать твои дорогие шмотки? Потребую шубу, машину, яхту и загородный дом? Начну проверять твой телефон, все сообщения, не буду заниматься с тобой сексом? Ты не уйдешь? – Минсок оттягивает спутавшиеся прядки и чувствует, как Хань расслабленно устраивается прямо на нем. - Не уйду, потому что ты не телка. И нам такая хуйня не нужна. - Действительно, зачем они это делают? - Не знаю, но если ты не наденешь хотя бы трусы, я сделаю кое-что похуже, принцесса.