***
Колкие декабрьские метели – хуже душного, знойного июля. Не потому, что хлопья мокрого снега стремятся залезть за шиворот, стоит только сунуть нос на улицу, и даже не потому, что пройти по обледенелому асфальту и ни разу не поскользнуться – высший пилотаж. Начало декабря – это время суеты. Суета повсюду. Она мельтешит перед глазами утром и вечером – по дороге на работу и обратно; она заполошно сопит над ухом в кабинете, когда мимо рабочего места без конца снуют туда-сюда взмыленные коллеги, некто настойчиво обрывает телефоны во всех отделах, начальство лютует, грозясь зажать премии, стол ломится от грузных гор отчетов и сводок, которые нужно сделать-доделать-сдать на подпись «непременно до конца недели». А мысли никак не удается направить в нужное русло, и вместо квартальной статистики закупок думается только о том, удастся ли купить билет на самолет аж тридцать первого числа, чтобы улететь на праздники к родителям, или не стоит даже пытаться. Последнее кажется наиболее вероятным. До Нового года еще три недели, а в городе уже витает волнительный аромат ожидания праздника. Для кого-то он полон радости, но Тао, спеша вечером к станции метро, смотрит на украшенные витрины холодно и равнодушно. Праздник – он не в подарках, не в веселье и вкусном ужине, не в датах, отмеченных на откидном настольном календаре красным цветом. Праздник – он в душе. А для Тао он вновь проходит стороной. Это не больно, и Тао уверен, что ему все равно. Что плохого в том, что цветастые гирлянды и пушистые елочки больше не вызывают радости и энтузиазма? Он давно вырос. Он давно понял – в новогоднюю ночь не происходит чудес, и все зимние сказки со счастливым концом – не более чем утешение, ведь жизнь, пусть и не черно-белая, но полна оттенков всего лишь серого. Он давно знает – цветными бывают лишь сны. Но где-то далеко, почти неслышно плачет затаенная в глубине души обида. Ее слабый голосок неразличим в суматохе дня, но в ночной тишине он кажется пронзительно громким, и от него отчаянно хочется сбежать. Только бежать некуда. И Тао продолжает уверять себя в своем равнодушии и спокойствии. У каждого бывают дни, когда все, как говорится, валится из рук. Сегодня этот «счастливый билет» вытянул Тао. Список неприятностей, больших и не очень, можно было вести с самого утра, начиная с пролитого на рубашку кофе, неожиданно затерявшегося в недрах квартиры кошелька, забытого шарфа и «мягкого» приземления на пятую точку прямиком у входа в метро. Офисная техника всегда недолюбливала Тао. Но именно сегодня она решила продемонстрировать ему свой стервозный характер во всей красе. Принтер печатал охотно – но через строчку. Программа требовала постоянного присутствия сисадмина, и к обеду Тао успел переругаться почти со всеми программистами, как по телефону, так и лично. Обед оставил о себе много незабываемых воспоминаний, и самым безобидным из них была парочка жирных пятен на брюках. После обеда жилось спокойнее – «везение», видимо, на время забыло про Тао и отвлеклось, забавляясь над кем-то другим. Но стоило Тао с чистой совестью покинуть уютный теплый кабинет в половине шестого, как оно тут же поспешило о себе напомнить, организовав неполадки с лифтом. Приключения продолжались и по пути домой: неисправный пропускной аппарат в метро, сломанный эскалатор, злобная толпа в вагоне, полнейшее равнодушие кассиров в супермаркете и, наконец, обнаружившаяся только перед дверью квартиры пропажа ключей. К счастью, они тут же нашлись в небольшом сугробе у подъезда. Дом встретил душной холодной темнотой и надрывающимся что есть силы телефоном. Трубка по закону подлости нашлась в самом неожиданном и неподходящем месте: в туалете, на полочке, среди упаковок мыла и стирального порошка. Тао мысленно подивился своему неоднозначному выбору относительно ее нового места пребывания, но вслух ответил, принимая звонок: – Да, привет, мам. – Тао, я никак не могла до тебя дозвониться. – Я только что с работы. Что-то случилось? – Ничего. Кроме того, что ты мог бы хоть изредка звонить своим родителям сам. – У нас на работе сейчас творится ежегодный ужас под