Ты - это не твоя работа.

Меня часто спрашивают, - щёлк - Знаю ли я Сергея Разумовского? Сергея Разумовского – психа – убийцу – гения – миллиардера – убийцу – убийцу – убийцу? Обычно он ухмыляется, наклонив по-птичьи голову и отвечает: - Нет, мы просто однофамильцы. И скалится, оборачиваясь на меня. - щёлк – Очень просто отучиться видеть кошмары по ночам. Достаточно в течение пары недель не Спать Не спать Н е С П а Ть И сны превращаются в тёмную и холодную жижу, в которую провалиться – одно удовольствие. Конечно, только если вокруг вас кровь, грязь и огонь. После Флоренции я вышел на дежурство в первый же день. Под моими ногтями ещё была кровь Разумовского, когда я добивал карманника, пойманного на Ваське за руку посреди ночи. Он горел, а я пытался сбить пламя. Болью и кровью. Ночью мальчишку раз за разом вскрывал Разумовский. Тварь говорила – выбирай, она, или этот жалкий кусок дерьма, выбирай, выбирай, выбирай, выбира – И вспарывал ему брюхо длинным чёрным когтём, и облизывал грязные лапы с таким удовольствием, будто ничего лучше свежих кишок не ел в жизни. Поэтому я решил не спать. Не спать, не спать, не спать, не – - Игорь! Это Прокопенко. Его лицо похоже на лежалую спелую грушу, желтоватое и рыхлое. Он мелко моргает – это значит «я беспокоюсь за тебя, Игорь». Через две секунды. - Я беспокоюсь за тебя, Игорь. Каждый день, в 13:45, когда заканчивается обед и Прокопенко подходит к своему кабинету, он проходит мимо моей двери. Останавливается. Прислушивается. Придаёт лицу серьёзное выражение и обтирает жирные пальцы о брюки. И говорит одно и то же, тяжело вздыхает и молчит. Я знаю – я похудел. Я знаю – я плохо выгляжу. Я знаю – мне бы надо в отпуск. Нет, ни с кем не подрался, ударился. Заживёт. - Разумовский сбежал. - Нет, я уже обедал. Стоп, что-то не так. Отработанный серый механизм вопрос-ответ рушится, его острые шестерёнки впиваются под ногти. - Видимо, он всё заранее подготовил. Стену взорвали, и… Блядь, он сделал всё то же самое. С больным Волковым. Они упустили его опять. Он так усиленно перекладывает вину, будто считает, что причастен. Но если долго не спать – то кошмары уходят. Или сбегают, прихватив подельников. - щёлк – Я говорю: - Если вы не против, я сегодня уйду пораньше. Сейчас передам Ане в архив протокол, и в отделе нечего делать. Прокопенко поправляет галстук. Он боится, что я сорвусь. Разнесу стол в щепки. Схвачу отколотую ногу стеклянной балерины – подарок Юли, Юленьки – и повалю его на пол, держа эту ногу у его глаза, подвывая: «Это ты виноват, тварь, это твоя вина!» Что я воткну осколок ему в глаз и размозжу его голову о кафельный пол, и кровь затечёт между плитками и никогда не отмоется. Клавдия Марковна будет ворчать и тереть пол много часов, но этот бледный розовый след навсегда останется в этой комнате. Я вижу, как он горит. Я подхватываю бумаги и ухожу. - щёлк - Аня не рада свалившейся работе, но пытается прятать кислое выражение лица при мне. Это почти учтиво с её стороны. - щёлк – Я надеюсь, что клуб работает и сейчас. Не бывает боен по расписанию. - щёлк – - С каких пор ты куришь? Так я и встречаю Сергея Разумовского. Он стоит у чёрного входа того бара, и пытается прикурить. Его зажигалку задувает мерзкий влажный ветер. Она глухо щёлкаёт. На его красной рубашке не видно крови, что теперь течёт из разбитого носа. Я потираю кулак. Костяшки не зажили, и кожа лопается, как барабан. Он обернулся на мой голос, и тогда я ударил его, не глядя. Он смотрит на меня, и хохочет, и я не ожидал ничего другого от этого психа, потому что он фальшивый, шаблонный, и - - Ударь меня посильнее. Он не горит. Но я размахиваюсь посильнее, и тут же получаю в живот. И пока я бью Разумовского, а он от души отбивается, всё вокруг нас горит. Кирпичные стены занимаются, словно