названием годовой отчет, и… – И это не повод забывать про отца и мать. – Да, мам, прости, не повод. – Отец просил передать, что ждет тебя домой не позднее двадцать девятого числа – мы планируем ехать к моим родителям. Это день на сборы, почти день на поездку до места, а еще нужно помочь с приготовлениями. – Мам, я не смогу двадцать девятого, нас отпустят только тридцать первого. – Что значит «не смогу»? Отпросись! – Тогда я останусь без премии. – И? – И у меня не будет денег на билет. – То есть? – Билет напрямую стоит дорого. У меня сейчас нет таких денег. Если только ты или отец переведете мне деньги на карту… – Ты опять начинаешь? – Что начинаю? – Ты живешь один. Ты ездишь на метро и не гуляешь по ночам. Куда девается твоя зарплата? – Я плачу за аренду квартиры. Я плачу за коммунальные услуги. Я каждый день трачу пятисотку на дорогу. Да, обедаю я в кафе, но завтрак и ужин готовлю сам. Я треть зарплаты отправляю бабушке. И да, ты права, я живу один, а значит сам оплачиваю все расходы: и плановые, и непредвиденные. И ты спрашиваешь, где моя зарплата? – Я не думала, что воспитала хама! – Ты спросила о моей зарплате – я ответил. – Отец давно с тобой не беседовал. – А при чем здесь отец? – При том, что ты не позволяешь себе с ним такого тона! – Я всего лишь попросил перевести деньги. – Тебя только деньги и волнуют. О нас вспоминаешь, когда тебе самому нужно. – Мне от вас ничего не нужно. Я прошу только денег на билет двадцать девятого, раз я должен прилететь раньше. – Нет! – Что «нет»? – Денег ты не получишь. – Тогда я прилечу тридцать первого. – Ты должен быть дома двадцать девятого числа. Ты меня понял? – Ты требуешь от меня невозможного. – Ты прилетишь двадцать девятого. Ясно? – Нет. Я не могу. – Сколько можно выделываться?! Ты ни во что не ставишь своих родителей! Полное равнодушие! Только о себе и думаешь! Ты даже не хочешь выполнить просьбу семьи! Из трубки понеслись гудки. – Тогда я вообще не приеду! Притаившиеся обида и злость вдруг вскипели, защипались слезами в глазах, заскреблись в горле. Руки чесались швырнуть телефон в стену. – Тише, тише. Не надо так. Цзытао обнимал его со спины, крепко прижимал к себе, поглаживая плечи и тепло дыша в шею. Тао зажмурился, сжал губы. Позорно хотелось заплакать – по-детски, задыхаясь, навзрыд, до зеленых пятен перед глазами. Он никогда прежде не чувствовал себя настолько уставшим, жалким и одиноким. – Пожалей меня, – едва сдерживаясь, тихо попросил он. – С тобой мне не страшно быть слабым. – Тогда плачь. Сильно и громко, чтобы потом было пусто и легко. И не бойся – я рядом, – Цзытао развернул его к себе лицом и позволил уткнуться носом в плечо. Они так и стояли в темном холодном коридоре, пока от слез не остались только хриплые судорожные вздохи и вязкая сухость в горле. – Пить, – шепотом сказал Тао, и Цзытао тут же исчез на кухне, вернувшись со стаканом воды. – Ты так и не удосужился одеться, – слабо улыбнулся он. – А ты даже не снял пальто, – Цзытао хитро прищурился. В глазах плясали золотистые искорки – отсветы уличных фонарей. – Я просто не успел. – Можно я сегодня не буду больше ничего делать? – устало произнес Тао. – Думаю, да, – кивнул Цзытао, забирая у него пустой стакан. В душе наконец-таки удалось согреться. Тао самозабвенно нежился под горячими струями, когда Цзытао беспардонно вломился в ванную и позвал ужинать. Сквозь запотевшее стекло кабинки Тао видел его размытый силуэт. В электрическом свете лампы светлые волосы и смуглая кожа Цзытао показались особенно яркими. – Оделся бы, – хмыкнул Тао, выключая воду. Цзытао буркнул в ответ что-то невразумительное и скрылся в коридоре. Он все-таки оделся, позаимствовав из гардероба Тао майку и спортивные штаны. Причем именно те, которые так уверенно срывал с него в ту ночь. Тао не стал комментировать его выбор, уткнувшись в пиалу с салатом и думая о том, что в белой облегающей майке Цзытао смотрится хорошо. Хотя без нее, разумеется, лучше. Ужинали они молча. Некстати попавшийся на глаза телефон заново разбередил душу. – Почему она каждый раз все сводит к одному? – грустно спросил Тао, отставляя пустую тарелку в сторону и принимаясь за чай. – Есть такие родители, которые живут своими детьми. Им свойственно считать, что, раз они потратили на них лучшие годы своей жизни, их чада должны отплатить им тем же. Мама просто не может привыкнуть к мысли, что ты – взрослый самостоятельный человек, а не ребенок. Забота вошла в привычку, привычка стала зависимостью, а с зависимостями сложно, и иногда вовсе невозможно бороться, – Цзытао подпер рукой щеку. – Хотя, она не так уж и неправа. – В чем неправа? – В том, что ты уже не ребенок, но еще и не взрослый человек. Будь ты взрослым, ты и сам относился бы к этому иначе. – А почему «взрослый» часто понимается как «правильный»? – неожиданно вскинулся Тао. – Сам не знаю, – Цзытао покачал головой. – Может, потому, что с возрастом приходит равнодушие, а вместе с ним и спокойствие. Спокойствие принято считать рациональным. – Но ведь ты так не считаешь, – горько улыбнулся Тао. – Да и ты тоже, – кивнул Цзытао. – Жизнь должна быть цветная, экспромтом, а не по опытным схемам. И, самое главное, своя. Чтоб, если обида или горечь – то до слез, если любовь – то до беспамятства, если борьба – то не на жизнь, а на смерть. Самое страшное – это сожаление. А оно непременно наступит, если не слушать шепот сердца. Сердце всегда право. – Почему мне кажутся твои слова знакомыми? – спросил Тао. В груди что-то напряженно сжалось. Он знал ответ заранее. – Потому что у нас сердце одно на двоих. Но мы не одни. И у нас есть намного больше, чем у других. У нас есть мы – сильнее самого себя человек никого не любит, а мы с тобой любим друг друга, хотя ты – это я, а я – это ты. Сильнее, крепче, надежнее нашей любви нет ничего и быть не может. Пока есть ты – есть я, а, значит, есть мы и наша любовь. Я не знаю, сколько длится вечность, когда она началась и когда закончится. Я знаю только, что эту вечность мы будем вместе. Этот вечер не казался таким холодным. Наверное, грело то странное, трепетно-нежное чувство, когда Тао, закрыв глаза и завернувшись в одеяло, слушал из темной спальни, как на кухне в янтарном свете лампы гремит посудой Цзытао, шумит водой и убирает остатки еды в холодильник. Тихий уютный шум расслаблял, и Тао на время задремал, очнувшись лишь от деловитой возни на собственной кровати. Цзытао, раздевшись и проворно юркнув под одеяло, незамедлительно укутал Тао в своих объятиях и довольно засопел в затылок. Горячие руки, правда, то и дело норовили ускользнуть на бедра. – Может, не сегодня? – сонно пробормотал Тао. – Да я без всякой задней мысли, – улыбнулся Цзытао, целуя его за ухом. – Просто мне нравится к тебе прикасаться. – Я знаю. Цзытао тихонько засмеялся. – Спокойной ночи. – Спокойной ночи. Наутро Цзытао оставил на память о своем визите сложенную аккуратной стопкой одежду и стынущий на плите горячий шоколад.***
Никогда в жизни Тао еще так не врал. И самое страшное – теперь он врал самому себе. Не было никакого равнодушия, не было спокойствия. Мысли о Цзытао преследовали его везде, в любое время. В это невозможно было поверить с самого начала. Ведь так не бывает, чтоб человек вроде как один – но его в то же время два, и эти двое – оба он. Тао нисколько не волновало, кто же такой Цзытао – как раз это было самым простым и понятным. Куда больше его интересовало, как и, самое главное, почему Цзытао приходит именно тогда, когда он нужен, когда кроме него больше некому прийти. Странные ночные визиты можно было бы принять за галлюцинации, сон или вовсе бред. Однако было маленькое, но большое «но»: физическое присутствие Цзытао было слишком очевидным. Как ни старайся, Тао не смог бы сам оставить на своей шее столь красочные следы поцелуев. Да и анус болел вполне определенной, саднящей болью, причинить которую только пальцы ну никак не могли. О свежем, ароматном какао на плите в половине седьмого утра можно было и не упоминать. В довершение всего – и Тао знал это точно – Цзытао появлялся из ниоткуда и исчезал в никуда, а потому даже при самых нелепых обстоятельствах это не мог быть некто другой, в ком Тао ошибочно узнал бы себя. «Может быть, это какой-то особо редкий, мало