карточный домик, огонь пляшет, как лёгкая восточная плясунья – я знаю, Казанский сейчас выгорает дотла, а Разумовский лишается зуба. Его кровь брызгает мне на лицо, и от её вкуса пламя тут же гаснет. Мы стоим в прохладной серой подворотне, в крови, перед ржавой дверью. Разумовский говорит мне: - После вас. – и распахивает её. В клубе человек десять, и им плевать на новоприбывших – в центре худощавый парень, который смотрится странно без белого воротничка, мутузит перигидрольного блондина. Его волосы такие неестественно светлые, что кровь на них выглядит розовой. - Сергей! – восклицает кто-то в толпе, но его слова тонут в осуждающем шипении. Какой-то бугай собирается увести паренька, но я перехватываю его за руку. - Ты знаешь, кто такой Сергей Разумовский? Парень дрожит, но смотрит в глаза. - Это какая-то проверка? – он хлопает глазами, как чёртов Бэмби. Я только сейчас замечаю, что у него в уголке рта болячка, как расчёсанный прыщ. Ещё ребёнок. - Никакой проверки. Отвечай. - Сергей Разумовский – основатель Бойцовского клуба, - осторожно начинает мальчишка, - Первое правило Бойцовского клуба… - Не рассказывать о Бойцовском клубе, балда, - Сергей возникает из ниоткуда, и даёт легкий подзатыльник болтуну, - Пойдем, Игорь, поговорим. Он уводит меня, а мальчик смотрит нам вслед, не отрываясь. Такие лица бывают на иконах мучеников – выписанное каждой чертой страдание и благоговение, словно внутренний свет, от которого начинают гореть. Я бы мог убить его на месте. Никто бы меня не остановил. Я бы мог нажать две кнопки на телефоне, чтобы Прокопенко взял трубку и услышал голос. Я бы мог просто арестовать его. - Со льдом или без? – Разумовский держит в руке бутылку дешёвого виски. – Молчание – знак того, что без, обойдёшься. Он ставит сальные стаканы на пластиковый стол. Видимо, всю эту мебель стащили из ближайших кафе – красные и белые липкие стулья, два круглых стола с выцветшей наклейкой «Кока-кола». Разумовский разбавляет колой виски, приговаривая: «Он гадостный, так что не грешно», и поднимает тост. - За встречу, Игорь. Я бы мог плеснуть ему в лицо эту бурду, приложить его головой о стол и когда пластик треснет, забить его ножкой от стула до смерти. - Если ты хочешь забыться – научи этих юнцов драться. Это мой подарок тебе, в качестве извинения. Он выпивает виски залпом и ставит стакан на стол. - Не думай, что мне жаль, конечно. Я схожу с ума, потому что за его спиной в дверном проёме стоит дюжина молодых парней, и руки у них горят. Я схожу с ума, потому что спрашиваю: - И где я должен их, мать твою, тренировать? Давай зал. И Разумовский - настоящий псих, потому что даёт адрес и протягивает ключ. Всю дорогу парни молчат и смотрят на меня исподлобья украдкой. До адреса – десять минут пешком. Разумовский остаётся за ржавой дверью, а я барахтаюсь с желторотыми и злыми детьми до шести часов. И сплю, как младенец, этой ночью. Теперь утром я одеваюсь в серое и сдержанно улыбаюсь. Я ем овощи на пару и курицу так, чтобы Прокопенко видел и меняю рубашки раз в три дня. Аня начинает пользоваться косметикой и оживляется каждый раз, когда я захожу в архив. Я выхожу из отделения в шесть вечера ровно. В половину седьмого на пороге старого зала появляются новые и старые битые лица. Из серого я одеваюсь в красное и барахтаюсь, барахтаюсь, в чужой боли, синяки и ссадины – мой щит, слюна – страшный змеиный яд. В восемь часов я запираю зал и поворачиваю направо. Через десять минут Разумовский наливает мне виски с колой первый раз. Ещё через десять минут – второй. Я просыпаюсь в Пензе. В доме номер пятьдесят два по улице Богданова девушка кружит вокруг худощавого парня, легко отвешивая ему тумаки и кружа, кружа, и он не успевает дать сдачи. Её зовут Оля, я знаю. Оля бьёт точно и быстро. Я разрешаю ей