изученный вариант шизофрении?» – с тоской думал Тао, самозабвенно кружась в кресле рядом с рабочим местом. Коллеги косились неодобрительно. Они тоже замечали странности в поведении Тао, однако старательно делали безучастный вид. Впрочем, и к лучшему. Разум отчаянно пытался объяснить эту тайну, но раз за разом терпел неудачу. Мысли безумными, голодными пчелами кружились в голове, принося сильную боль, от которой вошло в привычку спасаться таблетками. Возможно, у Тао наконец и получилось бы поверить в нереальность существования Цзытао. Но если с разумом можно было договориться, то сердце не терпело компромиссов. Сердце требовало Цзытао. И Тао хотелось плакать от отчаяния. В чем же он провинился, что судьба уготовала ему такую любовь – неправильную, ненормальную, больную? Сердце хотело Цзытао. И Тао сжимался от страха – глядя в зеркало, видеть только себя и не видеть его. Тао казалось, что он день за днем теряет что-то важное. Теряя Цзытао, он теряет себя. Сердце любило Цзытао. И каждый день ожидание скрашивала призрачная надежда, а Тао засыпал с мыслью, что, может быть, завтра с ним снова случится чудо. Но чудо не случалось. Приближение Нового года чувствовалось повсюду. До работы уже никому не было дела – все спешили докупить к празднику подарки и еду. Суета превратилась в суматоху. Тао, временами высовываясь из-за компьютера, смотрел на это злобно и, недовольно фыркнув, вновь принимался за дела. Зависть – плохое качество, но справиться с ним крайне сложно. Двадцать девятого Тао с самого утра опасливо косился на телефон, но никто не звонил. Под вечер он вздохнул с неясным облегчением и окончательно уверился, что провести Новый год в одиночестве – даже лучше, чем в шумной компании родственников или друзей. Да и хлопоты оказывались менее затратными: всего лишь нарядить елку и купить торт. Тридцатого, поддавшись всеобщему нерабочему настроению, он увлеченно слушал планы коллег на выходные, а к обеду у него созрела совсем безумная мысль: снять на один день гостевой домик в пригороде и встретить Новый год там. Это было нелепо и глупо, но Тао понял, что неосознанно подразумевал провести этот праздник вдвоем с Цзытао. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Но домик он все-таки снял. Последний день уходящего года ознаменовался небывалым буйством природы. За серым туманом метели не было видно ничего уже на расстоянии пары метров. На улицах творился хаос. Вердикт метеослужб аэропорта тоже был вполне очевиден: погода нелетная. Тао нехотя признал, что даже рад этому. Героически добравшись до дома лишь в половине пятого, он, переодевшись, собрал некоторые вещи и вновь отправился в снежный ад. Дорога до пригорода была неблизкая. Простояв полчаса на остановке и забираясь в автобус, Тао, продрогший до костей и с ног до головы запорошенный снегом, думал о том, что человеку для счастья, оказывается, нужно не так уж и много: теплый сухой автобус и ближайшие сорок минут под защитой от вьюги. Предновогодний сюрприз удался на славу: автобус шел дальше в другие районы, а от остановки под названием «Южный лесопарк» до гостевых домиков было еще полчаса ходьбы. Тао мысленно взвыл и, натянув капюшон поглубже, под сочувственные взгляды пассажиров и водителя вывалился из уютного тепла в объятия сумеречного бурана. Путешествие навстречу снежному ветру изматывало не хуже пятикилометровой дистанции. Несколько раз Тао порывался вернуться, но все время останавливала мысль: а вдруг он уже прошел большую часть пути. К тому же, проклятая гостиница была, как ни крути, не в пример ближе городской квартиры, доехать до которой теперь вовсе не представлялось возможным из-за пробок. Наконец, где-то впереди за синей завесой метели замаячили долгожданные огни. Хозяин – невысокий толстячок преклонного возраста – охал и причитал, кружась вокруг оцепеневшего Тао и зачем-то настойчиво предлагая горячий чай. Или чего-нибудь покрепче. – Ключи, пожалуйста, – вытянув побелевшую от холода ладонь и едва ворочая языком, попросил Тао. – Вы остановитесь на сутки или больше? – сразу же взял быка за рога хозяин. – Пока на сутки, – отозвался Тао и, сообразив о причине промедления с ключами, вытащил кошелек. – Сегодня оплачу половину, завтра оставшееся. Если останусь еще на сутки, то сообщу вам завтра. – Вы знаете, что сегодня и завтра вся еда включена в стоимость проживания? – уточнил хозяин. – Знаю. Ключи, – Тао чувствовал, как внутренности примораживаются друг к другу и больно скручиваются. – Пожалуйста, – протянул бренчащую связку хозяин. – По поводу ужина звоните чуть позже, – предупредил он. – Хорошо. Казалось бы, осталось всего ничего, но Тао медленно, словно сонная муха брел по территории в поисках своего домика. Ветер отчаянно пытался сбить его с ног и завалить в ближайший сугроб. Сухое, темное тепло небольшого домика почему-то уже не радовало. Стряхнув в прихожей снег и оставив там куртку и обувь, Тао наугад прошел в первую попавшуюся комнату (оказавшуюся гостиной) и, сам не понимая зачем, первым делом принялся звонить родителям. Слушая монотонные гудки, он почему-то ждал, что вот-вот услышит голос мамы или отца, они помирятся, пожелают друг другу счастливого Нового года, и метель наконец-то уляжется хотя бы на сердце. Но трубка равнодушно молчала, и надежда таяла зимним льдом на весеннем солнце. Все зря, думал Тао, чувствуя, как течет по щекам – наверное, талый снег. И надежда на примирение, и надежда на встречу. Он остался совсем один. Чуда не бывает – родители не ответили на звонок не потому, что не слышали, а потому что не захотели отвечать. А Цзытао… Цзытао – его сон, его мечта, его прекрасная в своей неправильности любовь – одного только желания Тао недостаточно, чтобы он пришел. Теперь – за несколько часов до нового начала, здесь – в окружении снежного декабрьского вечера, он по-настоящему одинок. Ну и ладно, решил Тао, сворачиваясь клубочком на диване и зарываясь мокрым лицом в подушку. Впрочем, это мог быть лишь тающий снег с ресниц. Огоньки на елке были разноцветные и озаряли гостиную таинственным, тусклым светом. Маленькие цветные искры расплывались, никак не желая принимать четкие очертания в глазах сонного Тао. Было тепло, темно и уютно, а откуда-то с кухни доносился тихий говор телевизора и бренчание посуды. Вытянувшись на диване, Тао рассматривал блестящие елочные игрушки. Это были шарики разных цветов и размеров. Маленькие и большие, блестящие и матовые, с рисунками и без, они таились в пушистых ветках и хитро смотрели на Тао. В их взглядах было волнительное, сладкое ожидание полуночи. – Ты так весь Новый год проспишь, – Тао смотрел, как в отражении самого близкого – большого и синего – шарика Цзытао проходит в гостиную и садится на пол рядом с диваном. Теплая рука легла на поясницу. – Простынешь на полу, – тихо сказал Тао. – Здесь тепло, даже жарко, – воодушевленно ответил Цзытао. Ладонь скользнула ниже. – Перестань! – Тао резко сел, сердито глянул на Цзытао и отвернулся. – Ты чего? – растерялся тот. – Ничего. – Почему ты злишься? – Цзытао присел рядом с ним на диван. – До Нового года полтора часа. Все как ты и хотел: тепло, тишина, свечи, праздник и только мы с тобой. Ты ведь так ждал этого. – А что толку? Сегодня праздник, сегодня ты целуешь меня и говоришь слова любви, а завтра я снова просыпаюсь один, никому не нужный и любящий мираж, фантома, призрака с собственным лицом. Цзытао замер, переменившись в лице. – Ты прав, - глухо отозвался он. – Меня не должно быть. Это ошибка – но я есть. Я не твой сон, не мираж и не призрак. Я есть. И исчезну только тогда, когда ты перестанешь в меня верить. Но вместе со мной исчезнешь и ты. Я ведь уже говорил тебе – мы не одно и то же, но мы одно целое. – Замолчи, – прошептал Тао. Обида душила. – Я так устал. Устал ждать, устал надеяться. Как я могу верить тебе, если не верю даже себе? – Я люблю тебя, – глаза у Цзытао были черные-черные. – Прекрати… – Я люблю тебя! – Цзытао прижался к нему, обнял сильно, почти больно. – Прими же уже! У всех любовь разная. У нас с тобой такая. Это не плохо и не хорошо, пойми ты! Это только наше, наше и ничье больше! Не сомневайся. Я есть, я существую, я рядом с тобой. Я так же реален, как этот снег за окном, как то, что совсем