тренировать остальных. Она молодец. Я просыпаюсь в Смоленске. Улица Рыленкова. Павел живёт тут рядом, я веду его домой. Ему выбили челюсть, и ему надо домой. Я просыпаюсь в Калуге. Николай и Мария. Их звали Николай и Мария. Мы отпеваем их на улице Труда. Николай и Мария погибли, когда выполняли задание Проекта Разгром. Я просыпаюсь в Санкт-Петербурге. Я просыпаюсь от звонка мобильного. Моя квартира - зелёно-жёлтый кишащий рой людей. Мою кровать отделяет только тонкая бежевая перегородка из старой простыни, а за ней - тени, тихо снующие туда-сюда, негромко переговаривающиеся, курящие - над перегородкой нависает густой табачный дым. Отсюда начисто выбили всю серость. Звонит Прокопенко, и я беру трубку, не задумываясь. - Игорь, где тебя... - грохочет голос, но Разумовский перехватывает трубку. Рядом стоящий парень - кто он? Семён, он из Торжка, Семён - отвечает "Он занят", и сбрасывает. Я не знаю, как они появились за моей спиной. Я не знаю, как все эти люди появились здесь. Я просыпаюсь в Санкт-Петербурге, но это - не моя квартира. Разумовский спрашивает, как ни в чём ни бывало: - Виски? Теперь здесь водится и то, что разбавлять жаль, пошли. И тянет меня сквозь дом, сквозь жёлтые стены в мелкий цветочек, сквозь молчаливую толпу людей, гремящих ложками, сквозь гнилые дощатые полы, сквозь молчаливую толпу людей, орудующих иглами и ножницами, сквозь мигающие лампочки в коридорах, сквозь молчаливую толпу, переливающую розовые и красные жидкости в бак с чем-то прозрачным и густым, сквозь узкую дверь в кладовку, переоборудованную под склад алкоголя. Он достаёт бутылку, и в холодном свете энергосберегающей лампы она блестит, словно огромный кусок чистого янтаря. Разумовский срывает крышку и пьёт большими глотками. Я пьянею со вдоха. - Ты молодец, Игорь, - говорит Сергей, пьяно навалившись на меня, - Они отличные бойцы. Отличный год, Игорь, отличный. До начала настоящего Проекта Разгром ещё месяц, но мы уже готовы. Поговори с Аней, она теперь заведует питерским отделением, хочет твоего совета. Бутылка выскальзывает из тонких пальцев и Сергей пожимает плечами. Я не знаю, что такое Проект Разгром. Я просыпаюсь в Нижнем Новгороде. Наташа, Оля, Даша - но у участников Проекта Разгром не бывает имён. Их всего трое, но потом каждая приводит с собой по дюжине бойцов. Нижегородское отделение - полностью женское, располагают целым мотопарком и списком безопасных адресов. - Мы слышали о тебе и ждали, Сергей, мы готовились- говорит Даша, и жмёт руку почему-то мне. - Я хотела спросить - а вы не... - Не тот, - отвечает Разумовский, - но говорят, что мы похожи. Он улыбается, и Я просыпаюсь в Новосибирске. Я просыпаюсь посреди улицы, и мне страшно, как никогда. Я знаю, где я - я не знаю, как оказался здесь. На улице холодно, а на мне - лёгкая куртка. В кармане - мятая сотня, и я хочу купить горячего чая в подвальном кафе, но кассир смотрит на меня, прищурившись, а на стол подают борщ, потрясающий грузинский плов, и оплаченный счёт. И есть хочется больше, чем задавать вопросы. В конце концов я не выдерживаю и ловлю за рукав мальчишку-официанта. Он смотрит испуганно, но смеет шевельнуться. - Что такое Проект Разгром? - спрашиваю я, и меня накрывает острое чувство дежавю, потому что он отвечает: - Это какая-то проверка, Сергей? Я не знаю, что такое Проект Разгром. Я не хочу знать. Я не хочу знать, почему этот мальчик, который откуда-то знает меня в лицо, лицо которого украшено свежими синяками, называет меня Сергеем. Поэтому я сбегаю. Кто-то подаёт мне тёплую куртку, и я не хочу знать, сбиты ли костяшки рук у этого человека. Я сбегаю и блуждаю по городу много часов. Я ищу Разумовского. Он должен быть здесь. Он - всегда рядом. Когда шестая по счёту машина чуть не сбивает меня, и я выпадаю в какой-то