скоро Новый год. Не сомневайся. Верь мне. Пожалуйста. – Тогда пообещай. Пообещай, что не уйдешь с рассветом, что первый день нового года мы встретим вместе. – Я обещаю. Но это твой выбор, оставаться мне или нет. Если бы все зависело лишь от моего желания, я был бы с тобой везде и всегда. – Но я ведь… Я тоже жду тебя каждый день, я хотел бы всегда быть с тобой. Почему тогда… – Твое сомнение. То, что заставляет меня исчезать и позволяет быть рядом с тобой лишь на время – твое сомнение. – Значит… – Да. Большой синий шарик тихонько покачивался, бросая на еловые лапки разноцветные отблески. – Если ты не будешь мне помогать, то полночь мы встретим с неоткрытым шампанским, пустым столом и незажженными свечами, – Цзытао всучил Тао большую тарелку с рисовыми пирожками. – Пошевеливайся. Мало-помалу гостиная принимала праздничный вид. Две небольшие толстые свечи Цзытао велел зажигать в последний момент. Стол, вопреки его сомнениям, был почти готов. До полуночи оставалось пятнадцать минут. Оказывается, пока Тао высыпался после метельной дороги, Цзытао успел заказать еду, причем половину – в виде продуктов, и многие блюда приготовил сам. В цветастом полумраке гостиной витал, смешиваясь с аппетитным запахом еды, сладковатый аромат радостного волнения и предвкушения. На кухне торжественно хлопнула пробка. Тао нашел затерявшийся между диванными подушками телефон и набрал номер мамы. Впрочем, еще до посыла вызова трубка исчезла из его рук. – Ты же и сам знаешь – не надо сейчас, – Цзытао мягко улыбнулся, забирая телефон. – Хорошо, – Тао казалось, что он уже выпил по меньшей мере три бокала – голова чуть кружилась, а сердце трепетало, сладко сжимаясь. Цзытао принес открытую бутылку и всучил Тао зажигалку. – Мы же не курим? – Здесь нашел. Ей удобнее. Зажигай. Желтоватые язычки пламени заплясали над свечами. Цзытао разлил шампанское по высоким бокалам – пена шипела, грозясь выплеснуться наружу. – Когда? – взволнованно спросил Тао, принимая из рук Цзытао бокал. – Я скажу, – кивнул тот, обходя стол и вставая рядом. Тихонько шуршали пузырьки шампанского, пахло нагретой хвоей и расплавленным воском свечей. Цзытао стоял близко-близко, и Тао терялся в его черных глазах. – С Новым годом, Тао, – на губах Цзытао заиграла счастливая улыбка. – С Новым годом, Цзытао, – выдохнул Тао. Где-то далеко слышался бой курантов – их сердца звучали в унисон, играя музыку полуночи нового круга. – Загадывай желание. – Все, что я хочу на Новый год – это ты, – Тао чувствовал себя ребенком, который – вот так сразу – просит слишком многого. Но он был уверен – его желание исполнится. Сомнения больше не было. – Тао, ты… я… – Цзытао смотрел растерянно, не решаясь поверить. Кажется, вместе с искорками счастья в его глазах зарождались слезы. – Я знаю, – внезапно севшим голосом ответил Тао, закрывая глаза и шепча в губы Цзытао: – Я тоже тебя люблю. Увлеченные друг другом, они чудом не расплескали шампанское и не разбили бокалы. Пламя свечей тихо потрескивало, иногда вздрагивая от резких движений воздуха. За окном продолжала завывать метель. – Если б не ветер, пошли бы гулять, – Цзытао недовольно взмахнут палочками в сторону окна. – Нет уж, – запротестовал Тао, накладывая себе мясо. – Я сегодня на улицу больше ни ногой. Я уже нагулялся. – Вот-вот, – сочувственно кивнул Цзытао. Большой синий шарик продолжал слабо кружиться. – Мы ведь его не трогали, – Тао подозрительно покосился на елку. – Почему какой-нибудь шарик обязательно движется? – Пускай кружится, – великодушно разрешил Цзытао. – Он тоже радуется. – Пускай, – согласился Тао. Тишина с запахом свечей и искристого золота шампанского не раздражала и не напрягала. С Цзытао хорошо было молчать. – Можно бестактный вопрос? – Тао с интересом посмотрел на Цзытао. Интимный полумрак и четыре бокала шампанского придавали смелости. – Когда ты не со мной, то где ты? – Нигде, – Цзытао понял вопрос правильно. – Меня нет. Я не становлюсь частью тебя – я становлюсь тобой. – Это… страшно? – А ты представь сам. – Не знаю, – задумчиво протянул Тао. Он представил. – Скорее это… неправильно…? Неполно… – Холодно, – подобрал верное слово Цзытао. – Все, что ты чувствовал, пока меня не было, я помню. Я чувствовал это сам. Тобой. – Когда ты впервые пришел в ту ночь… – …ты хотел этого. Тебе нужен был тот, кто не предаст, кто будет на твоей стороне безоговорочно. Таким можешь быть лишь ты сам. – Если ты – это я, то почему я не могу предугадать твоих слов, твоих действий? – А ты думаешь, что хорошо знаешь себя? – Думал. Теперь уже «думал». – Ты воспринимаешь самого себя по-своему. А я – настоящий ты. – Так сложно. – Человеческая душа – загадка. Время текло незаметно. Шампанское выдохлось и стало противно-теплым. Есть больше не хотелось. – У меня есть для тебя подарок, – вдруг улыбнулся Цзытао и повел Тао в спальню. Спальня оказалась небольшой, и почти все ее пространство занимала огромная двуспальная кровать. У плотно зашторенного окна притаилась маленькая елочка в россыпи желтых огоньков гирлянды. – Это и есть подарок? – Тао хитро глянул на расстеленную постель. – Это – логичное продолжение нашего праздника, – развеселился Цзытао и, взяв что-то с прикроватной тумбочки, подошел ближе к Тао. – А вот это – подарок. В руках у Тао оказалась миниатюрная елочка высотой сантиметров десять. Крошечные веточки мягко щекотали ладони. Елочка пахла хвоей и снегом. – Она же живая! – восхищенно ахнул Тао, с восторгом внюхиваясь в пушистое деревце. – Как? Откуда? – Секрет, – многозначительно двинул бровями Цзытао. – А если… Она же засохнет! – заволновался Тао. – Не засохнет. Ты только не забывай про нее. Ей больше ничего и не нужно. – Цзытао… – Да не знаю я, откуда она. Когда я пришел сегодня, она была у меня в руках. А насчет поливки… просто я почему-то знаю, что кроме внимания ей ничего не нужно. Вопрос – такой важный и такой… страшный – крутился у Тао на языке, но никак не мог обрести нужную форму. – Даже если она засохнет, я не исчезну. Не теперь, когда все зависит от тебя, – Цзытао забрал из рук Тао елочку и вернул на прежнее место. – Точно? – на всякий случай спросил Тао. – Я тебе врал хоть раз? – улыбка у Цзытао была шальная, а руки жгли прикосновениями. – Я вот не помню такого. – Я тоже не помню, – пробормотал Тао, первым потянувшись навстречу губам Цзытао. Упругая большая кровать явно была предназначена для более активных действий, нежели спокойный крепкий сон. Желтый полумрак туманно трепетал в комнате, оседал золотой пылью на коже Цзытао, медовым янтарем светился в его глазах. Весь мир Тао вновь сошелся до бездонной черной пустоты. Обожание – только так можно было назвать исступленную сладость полета. С Цзытао не нужен был алкоголь, чтобы опьянеть. Почему Тао не понимал раньше, как это восхитительно и прекрасно – отдавать? Дарить нежность, дарить тепло – любить, не требуя ничего взамен, и быть счастливым потому, что твой подарок принят. Цзытао принимал, но отдавал ничуть не меньше. Счастье, думал Тао, – это состояние, а не чувство. С Цзытао можно было быть настоящим. Он охотно принимал любую роль, и сегодня позволил сделать себя ведомым. Его кроткая покорность заводила не хуже пламенного взгляда и страстных поцелуев. Тао изголодался по нему слишком сильно. По нему и по его близости. Если бы у обезумевшего от счастья Тао спросили: какой он, Цзытао? – то он смог бы ответить лишь одним словом – приятный. Наверное, его бы не поняли, но сказать по-другому то, что он чувствует, у Тао не получилось бы. И дело не только в физическом теле, хотя сейчас, несомненно, речь шла по большей части именно о нем. Цзытао был идеален. Слово «красота» для Тао непременно было связано с Цзытао – он был ее олицетворением. Цзытао, робкий и податливый, сводил с ума. – Иди сюда, – позвал он, протягивая руки, и Тао кинулся в его объятия, роняя на кровать их обоих. – Я твой. Только твой. – Мой, – шептал Тао, подтверждая свои слова властными поцелуями в губы, в шею, вдоль ключиц. – Только мой. Кожа у Цзытао была прохладная, гладкая, нежная – приятная. Тао ласкал ее с трепетным замиранием и страхом нечаянно причинить боль. Цзытао выгибался и сбито дышал, жадно подставляясь под каждое прикосновение. Желание – одно на двоих – загоняло сердце