переулок, искомая рыжая голова оказывается прямо передо мной. Сергей сереет, а мне в лицо прилетает кулак. Я не знаю, где я просыпаюсь. В серой комнате только мигает подслеповатая лампочка. Это какой-то слишком киношный пыточный подвал, но, кажется, это он и есть. Когда глаза наконец видят больше, чем просто световые пятна, из темноты проступает мертвец. Олег Волков слегка окосел и подурнел. Его шея розовеет рубцом, и плечи слегка перекошены, но от этого он выглядит не менее угрожающе с ножом в руке. А я - связан. - Обьясни, Гром, - начинает Олег, и я понимаю, что он не станет начинать с малого, - Какого хрена ты делаешь? Что, это изощрённый способ свести его с ума ещё раз? Я не знаю, что такое Проект Разгром. - В какой город ни приедь, его имя слышится со всех углов. Все говорят загадками и твердят, что он - не тот Сергей, не настоящий. Что, ты решил не арсестовывать нас, а выследить и заставить сдаться от параноий? Я не знаю, где находится главный штаб Проекта, в котором собираются представители из каждого города, чтобы получить приказ. - Но хрен у тебя выйдет, Гром, - Олег подходит совсем близко, и я вижу его горящие глаза. Волчьи. - Сергей так плотно сидит на прозаке с Нижнего, что хоть в этот свой клуб его засунь, ты из него этого второго не выбьешь. Я не знаю, зачем молодые и злые люди по всей стране тренируются бить, кромсать, резать и убивать всеми доступными способами. - Это же его идея, парень, - я говорю, но и не надеюсь, что меня услышат, - Это его клубы. Его планы. Волков, я бы мог его сдать ещё с Питера, но... Олег пинает меня по лодыжке со всей яростью. - Мы не были в Питере с побега, ублюдок, не дури меня, - шипит Волков, а я стараюсь не орать в голос. Тихо скрипит дверь. Олег тут же прекращает, но я знаю, как он горит изнутри. Сергей выходит неслышно, и он похож скорее на серую пластиковую копию прежнего себя. Всё, что осталось от того Разумовского - длинные рыжие волосы. Сухие и спутанные. - Это Птица, Олег, - говорит сухим и тихим голосом Сергей, и Волков меняется в лице. Ему будто бы... страшно. Сергей подходит ко мне ближе, и я почти уверен - я не знаю этого человека. - Послушай меня, Игорь, и постарайся меня не убить, - начинает Сергей, приближаясь, - Ты видишь не меня. Это Птица. Во Флоренции ты видел Птицу, не меня. Птица - больше, чем альтер-эго. Олег шипит: "Ты опять начинаешь", но он лишь отмахивается. - Ты не спишь. Ты не помнишь, сколько прошло времени. Ты не помнишь, что и зачем делал. И Сергей с криком загорается. Олег стоит на месте и молчит, пока Разумовский корчится в красном, жёлтом и оранжевом. Пока он оседает на пол серым пеплом. И восстаёт из него - в чёрных смоляных перьях и с обжигающей улыбкой. - Ты не помнишь, как создал бойцовский клуб под моим именем, - насмешливо продолжает Птица, - ты не помнишь, как решил воплотить наивную чумную мечту Серёженьки. Ты не помнишь, как построил на ненависти и пепле того пожара, что устроил Гражданин, огромную сточную канаву боли, а на ней - молодую и бесстрашную армию. Ты не помнишь, какое сегодня число. Я не знаю, какое сегодня число. - Сегодня ровно год со Флоренции, Игорь, - отвечает Олег бесцветно. Где-то сверху слышны звуки выстрелов. - Если мы его оставим так, нас разорвут его психи. Эта Птица нас пощадит? И почему-то отвечает неживой Разумовский. - Знаешь, кто отдал приказ о начале? - шипит Птица в моё ухо, и мы горим, - Аня, из архива, ты так хорошо всё ей обьяснил, что она сама разобралась в Проекте Разгром. А ведь мы прикончили тогда бутылку виски. Ну, как прикончили - разбили. Там, наверху, всё горит. Олег разрезает верёвки на моих руках и ногах, и уводит бледную тень, не оглядываясь. Ты просыпаешься в зелено-жёлтом рое людей, шумно празднующих победу. По телевизору показывают "Лебединое озеро"