и будоражило кровь, делая ощущения слишком острыми, краски – слишком яркими, а действия – слишком быстрыми, чтобы за ними мог угнаться одурманенный разум. Попроси Цзытао остановиться, Тао вряд ли бы смог сделать это сразу. Но Цзытао, морщась и кусая от боли губы, не просил, и только подавался навстречу медленным, глубоким толчкам Тао, словно бы находя в болезненном подчинении необъяснимую прелесть. Рассудок таял, и Тао растворялся в черных глазах, целовал колени Цзытао, не сводя глаз с его затуманенного страстью лица. Цзытао запрокидывал голову – острый кадык ломал плавный изгиб искрящейся от пота шеи; Цзытао стонал громко, низко, протяжно – и Тао ловил губами каждый стон в несдержанной попытке уверить в одном: я с тобой, я рядом, ты только мой. Вся красота была в том, что умирали они вместе – вместе тонули в бескрайнем море тьмы. Только во тьме может быть так хорошо.***
Утро неспешно сыпало с белого неба мягкий снежный пух. Пух оседал на заносах вокруг домов, величественно пикировал на заснеженные верхушки сосен и тополей, тыкался в окно и облеплял карниз. В детстве в первый день нового года Тао просыпался с волнительно-радостным чувством – под елкой всегда ждали подарки. Но в этом году радость сменилась тревогой: «подарок» ни за что не уместился бы под елкой, к тому же, вопреки правилам, был получен намного раньше положенного времени. Тао осторожно открыл глаза, никак не решаясь обернуться. Призрак умершего вчера страха дрожал совсем рядом. Ну же, недовольно пискнуло в голове, и Тао резко сел посреди широкой измятой постели. Пустой постели. Сердце пропустило удар. Один, другой, третий – и зашлось безнадежным младенческим плачем. Неужели снова, промчалась единственная связная мысль. На прикроватной тумбочке стояла, важно распушив хвоинки, маленькая елочка. Это неправда. Как ошпаренный Тао скатился с кровати и, приветствуя по пути все дверные косяки, влетел в гостиную. Сердце пропустило удар – один, другой, третий – и забилось медленно, тяжело, загнанно. Цзытао – растрепанный, голый, с не сошедшим еще следом подушки на щеке – обернулся на шумное сопение Тао и тепло улыбнулся, прижимая к уху трубку: – Нет, мам, мне не было скучно. Да, встретил шампанским, заел тортом и совершенно по-детски лег спать в два часа. А зачем мне с кем-то? С работы все праздновали с семьей или с друзьями в ресторанах, а я там для чего? Я лучше буду один, чем буду лишним. Тао показалось, что он не спал всю ночь – словно бы от усталости противно дрожали коленки. На ватных ногах он добрел до Цзытао и замер рядом, слушая неясный шум из трубки. – С Новым годом, – одними губами произнес Цзытао, и тут же бодро ответил вслух: – Ладно, мам, у меня чайник вскипел. Всем передай: и отцу, и бабушке с дедушкой – с Новым годом. Да, и чтоб желания обязательно исполнились. Мое? Мое уже исполнилось. Нет, мам, это секрет. Да. Да. Пока. Тао шагнул к нему и, полувздохнув-полувсхлипнув, порывисто обнял, обвил руками шею, зарываясь пальцами в светлые волосы и тыкаясь носом в щеку. Сильные руки Цзытао крепко обняли его за талию. – С Новым годом, – прошептал Тао, чувствуя улыбку Цзытао и легкие поцелуи в шею. – Знаешь, я тут подумал: нам тоже нужно купить такую же большую кровать. Твоя слишком узкая для нас двоих, – с серьезным видом заявил Цзытао, чуть отстранившись. – Купим, – согласно кивнул Тао, легонько поглаживая пальцами ставший почти незаметным след на щеке Цзытао. – Мы вернемся сегодня или останемся еще на один день? – Как же мы вернемся, если у нас освоена только кровать, а есть еще замечательный кухонный стол на крепких ножках, шикарная джакузи и, в конце концов, этот диван? – возмутился Цзытао, лукаво сверкая глазами и провокационно оглаживая бедра Тао. – Я понятия не имею, как управляться с джакузи, да и на кровати, думаю, маневреннее, – отозвался Тао, жадно глядя на точеные, влажные губы Цзытао. – Действительно, чего мы ждем? – выдохнул Цзытао, подхватил Тао на руки и прошлепал босыми ногами обратно в спальню. Большой синий шарик раскручивался в разные стороны и деловито покачивал мохнатую еловую лапу. 2015.06.14 – 2015.07.03